Александра Маринина - Стечение обстоятельств
Виктор Алексеевич замолчал, привычно сунул в зубы дужку очков и задумался. Внезапно он хитро усмехнулся и спросил:
– Кто из вас заядлый рыболов?
Вопрос был настолько неожиданным, так резко выпадал из общего настроя разговора, что оперативники даже не улыбнулись.
– Я, – чуть помедлив, откликнулся Коля Селуянов.
– Эх вы, молодое поколение, – шутливо вздохнул Гордеев, – простые радости вам недоступны. Ну хотя бы разницу между блесной и живцом вы знаете?
Все дружно закивали, расслабившись.
– Так вот. В деле Ковалева мы использовали Каменскую как блесну, на которую потянулся сначала Павлов, а потом, с его подачи, Рудник. А теперь мы будем делать то, чего в рыбацкой жизни не бывает, – мы будем делать из блесны живца. Ваша задача – обеспечить максимальный контроль за ситуацией. Павлов является сотрудником Штаба нашего министерства, поэтому использовать наружное наблюдение мы не имеем права. Я имею в виду, что мы не можем обращаться за помощью к соответствующей службе. Но делать это своими силами нам придется. Не забывайте, что Павлов здесь бывал и может опять появиться в любой момент. Каждого из вас он мог видеть в лицо и запомнить. Захаров? – Гордеев вопросительно взглянул на Диму.
– Сделаем, Виктор Алексеевич. Друзья еще не перевелись, – отозвался Дима.
– Хорошо. Нужна подробная психологическая характеристика Павлова и его стиль мышления. Ларцев? – полковник кинул взгляд на Володю, который славился своим умением разбираться в людях, за что его ценили коллеги и, надо заметить, пользовались его талантом порой совершенно беззастенчиво.
– К завтрашнему утру сделаю, – сказал Ларцев.
Гордеев отрицательно покачал головой.
– Сегодня к вечеру. Часам к девяти, не позже, – категорически отрезал он.
Володя покорно вздохнул.
– Еще одна задача. Подстраховать установление личности журналистки Лебедевой. Здесь не должно быть никаких осечек. Коротков.
Юра молча кивнул.
– И последнее. В нашей схеме есть одно слабое звено – Борис Васильевич Рудник. Мы предполагаем, что при организации убийства Филатовой Павлов действовал через него. Если история повторится и Павлов попытается выйти на убийцу опять через Рудника, весь наш замысел развалится. Рудник нервничает, он, как сказали бы психиатры, неадекватен. Как только он пойдет по цепочке, это сразу же будет замечено и сработает система безопасности. На убийцу он не выйдет. Таким образом, наша цель не будет достигнута. Нам нужно, чтобы Павлов к Руднику не обратился. Но это мы взять под контроль не можем. Остается надеяться только на то, что Павлов будет думать так же, как и мы. Он побоится пугать Рудника вторым убийством.
Совещание у полковника Гордеева длилось еще полтора часа. Отпустив сотрудников, Виктор Алексеевич еще раз обдумал все детали. Кажется, сделано все возможное, ничего не упущено. Но риск велик, очень велик. Вся операция построена на домыслах, на том анализе, который сделала Каменская. Голова у нее, конечно, светлая, но возможность ошибки исключать нельзя.
Он припомнил недавний визит Павлова к нему. Тогда план операции еще был в зародыше, ясности – никакой, но Виктор Алексеевич все-таки сделал первый шаг, сказал Павлову, что нашелся свидетель, который видел убийцу, выходящего из дома, где жила Филатова, так что теперь они располагают приметами преступника. Это должно сыграть свою роль, если они все верно рассчитали. Если верно… А если нет?
Гордеев подсел к телефону, набрал номер. Мысленно упрекнул себя за то, что злоупотребляет хорошим отношением человека, который помогает ему «отделять правду от истины». За время, прошедшее со дня убийства Филатовой, он звонит ему уже в третий раз, а раньше, бывало, месяцами не объявлялся. Нехорошо это.
– Как здоровье, Степан Игнатьевич? – бодро спросил он, когда на другом конце сняли трубку.
– Видать, крепко тебя прихватило, Витюша, – раздался в ответ скрипучий старческий смех. – Помереть спокойно не дашь. Чего опять стряслось?
– Бог с вами, Степан Игнатьевич, ничего не стряслось, просто проведать решил, – солгал Гордеев и с ужасом почувствовал, что краснеет.
– Ты как, по телефону проведывать будешь или на чашку чаю попросишься? – ехидно поинтересовался Степан Игнатьевич.
– Попрошусь, если нальете.
– Чаю-то? Чаю налью, чего ж не налить. Так что, поджигать газ под чайником или в другой раз проведывать будешь?
– Поджигайте, – решительно сказал Гордеев, посмотрев на часы. – Сейчас приеду.
Степан Игнатьевич Голубович был когда-то учителем Гордеева, его наставником и ангелом-хранителем. Ему было под восемьдесят, сердце не то что пошаливало, а буянило вовсю, порой и ноги подводили, и руки тряслись. Жил он один, в уютной комнатке огромной коммунальной квартиры, которые еще сохранились в центре Москвы. У Голубовича были заботливые дети, почтительные зятья и невестки, любящие внуки, но старик ни в какую не соглашался жить с ними, несмотря на их настойчивые просьбы. Оно и понятно, жили дети со своими семьями далеко от центра, часто навещать отца у них времени не было, а редко – стыдно было, да и душа за него болела, они и в самом деле любили его. Характер у Степана Игнатьевича был вполне уживчивый, и если бы он переселился к сыну или к дочкам, все бы облегченно вздохнули. Но он был неумолим.
– Я к вашим порядкам не привыкну, – говорил он, – а вы мне мешать будете.
В чем дети и внуки будут ему мешать, никто не знал, а сам Голубович никогда не объяснял.
По дороге к дому Голубовича Виктор Алексеевич купил в коммерческой палатке несколько шоколадок «Марс» и «Сникерс». Он знал, чем угодить ворчливому старику, который, сохранив цепкую память и ясность ума, в своих гастрономических пристрастиях, как говорится, впадал в детство.
Неторопливо шагая по раскаленным июньской жарой улицам, Колобок-Гордеев мысленно благодарил судьбу за то, что есть такой вот Степан Игнатьевич, который не просто много чего знает всякого разного, но и подскажет, где и как можно раздобыть сведения, которых нет у него самого. Когда Гордеев обратился к нему с вопросом о Ковалеве и Виноградове, старик сказал:
– А помнишь, Витюшка, я когда-то просил тебя помочь одному человеку с пропиской? Я-то уже на пенсии тогда был, а человек только-только из зоны вернулся. Ты помог, за что я тебе благодарен. Но человек этот тебе, конечно, благодарен еще больше. Ты уж прости, не стал я от него скрывать, кто именно ему ту прописку пробил. А память у него длинная, он добро ценить умеет. Так вот, работает он сейчас в пивнухе, где водители служебных машин частенько околачиваются. Он там кружки собирает и моет, одним словом, для посетителей – вроде мебели. Я думаю, он много чего интересного там слышит. Водитель – он ведь для своего шефа тоже навроде мебели, при нем не больно-то стесняются и настроение показывать, и разговоры разговаривать. Сходи к нему, скажи, что ты – Гордеев, от меня привет передай. Сходи, не поленись. Толк будет.
Толк действительно был. Но сегодня Виктор Алексеевич шел к Голубовичу с вопросом деликатным, тонким и зыбким, как блики на воде. Но если ответа на этот вопрос у Степана Игнатьевича он не получит, думал Гордеев, то он не получит его нигде. Голубович был поистине кладезем информации, но источники, из которых он ее черпал, были весьма специфическими. Когда-то, много лет назад, он спросил Гордеева:
– К тебе часто твои «бывшие», выйдя из зоны, с бутылкой коньяка приходят?
– Случается, – улыбнулся тогда Колобок.
– Вот видишь. Если бы этого не случалось, ты бы у меня сейчас не сидел тут и чай не пил бы. Потому что, если бы этого не случалось, ты был бы плохой сыщик и говорить мне с тобой было бы не о чем. А коль приходят – значит, не напрасно я тебя натаскивал и жизни учил. И ко мне приходят. Только я намного дольше тебя в милиции работаю, стало быть, больше людей поймал и посадил, поэтому ко мне и ходят чаще. Но это – пока. Вот выйду на пенсию, не буду никому нужен, а ты станешь опытным и старым, тогда к тебе будут ходить чаще, чем ко мне.
Но Голубович ошибался. То ли он недооценивал людей, то ли в самом деле был человеком выдающимся, но и после выхода на пенсию приходили к нему его «бывшие»…
Степан Игнатьевич открыл дверь, едва Гордеев успел прикоснуться к звонку. У полковника даже сердце заныло: он понял, как тоскует старик, как ждет, что к нему придут, как радуется каждому гостю, даже если гость этот пришел не от доброты душевной, а по делу.
– Быстро ты добрался, – пряча усмешку, проворчал Голубович. – И не вздумай мне врать, что без дела пришел. Я не обидчивый. Мне, может, приятней даже, что ко мне по делу ходят, значит, нужен еще, польза от меня есть. А когда просто так начнут навещать, из жалости или из благородства, тогда мне и жить незачем, обузой стану.
Голубович принес чайник из кухни, тщательно соблюдая все процедурные тонкости, заварил чай, разлил его по чашкам.
