Фридрих Незнанский - Забыть и выжить
Будучи еще совсем молодым, куратор иногда позволял себе совершать некоторые спонтанные поступки, словно бы нарочно бросая вызов судьбе. Ну по молодости это — куда ни шло. А в зрелом возрасте, и особенно теперь, такого, конечно, делать бы не стоило. Но вот же будто втемяшилось в башку желание поиграть с фортуной, бросить ей вызов. Понимал, что смертельно опасно, но… прямо шило какое-то свербело в заднице.
А всего и дела-то! Загадал: какой первый автобус подойдет, туда и ехать. Один повезет в северный район, к вдове, это практически через весь город. Опасно, нечего скрывать. Эти мерзавцы способны учинить массовые проверки городского транспорта. А добираться пешком — слишком далеко и долго. Нет, можно было бы частника какого-нибудь уговорить, заплатить хорошо, но и это тоже чревато. Во-первых, частник — неизвестно, кто он. А во-вторых, эти могли же, к примеру, и по местному телевидению, если оно уже работает, портрет показать и сообщить, что вот он, виновник аварии, — скрывающийся от правосудия уголовный преступник! Ну и все…
Та же картинка и с такси…
А второй автобус отсюда вез к автостанции. И там тоже могла сложиться не менее рисковая ситуация, но имелся и, рассуждая чисто теоретически, некоторый плюс.
Они определенно знали, что в такие места, как морвокзал, автовокзал, аэропорт и железнодорожный вокзал, ни один сумасшедший, которого разыскивает столько народу, никогда не сунется. Для этого надо быть действительно сумасшедшим. А то, что куратор — вполне нормальный человек с устойчивой психикой, знали все — и у него на бывшей службе, и наверняка этот сукин сын Переверзин тоже прекрасно осведомлен. Ясно, что кое с кем из Федеральной службы безопасности у него наверняка имеются какие-то контакты, иначе он не вел бы себя столь нагло. А раз условия задачи предельно упрощены, значит, можно поступить вопреки их логике, то есть так, как никто из них не ожидает. То есть приехать и сесть в первый же уходящий из города автобус. Но для этого надо хотя бы изменить внешность. А изменить ее можно только в домашних условиях. И, наконец, самое главное: нельзя, с одной стороны, таскать с собой, во избежание любых случайностей, дискеты с компроматом на Переверзина, которые теперь будут стоить очень дорого, а с другой стороны, грешно оставлять их валяться мертвым грузом. Компромат должен работать, а бандит Переверзин знать об этом и дрожать от страха разоблачения. Тогда и установится то равновесие, ради которого и стоило трудиться. Другими словами, деньги зарабатывать…
Ну вот и пришло окончательное решение: сперва — вдова, а затем, собственно, уход. И никакой игры в «орла-решку»! И сейчас главное — добраться на северный… Нельзя так уж беспечно и бессмысленно рисковать собственной головой…
Ему снова повезло. Автобус на автостанцию ушел, и остановка опустела. Значит, добраться сюда Гришкины прихвостни еще не успели, но это не означало, что они не могли появиться с минуты на минуту, и следовало торопиться. И тут со стороны грузового порта показался потрепанный «Москвич». Бандиты на таких уж точно не ездят. И куратор поднял руку.
Водитель притормозил.
— Браток, помоги, — почти взмолился куратор. — Не успел на автобус, на автовокзал, а мне еще домой надо! Подбрось, хорошо заплачу! Опаздываю, веришь?
— Чего ж не верить-то? — Пожилой водитель мыслил неторопливо. — А куда и сколько?
— К северному, на Пионерскую, ей-богу, двести баксов не пожалею! Выручи, браток!
— Садись…
Водитель не удивился. За срочность и взять дороже — не грешно.
Куратор плюхнулся на заднее сиденье и сполз пониже, изображая крайнюю степень усталости. Наверное, водитель поверил, потому что не сказал ни слова и врубил газ. Они поехали не через центр города, где полно светофоров, а двинулись окраинными улицами. Вот тут водитель словно угадал, о чем думал пассажир, которому вовсе не хотелось светиться. И спустя полчаса машина остановилась у начала Пионерской улицы.
— Тут и остановись, пожалуйста! — попросил куратор, протягивая американские купюры. — Век не забуду! Спасибо, браток, здесь я быстрей сам добегу…
Куратор выбрался, закинул на плечо сумку и рысцой побежал вверх по улице. А машина развернулась и уехала.
«Пока начало удачное», — сворачивая на соседнюю улицу, подумал куратор. Теперь он уже немного успокоился — все-таки волновался, хотя и скрывал это от самого себя. Зачем? По привычке? Может быть… В роли преследуемого ему еще бывать не приходилось.
Василиса удивилась раннему появлению жильца — так он еще никогда не приходил. И на ее безмолвный вопрос он ответил коротко:
— Придется срочно уехать. На время. Но ты не беспокойся, денег я тебе оставлю, а если что, позвоню. В общем, так надо. Ты не расспрашивай, чего можно, я сам расскажу.
И он, оглянувшись, прошел в дом. Василиса — за ним.
Обед, как у хорошей хозяйки, у нее готов был всегда, только разогреть. Она и спросила: не накрыть ли ему стол? Куратор решил было, что в столь раннее время — еще и одиннадцати на часах не было — как-то странно думать об обеде, а вот чайку с каким-нибудь бутербродом, от этого он, наверное, не отказался бы. Но когда хозяйка, уже не слушая его, поставила кастрюлю на газовую плиту и оттуда потянуло ароматом крутого, наваристого борща, куратор почувствовал, что, оказывается, он просто зверски голоден. И надо быть справедливым, таких борщей, как у Василисы, куратор нигде в жизни не едал, хотя в лучшие годы предпочитал питаться в самых дорогих ресторанах… А здесь и борщ, и котлеты были выше всяких похвал. И куратор ел и, знай себе, нахваливал, а Василиса стояла у печки, уперев кулачки в крутые бока, и улыбалась.
После обеда его потянуло в сон. Однако оставались незаконченными, собственно, два важных дела. Надо было решить вопрос с Василисой и, соответственно, с дискетами, а затем и свой собственный — относительно отъезда. В том, что здесь оставаться нельзя, он и не сомневался. Не сейчас, так позже, когда дадут в городе свет, заработают и радио, и телевидение, и типографии — тоже. Это значит, что его портрет будет показан, размножен и расклеен на всех столбах. Бежал опасный уголовник, он вооружен, при задержании разрешено применять оружие. Сколько раз на его памяти проводились подобные операции, когда требовалось наказать отступника! И вот теперь он сам в такой роли…
Водитель мог и не обратить пристального внимания на своего пассажира. Но если он, даже случайно, увидит фотографию на милицейской листовке, нельзя исключить, что соотнесет и вспомнит. И тогда здесь начнется настоящая облава. Значит, уйти надо раньше. И он снова стал прокручивать в голове различные варианты своего ухода.
На дорогах — посты, двух мнений нет. Машины, конечно, проверяют. Аэропорт перекрыт, железнодорожный вокзал — тоже. По вагонам наверняка шастают патрули. Про морской порт и говорить нечего. Что же остается? Все тот же злополучный автобус…
К себе домой заехать он уже не мог, там все давно обложено и сто раз все вещи перевернуты. Но, возможно, у Василисы осталось что-нибудь от ее покойного мужа, надо будет посмотреть. Коробочка с гримом, бородкой и усами у него постоянно находилась в чуланчике, в тумбочке, — случалось, приходилось пользоваться. С этим — порядок. Объяснить Василисе, что надо будет ей сделать, когда он уедет, много времени не потребует. А уезжать надо будет вечером — и грим менее заметен, и вообще, темнота — лучшая маскировка. Значит, есть еще время и отдохнуть перед дорогой, неизвестно, когда выпадет следующая такая возможность. Но прежде чем улечься, он решил закрыть вопрос с Василисой.
Та хлопотала на кухоньке, мыла тарелки. Он позвал ее, сказал: разговор серьезный. Василиса вышла, вытирая руки кухонным полотенцем, взяла стул, села напротив.
— Может, отдохнешь сперва? — спросила с заботой. — Во сколько разбудить?
И он, только взглянув в ее глаза, сразу понял, про что она говорила. Ни слова ведь не ответил, а женщина поднялась и мигом сдернула кружевное покрывало со своей высокой кровати. Откинула одеяло, взбила и раскидала по углам подушки. А потом, стоя к нему спиной, потянулась, как сытая кошка, сладко пристанывая при этом, и стала нарочито медленно стягивать с себя кофточку. Зато ловко и споро, будто сама собой, упала к ее ногам длинная домашняя юбка, оставив на женщине одну лишь коротенькую, стыдливую такую комбинацию и явив напрягшемуся взгляду куратора роскошный, молочно-розовый круп и полные, расставленные в стороны ноги…
— Дверь? — дрогнувшим голосом спросил он, поднимаясь со стула и швыряя на спинку свой пиджак.
— Да заперла…
Не оборачиваясь, Василиса задрала коленку на кровать, словно собираясь взобраться. Но не тут-то было. Эту ее нехитрую, но очень возбуждающую игру давно просек куратор. Его сильные пальцы немедленно вцепились в пышные бока женщины и рванули ее тело назад с такой силой, что у нее подогнулись и разлетелись в стороны руки, а пальцы заскребли по простыне, хватаясь за складки. Она рухнула лицом на кровать, тонко взвизгнула, изогнулась и, схватившись руками за голову, за пышную гриву волос, вдруг взвыла, запричитала, словно по покойнику:
