Фридрих Незнанский - Финиш для чемпионов
— У тебя есть какие-нибудь доказательства или это просто предположение? — уточнил Турецкий, выслушивавший грязновского племянника, как всегда, с большим интересом.
— Да нет, Сан Борисыч, не просто… Филипп Агеев, он у нас наблюдательный, заметил, что на документах, которые предъявил ему дилер из «Фармакологии-1», стояли грифы совместной фирмы, русско-американской.
— Ну и?..
— А что «ну и», дядя Саня? Я сделал все, что мог. Не знаю, как дальше повернуть и в какую сторону.
— Так вот что, парень, — Александр Борисович по-отечески похлопал директора ЧОП «Глория» по плечу, для чего ему пришлось поднять руку — молодой Грязнов был выше ростом, — поработал ты на славу. Ты ведь уже проделал работу, о которой просила заказчица? Так на здоровье, можешь сдать ей сведения и получить окончательный расчет. То, что дальше, — дело мое. И еще — сотрудников Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков…
— Что? — ужаснулся Денис. — Дядя Саня, только не эта служба! О ее продажности легенды ходят!
— Вот еще ерунда, — поморщился Турецкий. — Какие там легенды? Легенда — факт недостоверный, видно из названия. Среди сотрудников МВД тоже попадаются люди, нечистые на руку, но ты же не боишься с милицией контактировать, ведь так?
— Нет, — жестко сказал Денис.
— Ну вот видишь! Что и требовалось доказать. Я и так вижу, что не боишься…
— Да нет, я не об этой службе… С заказчицей я совершить окончательный расчет пока не могу. Я еще не побывал в лаборатории «Дельта».
27
Глубокая ночь — августовская, все еще жаркая ночь в Москве. Юрий Гордеев расхаживал взад-вперед по комнате… Не в гостиничном номере, а в собственной квартире, куда он свалил из «Вэрайети Плаза», выяснив все, что ему было нужно. По крайней мере, основное. Горничная Вера не располагала обширными познаниями, однако относительно молодого богатого брюнета с поврежденной левой рукой была информирована. Как и весь персонал отеля.
Его фамилия была Алоев… Точнее, единственное число сюда не подходило, так как в деле об убийствах Любимова — Чайкиной, согласно предположениям адвоката Юрия Гордеева, оказывались задействованы двое Алоевых. Первый — молодой кавказец без двух пальцев на левой руке, замеченный свидетелями, — носил имя Мансур. Однако существовал еще и другой Алоев — Захар, отец Мансура. Миллионер, один из самых богатых людей в чеченской диаспоре — а это вам, между прочим, не шуточки. Владелец отеля «Вэрайети Плаза» и черт знает скольких еще гостиниц, заводов, газет, пароходов. Депутат, кстати, Государственной думы… Ну, последнее не обязательно свидетельствует о высоких моральных качествах старшего Алоева. Депутатской неприкосновенности ведь, помнится, президент не отменял?
Гордеев отдавал себе отчет в том, что он ввязывается в опасные игры. Анаболики, околоспортивные махинации, колоссальные деньги и чеченское участие — каждый из этих компонентов сам по себе ничего хорошего не сулил. А прибавьте сюда еще депутата Госдумы в качестве закадрового действующего лица — совсем скверный компот получается… В Гордееве задним числом проснулся инстинкт самосохранения, и он подумал, что напрасно так неосмотрительно подчинился охотничьему азарту и допустил прокол: оставил в гостинице подлинные данные паспорта. А еще с Верой контачил… Не лучше ли было сразу обратиться к следователю? Да нет, само собой, не к печально известному Дмитрию Горохову, у которого и так голова слабо варит, а если сообщить ему алоевские данные, он, чего доброго, от страха штаны обделает. И не к какому-нибудь новому, но неизвестному, способному оказаться причастным к уголовщине или падким на деньги… Но к Сашке Турецкому, спрашивается, почему он не мог сразу пойти?
Не мог, и все. Проводить беспалого до гостиницы было мало: Гордеев не мог его просто так, за здорово живешь, упустить, не разведав, где он и что он. Гордеев бы себе этого не простил! Он бы помер от любопытства!
Устав бродить по комнате и рассуждать, Гордеев прилег на диван напротив телевизора и нажал на кнопку третьей программы: там как раз должны были начаться новости. После новостей, в меру непримечательных, в меру недоговоренных (по крайней мере, таким они видятся осведомленным личностям), тотчас же, без рекламного перерыва, начался французский художественный фильм, и это оказалось кстати, потому что, если вспомнить, Гордеев сейчас отдыхал… Кстати говоря, ведь все полагают, что в данный момент он находится в Подмосковье? Очень хорошо, пусть так и считают. По крайней мере, он сможет в тишине и спокойствии разведать все, что можно, и о старшем Алоеве, и о младшем. Не откладывая дела в долгий ящик, надо съездить завтра с утра к старому другу, тоже юристу — Гордеев знает, к кому он может обратиться, чтобы получить дополнительные сведения о депутате Госдумы. И эти сведения он с легким сердцем передаст Саше Турецкому. Ведь это не в гордеевском характере — бросить дело, не доведя его до конца!
Всю ночь по подоконнику то размеренно стучал дождь, то погромыхивала гроза, а вот утро выдалось славное: освеженное озоном и наполненное солнцем. Солнце колебалось в луже, куда наступил Гордеев, подходя к своей машине. «Опель-корс» пережил ночь без малейших потерь.
— Эй, мужик, — услышал сзади Гордеев, — ты что себе воображаешь? Твоя сигнализация всю ночь завывала, весь двор перебудила на фиг!
Гордеев по инерции обернулся. Заготовленный ответ относительно того, что сигнализация у него дистанционная, а потому перебудить всю округу никак не могла, завывать могла бы исключительно в квартире, но никак не на весь двор, угас в его груди, когда его нос и рот зажала душная тряпица, пропитанная навевающей сны жидкостью. Но, сопротивляясь накрывающей его тьме, Гордеев успел увидеть искаженное, словно снятое объективом «рыбий глаз», небритое кавказское лицо с глазами-сливами и огромнейшим носом… И — отрубился.
Сознание возвращалось к Гордееву медленно, как бы толчками. С первым толчком отлетели прочь тяжелые сны, содержание которых он не мог запомнить, да и не пытался. Вторым толчком было мучительное возвращение в свое тело, отзывавшееся уймой мелких болей. Обнаружилось, что руки и ноги у него стянуты чем-то жестким — скотчем или веревками, до невозможности пошевелить ими, до онемения пальцев, а глаза прикрывает повязка, сквозь плотную ткань которой едва пробиваются искорки света… Что это с ним? Где это он? Что случилось? И тогда третий толчок вбросил Гордеева в прошлое. Нет, не в ближайшее: происшествие во дворе возле машины будто гигантским ластиком стерло из его памяти. Последнее, что он запомнил, был смутный рассвет и дождь за окном, словно враги проникли в его квартиру и захватили его сонного. Но кем, скорее всего, являлись эти враги и какие цели они преследовали, Гордеев моментально вспомнил — и не обрадовался тому, что пришел в себя.
— Очухался, голубчик, — донесся до него извне булькающий голос. То ли его обладатель страдал каким-то заболеванием дыхательных путей, то ли чувства Гордеева, в том числе и слух, неадекватно передавали действительность. — Стонет… Глаза ему открыть?
По всей видимости, булькающему уголовнику подали утвердительный знак, потому что прикрывавшую глаза Гордеева плотную ткань сдернули с его лица, рванув кожу и брови, энергично и больно, словно отрывали присохший к ране бинт. Должно быть, медицинское сравнение, мелькнувшее в еще не совсем здоровом гордеевском мозге, было порождено открывшимся ему зрелищем. Метрах в двух над ним нависал, горбясь, кирпичный свод, с которого свешивалась пыльная голая лампочка, точно в гнилом каземате. А еще ближе, чем свод — в опасной близости, — нависало лицо, прикрытое снизу зеленой повязкой-респиратором, а сверху — зеленой марлевой шапочкой. Фактически оставались на виду только густые брови и серые, пристальные, окруженные морщинами глаза. Выражение серых глаз Гордееву не понравилось. Еще менее ему понравился двадцатиграммовый шприц с внушительной иглой, который сжимала обтянутая резиновой перчаткой рука. На конце иглы дрожала капля лекарства, содержащего в себе непредсказуемые последствия.
Гордеев хотел бы сделать вид, что снова потерял сознание, но знал, что не сможет выглядеть достаточно убедительным в этой роли.
28
Дело явно склонилось в сторону запрещенных — или полузапрещенных — к употреблению лекарственных препаратов, и Турецкий по совету Меркулова обратился в Федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков с просьбой выделить в его бригаду опытного знающего сотрудника. Следствием просьбы явилось то, что уже на следующее утро на пороге его кабинета появился жгучий брюнет с майорскими погонами, открывающий в улыбке желтые, но крепкие, как у грызуна, длинные зубы. Карие, с прищуром, глаза, обаятельный баритон, ухватистая походочка — не то популярный исполнитель одесских песен, не то революционный моряк-анархист. Доложил он о себе, впрочем, безо всякого анархизма, по всей форме:
