Валентин Иванов - Желтый металл
Трое суток Магомет Абакаров скучал в удивительном и странном городе, заключенном в пробитые земляные стены. Во многие проломы люди проходили и проезжали. А рядом были почти целые куски с башнями, подточенными снизу. И стены, и земля, и глубокая пыль – здесь все сухое, как порох.
Минарет смерти, или Большой минарет, казался очень высоким – это около базара, между двумя большими мечетями. В этом городе и около города было много мечетей, много старинных построек и совсем целая крепость внутри города.
Сама городская гостиница была прежде мусульманским духовным училищем – медресе. С трех сторон глухие, почти без окон, шероховатые стены без штукатурки. Тоже крепость. С четвертой – портал, и на нем полуосыпавшаяся цветная мозаика. Среди узоров вырисовывалось что-то, напоминавшее фазана или павлина.
Внутри длинный прямоугольник двора, мощенный каменной плиткой. Два этажа, которые можно увидеть лишь со двора, двери, несколько десятков дверей, в два ряда: нижний – прямо во двор, верхний – на узкую галерею.
Абакарова поместили в номере второго этажа, с крутым сводом вместо потолка и с двумя окошками. Одно, бойница, – на уровне пола, до другого не достать рукой. В старину это помещение служило худжрой – кельей для учеников медресе или для наставника. Дверной проем имел традиционную для арабского архитектурного ордера форму – стилизованный абрис человеческой фигуры.
Скучая, Абакаров по узенькой винтовой лестнице с выщербленными ступеньками, согнувшись, протискивался на крышу.
Из плоской крыши, покрытой облупившейся штукатуркой, как острые яйца колоссальных страусов, высовывались своды комнат. Опираясь или присев на одно из этих странных возвышений, Абакаров смотрел на удивительный город, где было много таких же крыш, длинных цилиндров минаретов с круглыми шапками, порталов мечетей. Он проводил утро на крыше гостиницы, пока его не прогоняло раскаленное, палящее солнце. Абакаров тосковал.
Он не знал, что «человек», как он продолжал мысленно называть Хусейна, покупателя золотого песка, послал условную телеграмму Сулейману и получил ответ, удостоверяющий личность его, Абакарова, и то, что с ним можно иметь дело.
На обмен телеграммами, на обдумывание Хусейн и назначил свои три дня. Может быть, эти дни были нужны и еще для какой-нибудь проверки.
Вероятно, совет Сулеймана остановиться в гостинице, – а в городе была лишь одна гостиница, – имел особый смысл, скрытый от Абакарова. Не наблюдал ли за продавцом золота чей-то глаз и не интересовались ли, как он проводит время? Об этом Абакаров не думал.
Хусейн был чрезвычайно осторожным человеком – из тех, кто стремится взвесить все возможности неудачи, все опасности рискованных операций. Например, и ту, что вводить к себе, в свой дом, продавца золота не следует. Попавшись, продавец опишет дом и внутренность дома. Приведет к дому. И если все совпадет, то для следователя и для суда в этом найдется доказательство, улика.
А так, как было сейчас, что, в сущности, Абакаров знал о Хусейне? Номер телефона? Это не улика. Внешность? Этого человека знали многие, рассмотреть его Абакаров мог и не имея с ним преступной связи и не будучи с ним знакомым. Имя? Настоящего имени Абакаров не знал. Хусейн – условное имя. На самом деле этого человека звали иначе. Телефон стоял в его кабинете на службе. Выходя, он замыкал дверь. У его секретаря, за дверью, был другой телефон с отводом к начальнику.
Абакарову было бы трудно уличить Хусейна.
Иногда арестованный, заметая следы, оговаривает честных людей, ни к чему не причастных. Возможны ложные доносы по злобе, сведения личных счетов.
Словом, Абакаров слишком мало знал о Хусейне. С такими данными милиция не решится просить санкцию прокурора на арест: она знает, что получит отказ. Более того, милиция не рискнет ни обыскать, ни задержать, хотя на эти действия не требуется предварительное разрешение прокуратуры.
Конечно, в системе, разработанной Хусейном, могли оказаться прорехи, но лишь случайные.
Трое суток Абакаров томился от скуки. Человек терпеливый и сдержанный, он мог бы терпеть и дальше. Но Хусейн оказался точным. На третий день он приказал Абакарову итти к себе в номер и ждать его, Хусейна, к себе в гости хоть всю ночь. Хусейн придет в удобное для себя время.
Хусейн пришел далеко после полуночи, когда вся гостиница, кроме дежурного администратора в воротах, уже спала.
Быть может, Хусейна устраивал именно этот ночной дежурный…
Хусейн принес весы. Все золото было взвешено порциями по сто граммов. По совету дяди Сулеймана, Абакаров назначил свою цену при первом свидании с Хусейном. Покупатель заплатил по сорок четыре рубля за грамм песка. Это не так уж дорого за золотой песок, в котором на тысячу весовых частей приходилась восемьсот девяносто одна часть чистого золота, семьдесят три части серебра и тридцать шесть частей прочих металлических примесей. Восемьдесят девятая проба.
Хусейн не торговался.
Пачка сторублевок, сложенных по десять штук, имеет толщину в два миллиметра, пятидесятирублевок – вдвое толще. Двести шестьдесят четыре тысячи рублей – двести шестьдесят четыре пачки денег той и другой купюры. Столбик высотой почти в восемьдесят сантиметров. Полупустой чемодан Абакарова, в котором лежали только полотенце, мыльница, кружка и запасная сорочка, наполнился.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Живописцу-анималисту из всех животных труднее всего дается рисунок волка: волк похож на собаку. Выражаясь языком былых лошадников и любителей собак, у волка и собаки одна «стать». Десятки раз художник принимается за дело, пробует новые повороты, новые раккурсы, а его волк упорно глядит собакой.
Что же, иная крестьянка расскажет, как она, бродя лесом по грибы или по ягоды, заметила большую собаку:
– И думаю: «А откуда здесь быть собаке?» Поманила. Она от меня. Тут-то я и увидала: «Батюшки, да ведь это волк!»
Волк имеет собачьи черты, собака – волчьи. Рисунок собаки дается легко; никто не жалуется, что вместо собак у него получаются волки. Видимо, задача художника особая; нужно, чтобы волчье выражение целиком, бесспорно поглотило все признаки собаки при внешнем родовом сходстве. Художник должен передать смысл, «образ» волка.
Между Александром и Гавриилом Окуневыми существовало большое фамильное сходство в чертах, в линиях. Сразу видно – братья, и это сходство особенно проступало на фотографиях. При дальнейшем знакомстве общность как бы стиралась; никому из людей, хорошо знавших братьев Окуневых, не пришло бы в голову, глядя на одного, подумать: «Как он похож на брата!»
Погрози старшему – он начнет с предупредительного ворчанья, младший может заскулить.
Александр Окунев разминулся с гостями жены. Его тесть, Филат Густинов, и Петр Грозов с женой выбыли в субботу, Александр появился в С-и только во вторник.
Последние дни перед отъездом гостей Антонина сидела как на горячих углях. Густинову и Грозову надоели теплый берег и теплое море. Они хотели на обратном пути побывать в Москве. Отпуск Грозова близился к концу, отпуск Густинова тоже. Филат Захарович не нуждался в нескольких стах рублей зарплаты конюха, но он, со свойственной ему распухшей к старости жадностью, любил ставить каждый рубль ребром и дорожил своим заработком.
Густинов больше не напивался допьяна. Он приставал к дочери то с бранью и кулаками, то с назойливым слезливым хныканьем:
– Обездолили старика. Пропали денежки, пропала моя голова от родной дочери…
Антонина не доплатила ему около семи тысяч рублей из причитающихся сорока трех тысяч четырехсот тридцати восьми рублей и пятидесяти копеек.
Петр Грозов не ругался и не плакал, но его тактика была, пожалуй, похлеще. Он молча ходил по дому и саду за Антониной, молча подсаживался и, как будто выждав известный ему удобный момент, задавал слово в слово один и тот же заученный вопрос:
– Ну как? Не узнали еще?
– Тьфу, ей-богу, из дому выжили, проклятые, то-есть окончательно выжили! – прорывалась Антонина и убегала, оставляя все домашние дела на Евдокию Грозову.
Дневные выходы она делала лишь для успокоения гостей, для отвода глаз.
Вечерами же она действительно ходила узнавать. И, собираясь, командовала:
– Дуся, пошли!
«Монголка» Петр Грозов еще больше хмурился:
– А Дуся зачем? Могла бы сегодня со мной пройтись по вечерней прохладе-то.
Что-то чуя в особой тщательности ухода за собой обычно не слишком-то чистоплотной Евдокии, Петр Грозов пробовал было, по выражению Дуси, «прижать» ее. Памятуя знаменательный разговор с Антониной о женах и мужьях, Дуся сумела защититься:
– Не смей драться! Руки коротки! Вместе металл везли, в моих юбках прятал.
Муж отступился, но не мог отказаться от замечаний по поводу вечерних исчезновений жены. Она-то при чем?
– А при том, Петр Петрович, – резала Антонина, – что ваша Дуся мне нужна для безопасности. Если деньги уже есть, я такую сумму одна по темноте не понесу.
