Александра Маринина - Седьмая жертва
Ну и, конечно же, я была влюблена в него как кошка. Помимо удобств, которые сулил такой брак, наличествовали еще и чувства. Он был таким красивым, таким умным, таким необыкновенным, говорил свободно на двух языках, играл на рояле сложную, непонятную мне музыку, писал маслом портреты и с увлечением читал книги, в которых я не могла понять и двух слов.
Мне удалось женить его на себе в конце второго курса.
Когда заявление в загс было уже подано, а моя беременность насчитывала два с половиной месяца, я осторожно спросила, как его семья относится ко мне и к нашему решению пожениться. Ландау усмехнулся и сказал:
– Когда-то моя мама вышла замуж точно так же. Семья была против, но мама настояла на своем, и появился я.
Сначала я не поняла, о чем это он. И только спустя несколько лет до меня дошло, что он имел в виду. Ландау безумно любил свою покойную мать, чтил ее память и считал ее жизнь и поступки образцом для подражания. Правда, как выяснилось впоследствии, не во всем. Это, собственно говоря, и стало тем камнем преткновения, о который я расшибла себе лоб.
На третьем курсе я ушла в декрет и оформила академический отпуск. Когда родился сын, Ландау так радовался, что мне казалось, нашему браку ничто не угрожает и угрожать не может. Если отец так любит ребенка, он ни за что не бросит его. До конца лета жизнь наша была безоблачной и счастливой, муж помогал мне изо всех сил, нянчил ребенка, вставал к нему по ночам, ходил за продуктами, и все такое. А в конце августа страшно изумился, поняв, что я и не собираюсь приступать к учебе.
– Ты должна учиться, – говорил он. – С сыном нам поможет бабушка, она еще полна сил. Отдадим его в ясли на пятидневку.
Но я уперлась и не соглашалась ни в какую. Уже был закон, по которому можно было сидеть с ребенком до трех лет и не считаться тунеядкой. К тому времени я знала достаточно о судьбе его матери, поэтому использовала ее в качестве аргумента.
– В яслях мальчика испортят, – доказывала я, – даже твоя мама это понимала, поэтому и устроилась на работу поближе к тебе. Ты же не хочешь, чтобы наш ребенок вырос больным и умственно недоразвитым?
Я, конечно, совсем не была уверена в том, что говорю, и я сама, и муж прошли через ясли, и ничего с нами не случилось, но я старалась вкладывать в свои слова как можно больше убежденности, потому что хотела сидеть дома и стирать пеленки. А вовсе не учиться в этом дурацком институте.
Мы ругались с ним примерно с неделю, потом Ландау нехотя уступил, взяв с меня клятвенное обещание, что, как только сыну исполнится три года и он пойдет в садик, я восстановлюсь в институте. До этого было еще далеко, и я легко согласилась.
За три года, которые промелькнули как-то уж очень быстро, я поняла, что рождена быть домохозяйкой. Мне нравилось заниматься домом, варить борщи, печь пироги, шить сыну одежду (то, что продавалось в магазинах, было стыдно даже в руки брать, не то что надевать на любимое чадо), мыть полы и протирать, стоя на стремянке, пыль на книжных полках, высившихся до самого потолка. Бабушка мужа недавно умерла, и я осталась полноправной хозяйкой в огромной квартире, вылизывать и обустраивать которую мне доставляло несказанное удовольствие. Почему-то Ландау не хотел, чтобы мы переезжали в его двухкомнатную квартиру, и после свадьбы мы так и жили с его бабкой, которую я побаивалась и не любила. Впрочем, и старуха меня не особо жаловала, так что с ее кончиной я вздохнула свободнее и решила, что вот теперь и начнется настоящая жизнь. Могла ли я, безграмотная девчонка из коммуналки в Марьиной Роще, даже мечтать о том, что буду жить в такой квартире и иметь такого мужа! Иногда мечты сбываются, но, когда случается то, о чем даже в голову не приходит мечтать, это уж вообще…
К тому моменту, когда сыну исполнилось три года, Ландау, оправдывая свое прозвище, стал кандидатом наук. Все носились с ним как с писаной торбой, прочили блестящее будущее и называли надеждой советской оборонной промышленности. Его назначили на хорошую должность и дали такую зарплату, что я могла больше никогда не работать. Но работать надо было, чтобы за тунеядство не привлекли. Пришлось устраиваться на полставки лаборанткой в ближайшую к дому контору, бумажки печатать. О том, чтобы работать полный рабочий день, у меня и в мыслях не было: надо заниматься домом и ребенком.
Реакция мужа на мой выход на работу была неожиданной.
– Ничего страшного, – покровительственно заявил он, – это же только на пару месяцев. Поработаешь до Нового года, а там второй семестр начнется, будешь учиться.
– Какой второй семестр? – удивилась я.
Я уже успела основательно забыть свои обещания насчет учебы, тем более что Ландау после той ссоры ни разу к разговору об институте не возвращался.
– Второй семестр в институте. Ты, правда, уходила в декрет с первого семестра, но это не страшно, я тебя подготовлю, сдашь экстерном экзамены за первый семестр третьего курса, а с февраля, как раз после зимней сессии, начнешь ходить на занятия. Завтра же поезжай в институт и напиши заявление с просьбой восстановить тебя. Не забудь все документы взять с собой.
Я прямо дар речи потеряла. Он что, с ума сошел? Я даже приблизительно не помню, чему меня за два первых года в институте выучили, а он хочет, чтобы я начала учиться прямо с третьего курса.
– Пожалуйста, – с готовностью согласился муж, – поступай заново в другой институт, или в том же самом восстанавливайся на первый курс. Если ты боишься экзаменов – так выбрось это из головы, я подготовлю тебя к любым экзаменам, хоть по химии, хоть по истории, хоть по иностранному языку.
Только учись.
Он был так серьезен, что я поняла: дело швах. Отговорками мне не обойтись, у него на все найдется ответ. У меня не хватало смелости признаться, что я вообще не хочу учиться, и я решила немного потянуть время, прикармливая своего гениального Ландау обещаниями пойти куда надо и все сделать, чтобы с февраля продолжить учебу. До февраля еще дожить надо было.
Но февраль наступил, и, когда выяснилось, что в институте я не восстановилась, дошло до скандала. Муж кричал, я плакала. Ребенок, естественно, тоже плакал, потому что не понимал, из-за чего стоит такой шум.
Я выпросила себе еще год.
– Вымолила, выплакала. Он дал мне этот год и пригрозил всеми карами небесными, если я опять останусь дома.
Но и этот год прошел. Пришлось набраться храбрости и честно признаться мужу, что я не хочу учиться. НЕ ХОЧУ. И не буду ни за какие коврижки. Я хочу сидеть дома, работать на полставки, если уж закон этого требует, и быть ПРОСТО ЖЕНОЙ и МАТЕРЬЮ. Почему это нельзя? Кто сказал, что должна быть с высшим образованием?
– Я сказал, – ответил муж. – У меня не может быть просто жены, а моему ребенку не нужна просто мать. Ты должна быть достойна нашей семьи, а в роду Данилевичей-Лисовских все имели хорошее образование и были лучшими в своей профессии.
– Но почему Я должна быть достойна ТВОЕЙ семьи? – спрашивала я. – Твоя семья – это твоя семья, со всеми своими тараканами, а я – это я. Дай мне жить моей собственной жизнью. Я не могу быть похожа на твою полоумную бабку, которая знала хренову тучу языков, даже никому не нужный древнегреческий.
Зато я умею так готовить жаркое и печь пироги, как не умела ни одна женщина в твоем роду, можешь мне поверить.
Мне хотелось обратить все в шутку, но с каждым разом это становилось все труднее и труднее. Ландау в конце концов объяснил мне, что я могу быть какой угодно и жить какой угодно жизнью, но если я хочу оставаться его женой, то я должна быть достойна. И его бессмертного рода, уходящего корнями во времена мамонтов и динозавров, и его самого как достойного представителя этой семьи.
– Я сделал все от меня зависящее, чтобы быть достойным памяти моей матери. И я просто не имею права жить в семье, которая не соответствует требованиям наших традиций.
– Но ведь твоя мама работала нянечкой и воспитательницей, она вовсе не была академиком, – я еще пыталась сопротивляться, – а ты же не считаешь ее недостойной. Наоборот, ты гордишься ею и хочешь быть достойным ее памяти.
Если она могла себе позволить жить так, то почему я не могу?
Муж побагровел и сжал кулаки. Я думала, он меня сейчас прибьет, как букашку. Но он сдержался.
– Не смей равнять себя с моей матерью. Она получила высшее образование и готова была продолжать научную работу, как только я немного подрасту. Она любила свою профессию и мечтала о том, чтобы посвятить ей всю свою жизнь и стать первой и уникальной в своем деле. Мама совершенствовалась в своей профессии даже тогда, когда сидела со мной дома, и только благодаря этому я стал тем, чем стал. Она не виновата, что ей пришлось умереть, не дожив до того дня, когда можно будет меня отпустить в свободное плавание. А ты – совсем другое дело. Ты вообще не хочешь учиться, ты больна умственной ленью – Ты даже думать не хочешь, ты хочешь только руками работать. Уникальных домохозяек в нашей стране нет. Мне не нужна такая жена. В последний раз предлагаю тебе подумать и решить: или ты получаешь образование и всерьез занимаешься своей профессией, или мы расстаемся.
