Виктор Пронин - Банда 2
— И она уйдет?
— Вот трахнешь меня этой ночью и уйдет, — сказала Вика почти неслышно, но в ее голосе прозвучала такая твердость, что Андрей не решился ни возразить, ни возмутиться, ни обидеться. Он посмотрел Вике в глаза и не увидел там ни вызова, ни решимости. В глазах была печаль и ничего больше. Смысл сказанного дошел до него не сразу, вначале он осознал только одно слово, которое нельзя было не услышать, и только спустя какое-то время в полной мере понял остальное.
— Ну ты даешь, — пробормотал он растерянно.
— Да! — сказала Вика. — Иногда. Это мы с тобой уже выяснили, — она легонько повернула его к себе. — Надо смотреть друг другу в глаза. Чтобы не было недоразумений. Согласен?
— Конечно.
— Я знаю, ты не пьешь... И правильно делаешь... Но я бы все-таки предложила тебе глоточек... Выпей. Сегодня ты уже никуда не уйдешь. — Не пущу. Выпей и увидишь, что карта твоя, привычная бездарная карта слегка нарушилась... Появится первый козырь, маленькая, хиленькая шестерка бубен...
— Почему бубен?
— А потому, что бубен так похож вот на эту подушку, — она хлопнула ладошкой по цветастой наволочке. — Идти тебе нельзя, эти звери тебя пришибут, зарежут, застрелят... Они же в бешенстве. А спать здесь можно только на этой кровати. Другого места нет. Не в ванне же! Правда, у кровати такой размер, что можно всю ночь искать друг друга и не найти... Но я тебя найду.
Андрей улыбнулся, провел рукой по ее щеке, запустил пальцы в волосы, привлек к себе. Вика освободилась, шало посмотрела на него.
— Ну? Попробуем? Рискнем?
Андрей, не отвечая, медленно налил себе половину рюмки, долго принюхивался к ней, несколько раз бросил опасливый взгляд в сторону окна и Вика, поняв эти его взгляды сама подошла к окну и поправила штору, а, вернувшись, села на ковер у его ног.
— Знаешь... Боюсь, — сказал Андрей, выпив глоток водки.
— Я тоже, — быстро ответила Вика.
— Знакомый разговор...
— На эту тему все разговоры знакомые! — она вскочила, подошла к шкафу, распахнула дверцу. — Вот пижама...
— Твоя?
— Нет. Твоя. Вот полотенце... Бери и дуй в ванную. А я здесь сделаю остальное. Как говорят картежники... Карта — не лошадь, к утру повезет.
— Ну, ты даешь, — пробормотал Андрей, поднимаясь.
Вернувшись из ванны, Андрей увидел, что верхний свет выключен, что комната освещена лишь сумеречным светом экрана телевизора, а Вика лежит в кровати под одеялом, и, заложив руки за голову, смотрит передачу.
— Представляешь, какой кошмар! — воскликнула она, увидев Андрея. — Оказывается предсказатель Нострадамус пятьсот лет назад сказал, что большевики продержатся семьдесят три года и семь месяцев!
— При Нострадамусе не было большевиков.
— Но он условно сказал... Назвал их безбожниками, варварами, еще как-то... Разрушители церквей...
— Он не сказал, когда они вернутся?
— А вернутся?
— Я бы не возражал.
— Садись, — она уже знакомым Андрею жестом похлопала узкой ладошкой по одеялу.
— Давай его выключим, этот телевизор, — предложил Андрей. — Без Астродамуса разберемся.
— Давай, — легко согласилась Вика и, выпростав ногу из-под одеяла, быстро нашла нужную кнопку. Экран погас и комната погрузилась в темноту. — Найдешь меня?
— Буду идти на голос.
— Главное, иди все время прямо, все время прямо... И рано или поздно ты наткнешься на меня.
— Уже наткнулся. Это ты?
— В нашем лесу больше никого нет.
— Да, действительно, это ты, — прошептал Андрей и вздрогнул, ощутив ладонью ее небольшую грудь. От неожиданности он отдернул руку, но тут же протянул снова.
— А узнал как?
— Наощупь.
— Видишь, какая я узнаваемая...
— Ты молодец... Какая же ты молодец! Даже не представляешь!
— Почему... Очень хорошо представляю. Я иногда себя в зеркале вижу.
— Ничего ты в зеркале не увидишь, — прошептал Андрей и сделав глубокий вздох, откинулся на подушку. Пришло ощущение, будто он вернулся откуда-то издалека, вернулся к себе. Его бил легкий озноб — то ли после душа, то ли совсем по другой причине.
— Меня немного колотит, — сказал он.
— Пройдет, — прошептала Вика, прижимаясь к нему всем телом. — Рядом с такой женщиной, кого угодно будет колотить... Я тоже маленько не в себе.
— Привыкнем... У нас есть время... Ты пахнешь сеном... Откуда?
— Волосы... И немного водкой. Это ничего?
— Это прекрасно, — сказал Андрей.
— А ты меня поцелуешь?
— Я тебя уже целую... Я давно уже целую тебя и оторваться не могу.
— Надо же... Я и не заметила...
— Темно потому что...
* * *Андрей проснулся от странных звуков, раздававшихся где-то совсем рядом. Не открывая глаз прислушался. Вспомнил, где он находится. Звуки не прекращались. Так, это квартира Вики, это кровать Вики. Так... И рядом лежит, конечно. Вика. И плачет. Он открыл глаза, осторожно повернул голову. Так и есть — в слабом лунном свете он увидел тонкий профиль, рассыпавшиеся по подушке волосы, поблескивающий на щеке ручеек слезинки.
Андрей не успел сказать ни слова, наверно, и дыхание его не изменилось, но Вика почувствовала, что он проснулся. Повернувшись на живот, она вытерла лицо о подушку.
— Что-то не так? — спросил Андрей.
— Все нормально.
— Да? И слезы в подушку?
— А это самое нормальное, что вообще может быть с бабой после прекрасной ночи.
— Надо же...
— Слушай, — сипловато сказала Вика, — ты знаешь, что такое одиночество?
— Знаю.
— Ни фига ты не знаешь! Одиночество — это когда рядом спит ублаженный мужик, а ты не знаешь, куда себя деть. Ты боишься к нему притронуться, чтобы не разбудить его, потому что у него, видишь ли, горе и такие переживания, такие переживания, что ты сама их не стоишь. А твои переживания ему, как говорится, до одного места.
— Какого места? — улыбнулся Андрей.
— До жопы.
— Ну извини... Но, Вика... Ты не права. Это бывает со всеми. Мужики после всех этих дел спят обессиленные, как кролики, а у женщин открывается второе дыхание. У настоящих женщин.
— А у настоящих мужчин ничего не открывается?
— Глаза.
— И вы начинаете видеть что-то такое-этакое?
— Мы начинаем видеть любимых женщин во всех их достоинствах, о которых раньше и не догадывались.
— Скажите, пожалуйста! — сказала Вика, но в голосе у нее уже не было напряженности. Была скорее озадаченность, может быть даже смущение.
— И еще, Вика... Не надо меня попрекать моими бедами, я с ними никому не навязываюсь. Да, совсем недавно, в прошлом году, я был немного другим человеком, я был веселее, беззаботнее, глупее... С тех пор немного изменился. Но сегодня... Какой я есть, такой и есть. Тут уж ничего не поделаешь. Когда-нибудь я снова изменюсь и стану прежним. Почему ты считаешь, что я должен...
— Ты мне ничего не должен.
— А я и не говорю, что должен тебе — чуть жестковато произнес Андрей. — Я говорю о другом. Почему ты считаешь, что я обязательно должен соответствовать твоим представлениям о хорошем мужике? Или спрошу иначе... Почему тебе нужно переживать оттого, что я этим твоим представлениям не соответствую? У тебя тоже открылись глаза и ты вправе делать свои выводы... Я с ними соглашусь. Я плох? Ну что ж... Скоро утро, уже светает... Пойдут трамваи, троллейбусы... И прости-прощай село родное . В края дальние пойдет молодец.
— Да не плох ты, не плох! Ты сказал мне, чтоб я не лезла в твои переживания? Сказал. Я утерлась. И ты в мои тоже не лезь. Я тебя не будила. Проснулся — терпи. Скажите, пожалуйста, какой деловой! Баба в подушку уже поплакать не может!
Андрей приподнялся, неловко взгромоздился, лег на Вику, поцеловал ее в мокрые глаза, потерся щекой о щеку.
— Ну? — спросил. — Все в порядке?
— Да, теперь порядок. Не уходи, полежи так.
— Не тяжело?
— Ничуть... Это самое естественное положение женщины... Эта та тяжесть, о которой она только" мечтает. Я могу задать тебе один вопрос?
— Валяй.
— Нас здесь двое?
— Да.
— За шторой никого нет?
— Никого.
— Это хорошо?
— Да, — ответил Андрей помолчав. — Это хорошо. Во всяком случае нормально, — он соскользнул с нее, лег на спину. Почувствовав неладное. Вика провела рукой по его лицу, по глазам, и ощутила влагу.
— Ну вот, видишь, — проговорила она. — Люди братаются — кровь смешивают, а мы с тобой — слезы... Выходит, породнились?
— Похоже на то, Вика, похоже на то... Хорошо, что я проснулся, что мы поговорили с тобой сейчас. Нам не хватало этого разговора. Мне, во всяком случае.
— Иди ко мне, — прошептала она.
— Иду.
* * *Пафнутьев некоторое время молча смотрел на лежащего на кровати человека. Со времени их последней встречи тот стал выглядеть намного лучше — порозовело лицо, движения стали увереннее, во взгляде появилась усмешка, понимание происходящего. Возле кровати лежала куча газет, подоконник тоже был завален газетами, причем, как заметил Пафнутьев, под рукой у больного лежали уже свежие, сегодняшние газеты. На Пафнутьева человек смотрел с незнакомой твердостью, даже требовательностью.
