Николай Леонов - Коррупция
Сыщику показалось, что он нащупал у себя под ногами что-то более или менее твердое. Как говорится, верхним чутьем он выбирался на верную дорогу. Он сел к телефону и позвонил в отдел, ему повезло, трубку снял нужный парень.
– Боря, здравствуй, не отвечай и не называй моего имени, – быстро сказал Гуров.
– Здравствуйте, Лев Иванович, я один в кабинете, – ответил лейтенант Боря Вакуров.
– Как здоровье Станислава?
– Выписался, пока дома, рвется в бой и все о вас спрашивает.
– Боря, ты можешь взять больничный?
– Вы же знаете, – удивленно ответил оперативник, – у меня хронический радикулит.
– Извини, старею. Сейчас записывай, а завтра бери бюллетень и выполняй…
* * *А Волин больничный не брал, хотя лицо распухло так, что даже участковый врач выписал бы бюллетень не задумываясь. С момента получения «производственной» травмы прошло уже три дня, сегодня опухоль спала, боль прошла, но левая сторона лица была лиловой с желтыми подпалинами, а под глазами залегла чернь.
Он не выходил из дома, в офисе все шло своим чередом, финансовой стороной Корпорации занимался Лебедев, который непрестанно звонил и требовал встречи с Патроном, так как прямого выхода на него не имел. Волин сообщил по инстанции, но согласия на встречу не получил. Патрон пробурчал в ответ что-то нечленораздельное и односложное: то ли «подождет», то ли «потерпит».
Волин, привыкший к жизни деятельной, ежедневно насыщенной событиями, болтался по квартире, скучал и думал, думал до полного одурения. Все складывалось вроде бы нормально, на днях Патрон должен получить наркотик, по словам Лебедева, советские рубли затопили подвалы, расплата с поставщиками Референта не касается, машина с водителем у подъезда. В стройную схему плохо вписывался только Гуров.
Когда закончилась их последняя встреча, Волин, несмотря на полученные увечья, пребывал в оптимистическом настроении. Ему казалось, что даже срыв Гурова, его неожиданный удар свидетельствуют о капитуляции. И возможность вступить в Вене в контакт с мафией подполковника явно заинтересовала. Самый честный и принципиальный человек – всего лишь человек, и ему хочется, выглядеть не только перед начальством, но и в своих глазах красиво. А перспектива разоблачения группы международной мафии для МУРа, особенно в свете предстоящего вступления СССР в Интерпол, случай беспрецедентный. Теоретически у Волина все складывалось великолепно. Однако когда он вспоминал лицо Гурова, его голубые глаза, взгляд, порой жесткий, порой насмешливый, чаще равнодушный, но, главное, ни разу не испуганный, Референт приходил к выводу, что с подполковником работать невозможно, с ним надо немедленно кончать. И хотя Гурову подсунута легенда, он все равно знает слишком много, и отдавать его в прокуратуру нельзя. Значит, следует обратиться к услугам Эффенди.
Но убийца уехал в Ростов, связи с ним нет. Но даже не в этом дело. Дело в другом: теоретизировать он может, сколько душе угодно, но без разрешения Патрона разделаться с Гуровым невозможно.
Наркотик, а, значит, валюта, в руках этого самодовольного обжоры, следовательно и судьба Руслана Алексеевича Волина в тех же самых руках. «А что решаю я, второе лицо в Корпорации? – думал Волин и неожиданно отчетливо понял, что его ладони пусты. – Я лишь слуга, меня могут вышвырнуть за порог в любую минуту. Совместное предприятие, солидная фирма? Положение хорошие, деньги, в том числе и валюта. К чему мне уголовщина?» Но предприятие находится в руках чиновников, а самый главный чиновник данного ведомства – Константин Васильевич Роговой, то есть Патрон. Практически именно он помог Референту создать это совместное предприятие. Большинство приятелей Волина, работающих в подобных фирмах, люто ему завидовали. Они тратили недели, месяцы для получения подписи, затем столько же, чтобы на подпись легла печать. Цветы, французские духи, вульгарные пухлые конверты непрерывающимся потоком текут в главки, отделы, зашарпанные канцелярии. А у Руслана Волина полный ажур, все вопросы решаются мгновенно, он дарит цветы и шоколад только от хорошего настроения.
«Знали бы мои коллеги, – рассуждал горестно Волин, – какую цену я действительно плачу и с какой превеликой радостью я бы с ними поменялся местами». К сожалению, Руслан Алексеевич Волин сначала стал членом Корпорации, потом тем, что воплощала в себе кличка Референт, лишь как следствие – сопредставителем совместного предприятия. И сегодня сожаления и вздохи бессмысленны и смешны.
Что делать с Гуровым? Волин дал ему сутки на размышления, подполковник условия принял, в назначенный час не позвонил, а с квартиры Сергачева съехал, исчез и вестей не подает. И зачем такой неуправляемый снаряд понадобился Патрону? Почему неуправляемый? Он служит своей идее, с ней можно не соглашаться, но у Гурова она есть. И при ее воплощении сыщик очень даже человек дисциплинированный и обязательный.
Последние рассуждения Референта были простительны, так как о сегодняшних отношениях подполковника Гурова со своим начальством Руслан Алексеевич ничего не знал.
«Подполковник, сыщик, идейный борец, – продолжал рассуждать Референт. – Зачем Патрону такой человек?» И Волин наконец понял… Он опустился в кресло, схватился за голову.
Все последующие действия развивались строго по законам мелодрамы, и слова, часть из которых он произносил вслух, а часть проглатывал, тоже больше годились для провинциальной сцены, чем для суровой столичной действительности. Референт говорил примерно следующее:
– Боже мой, какой я идиот! Меня столько времени тычут мордой в дерьмо, а я тыкаюсь и жру его, даже еще удивляюсь, что невкусно, что тошнит. Дебил! Это же дерьмо, ничем не прикрытое! Патрон так уверен в моем кретинизме, что даже не удосужился это дерьмо как-то закамуфлировать.
Волин взял себя в руки, немного успокоился, закончил разыгрывать мелодраму, слез со сцены, сосредоточился на ситуации. «Прозревший глупец уже не глупец, – решил он. – Как выражается мой лучший друг подполковник Гуров, если правила отменили, будем драться без правил».
* * *Юрий Петрович Лебедев спустился по ступенькам Центрального телеграфа и побрел в сторону Пушкинской площади. «Недавно я здесь проходил, меня преследовал Гуров, а я полагал, что нахожусь в очень сложном положении. Такова жизнь: если человеку отрезали палец, то он горюет, а ему следует радоваться, что не отрезали руку. Тогда мне было трудно, даже страшно, но я был себе хозяин, понимал происходящее, мог влиять на ход событий. Сейчас я ничего не понимаю, ничего не могу и, главное, не хочу. Пусть тюрьма, лишь бы оставили в покое и лишь бы остаться живым. На лесоповал меня по возрасту не пошлют, буду клеить коробочки или шить рукавицы».
Сегодня впервые в жизни Юрий Петрович не пересчитал полученные деньги. Он взглянул в чемодан, спросил, сколько, и молча записал цифры в блокнот. Парни в кожаных куртках непрестанно жевали что-то, в основном молчали, изредка швыряли друг в друга непонятные слова и смотрели на него, вчера еще считавшего себя, да и на самом деле бывшего финансовым магнатом, как на кладовщика, принимавшего залежалый товар. Юрий Петрович чувствовал, что для этих ребят он никто, тля, его можно в любую минуту прихлопнуть.
Юрий Петрович убийц знавал. Иван Сыч, ныне покойный, Эффенди, сегодня отсутствующий, были исполнители высшей марки. Спокойные, рассудительные, они убивали, и Юрий Петрович относился к ним без эмоций, философски: каждый делает, что умеет. Но ни один из них никогда не убивал без приказа.
Кожаные парни, с которыми Юрий Петрович постоянно общался в последние дни, никого при нем не тронули, но он чувствовал, вернее, твердо знал: они готовы убить прямо сейчас, без нужды, без приказа, без личной выгоды, убить просто так, с той же легкостью, с которой ребенок ломает надоевшую игрушку.
Юрий Петрович брел по любимой улице, его еще недавно элегантный плащ болтался затертой тряпкой, воротничок свежей рубашки казался грязным, а модный галстук – засаленным. К не раз слышанным словам «жить не хочется» он всегда относился примерно так же, как к лозунгу «Слава труду!»: нравится людям, пусть говорят, все равно это никакого смысла не имеет. К сегодняшнему дню отношение к собственной жизни у Юрия Петровича в корне изменилось.
– Ба! Какая встреча! – услышал он, оглянулся и увидел Гурова, открывающего дверцу «Жигулей». – Присаживайтесь, Юрий Петрович, в ногах правды нет.
Юрий Петрович сел в машину, сжал Гурову локоть и сказал:
– Здравствуйте, Лев Иванович.
– Здравствуйте, Юрий Петрович, – в том же тоне ответил Гуров посмотрел на финансиста внимательно и свои первоначальные планы изменил. – Я чертовски проголодался, подскажите, где бы мы могли пообедать?
Лебедев назвал адрес и закрыл глаза. «Сильно скрутило моего недруга, – думал Гуров, – а ведь я к нему сейчас ни злобы, ни даже антипатии не испытываю. Немолодой, усталый, испуганный человек. Собирался переговорить накоротке, но коли он так развалился, надо ловить момент, выжать из него максимум. Я личность высоконравственная, оберегаю людей, потому одного человека готов подловить и добить окончательно. Браво, Гуров! Только вперед!… Чем же его заставляют заниматься, почему он так плох?»
