Луиза Пенни - Смертельный холод
– Вы позволите? – Гамаш показал на Анри.
– Под вашу ответственность, месье. Он может зализать вас до смерти, – предупредила Эм.
– Это будет больше похоже на утопление в слюне, – сказала Кей и, повернувшись, направилась вглубь дома.
Гамаш нагнулся и потрепал Анри за уши, которые торчали на собачьей голове, как два паруса. Пес немедленно улегся на спину, показывая, что ему нужно погладить животик, что и сделал Гамаш.
Эм повела их через кухню в гостиную. Дом был уютный, гостеприимный, он навеял Гамашу воспоминания о коттедже бабушки, где не может случиться ничего плохого. Даже Бовуар здесь расслабился. Он подумал, что здесь все чувствуют себя как дома. Здесь и с этой женщиной.
Эмили Лонгпре извинилась и минуту спустя вернулась с двумя тарелками супа.
– У вас голодный вид, – сказала она и снова исчезла в кухне.
Они и возразить не успели, как оказались за столом перед камином. На столе стояли тарелки с супом, исходящие горячим паром, и свежий пшеничный хлеб. Гамаш понимал, что повел себя не очень красиво. Он определенно мог начать разговор раньше, упреждая гостеприимство трех женщин. Но Эмили Лонгпре была права: они с Бовуаром и в самом деле проголодались.
И вот следователи Квебекской полиции ели и слушали ответы трех пожилых женщин на их вопросы.
– Вы можете рассказать о том, что случилось вчера? – спросил Бовуар у Кей. – Насколько мне известно, был организован матч по кёрлингу.
– Матушка только-только очистила дом, – начала Кей, и Бовуар тут же пожалел о решении начать вопросы именно с нее.
В этом предложении ни одно слово не имело смысла.
«Матушка только-только очистила дом». Rien[64], вообще никакого смысла. Еще одна англичанка со странностями. Но в данном случае сюрприз был не так чтобы неожиданный. Глядя на нее с расстояния в милю, можно было сказать, что она сбежала из дурдома. Она сидела перед ним под слоями толстых свитеров и одеял. И напоминала корзину с бельем. Только с головой. С очень небольшой и очень высохшей головой. Все десять волосков на ее крохотной морщинистой макушке стояли дыбом от статического электричества, создаваемого зимней одеждой.
Она была похожа на марионетку.
– Désolé, mais qu’est-ce que vous avez dit?[65] – попробовал Бовуар еще раз, по-французски.
– Матушка. Только-только. Очистила. Дом, – проговорила пожилая женщина очень четким и удивительно сильным голосом.
Гамаш, от чьего внимания ничто не ускользало, заметил, что Эмили и Беатрис обменялись улыбками. Не язвительными, а словно услышали знакомую шутку, с которой они жили всю жизнь.
– Мы с вами говорим об одном и том же, мадам? О кёрлинге?
– А, понимаю. – Кей рассмеялась, и Бовуар вынужден был признать, что это симпатичный смех. На ее лице вместо подозрительного появилось приятное выражение. – Да, хотите – верьте, хотите – нет. Матушка – это она. – Она показала корявым пальцем на свою подругу в кафтане.
По какой-то причине Бовуара это не удивило. «Матушка» ему сразу же не понравилась, и это имя было одной из причин. Матушка. Кто в здравом уме будет называть себя Матушкой! Если ты, конечно, не мать настоятельница. Но, глядя на нее, Бовуар испытывал большие сомнения в ее принадлежности к какому-нибудь монашескому ордену.
Он знал, что с ней стряслась какая-то беда. Он это чувствовал, хотя никогда не сказал бы об этом словами. И уж конечно не в присутствии Гамаша.
– Что это значит, мадам? – снова обратился к Кей Бовуар, откусив свежего хлеба так, чтобы масло не потекло по подбородку.
– «Очистить дом» – это термин в кёрлинге, – сказала Кей. – Эм лучше объяснит. Она в команде скип. Иначе говоря, капитан.
Бовуар повернулся к мадам Лонгпре. Ее голубые глаза были задумчивыми, живыми и, возможно, немного усталыми. У нее были светло-каштановые крашеные волосы, прическа изящно обрамляла лицо. Она казалась сдержанной и доброй и напоминала ему Рейн-Мари Гамаш. Он кинул взгляд на шефа, который слушал с обычным своим вниманием. Когда Гамаш посмотрел на мадам Лонгпре, не увидел ли он свою жену через тридцать лет?
– Вы когда-нибудь играли в кёрлинг, инспектор? – спросила Эм.
Этот вопрос удивил, даже оскорбил Бовуара. В кёрлинг? Он был центральным нападающим в хоккейной команде Квебекской полиции. В тридцать шесть он был в гораздо лучшей форме, чем ребята на десять лет моложе. В кёрлинг? Да ему и думать об этом было противно.
– Насколько я вижу, вы, вероятно, не играете в кёрлинг, – продолжила Эм. – А жаль. Великолепный спорт.
– Спорт, мадам?
– Mais oui[66]. Это очень трудная игра. Она требует крепких нервов и точной координации глаз и руки. Я бы советовала вам попробовать.
– Вы нам покажете?
Это был первый вопрос, который задал Гамаш с того момента, как сел за стол. Он дружеским взглядом посмотрел на Эм, и она улыбнулась ему в ответ, наклонив голову:
– Как насчет завтрашнего утра?
– Идеально, – сказал Гамаш.
– Не могли бы вы описать, что происходило вплоть до того момента, когда вы поняли, что случилось нечто из ряда вон выходящее? – снова обратился к Эмили Бовуар, решив, что повторить тот же вопрос не повредит.
– Мы играли уже почти час. Игра была ради развлечения, так что короче, чем обычные игры. А поскольку мы играли не в помещении, то не хотели, чтобы кто-то замерз.
– Из этого ничего не получилось. Было холодно. Я не помню, чтобы когда-либо было холоднее, – вставила Кей.
– Мы, как всегда, проигрывали, – продолжила Эм. – В какой-то момент я поняла, что другая команда загнала довольно много камней в дом. Дом – это такие красные колечки, нарисованные на льду. Именно туда вы и пытаетесь загнать свои камни. Команда противников неплохо поработала, и дом был полон их камней. И поэтому я попросила Матушку сделать то, что называется «очистка дома».
– Я замахиваюсь и посылаю свой камень по льду. – Матушка встала, выставила перед собой правую руку, потом завела ее назад и одним быстрым движением выкинула ее понизу вперед, подражая движению маятника. – Этот камень скользит вперед и вышибает из дома другие камни – чем больше, тем лучше.
– Вроде того, как разбить пирамиду в бильярде, – заметил Бовуар и тут же понял по их лицам, что для них в его словах не больше смысла, чем для него в выражении «очистить дом».
– Это очень забавно, – сказала Матушка.
– Знаете, это так забавно, – добавила Эм, – что стало традицией на играх второго рождественского дня. Я убеждена, что большинство приходит, чтобы посмотреть, как Матушка очищает дом.
– Все это очень театрально: камни разлетаются во все стороны, – объяснила Матушка.
– Очень шумно.
– Обычно это знак окончания игры. После этого мы сдаемся, – сказала Эм. – И затем возвращаемся в Легион, чтобы выпить горячего рома на масле.
– Но вчера все пошло по другому сценарию, – заметил Бовуар. – Что случилось вчера?
– Я и не знала, что что-то случилось, пока все не побежали туда, где сидели Кей и Си-Си де Пуатье, – сказала Матушка.
– И я тоже, – подхватила Эм. – Я смотрела, как скользит камень Матушки. Все смотрели. Потом все восторженно закричали и вдруг замолчали. Я подумала…
– О чем вы подумали, мадам? – спросил Гамаш, видя ее посеревшее лицо.
– Она подумала, что я окочурилась, – проворчала Кей. – Разве нет?
Эм кивнула.
– Нет, такого счастья мы не дождемся. Она нас всех переживет, – сказала Матушка. – Ей уже сто сорок пять лет.
– Это цифры моего ай-кью, – объяснила Кей. – Вообще-то мне девяносто два. Матушке семьдесят восемь. Не так уж много людей, чей возраст выше их ай-кью.
– И когда вы поняли, что что-то случилось? – спросил Бовуар у Кей.
Спросил как бы мимоходом, стараясь не показать, что это ключевой вопрос. Ведь перед ними сидел единственный реальный свидетель убийства.
Кей задумалась на секунду, ее маленькое морщинистое лицо стало похоже на миссис Картофельная Голова[67], залежавшуюся на солнце.
– Женщина, которая умерла, – она до этого сидела на стуле Эм. Мы всегда приносим свои садовые стулья и ставим их близ обогревателя. Люди очень по-доброму к нам относятся – позволяют занять самые теплые места. Кроме этой ужасной женщины…
– Кей, – сказала Эмили с упреком в голосе.
– Она была ужасной, и мы все это знаем. Всегда пыталась всеми командовать, все передвигала, все выставляла по ниточке. Я расставила на столах в Легионе солонки и перечницы, так она их переставила. И всё жаловалась на чай.
– Это был мой чай, – сказала Матушка. – Она никогда не пила натуральный, органический травяной чай, хотя и утверждала, что побывала в Индии.
– Прошу тебя, – взмолилась Эмили. – Ведь эта несчастная умерла.
– Мы с Си-Си сидели рядом, между нами было футов пять. Я уже говорила: было очень холодно, и я надела на себя все, что только можно. Наверно, я вздремнула. Следующее, что я помню: Си-Си стоит у стула Матушки и держится за его спинку, словно собирается поднять и швырнуть. Но она вроде как дрожит. Все вокруг весело кричат и хлопают в ладоши, а я вдруг понимаю, что Си-Си вовсе не веселится – она вопит в голос. Потом она выпускает стул и падает.
