Гюннар Столесен - Навеки твой. Бастион. Неизвестный партнер
Въехав в город, я сразу свернул к дому, принял душ, сменил рубашку и галстук и направился в один из лучших ресторанов. Галстук был необходим, потому что без него тебя не станут обслуживать в баре. Можно, конечно, сидя в ресторане, попросить официанта принести тебе аперитив. Но я всегда любил сам выбирать свои напитки.
Было еще рановато, и бар казался полупустым или полуполным – кому как нравится. Я взобрался на высокий стул у стойки и заказал двойное виски.
В баре сидела женщина. В этом ресторане при гостинице всегда бывает женщина в баре. Это как раз одно из тех мест в городе, где всего вернее можно встретить такую женщину. Здесь даже можно выбирать среди разных возрастных групп и цен.
Сзади ей можно было дать не больше двадцати. На ней была широкая черная шелковая юбка с туго затянутым поясом. Длинные ноги, распущенные волосы того золотистого оттенка, который не оставлял сомнений в том, что они крашеные.
Когда она повернулась ко мне, я понял, что ей ближе к пятидесяти, чем к двадцати. На лице ее не читалось никаких иллюзий. Но это было как раз то, что мне надо.
Наши глаза встретились, и я, кивнув на свой бокал, вопросительно посмотрел на нее. Она поднялась и подошла ко мне, вихляя бедрами и облизывая губы. Но облизывалась она не на меня, а на джин и мартини, которые тут же заказала за мой счет.
– Можешь называть меня Солнце, – сказала она голосом неисправного радиоприемника.
– Зови меня Месяцем, – ответил я.
Лицо ее – все в морщинах – больше предназначалось для интерьеров и комнатного освещения, чем для пленэра. Я сильно сомневался, сможет ли она отличить голову форели от хвоста. Было очевидно, что никогда в жизни она не пила кофе из походного котелка, а если это когда–то и случалось, то очень–очень давно. Глаза были светлыми, размытыми джином, а губы большими, широкими, привыкшими пить прямо из горлышка. Я стал называть ее Солнцем.
– Я собираюсь поужинать, – начал я.
– Могу посидеть с тобой за компанию, – отозвалась она. – Но сама я никогда не ем после четырех. Просто не могу.
Мы прошли на балкон, сели за столик и оттуда наблюдали за немногочисленными постояльцами отеля. Единственными туристами здесь была пара англичан с красными лицами в зелено–коричневых кепках. Остальные – коммивояжеры, бизнесмены и более или менее профессиональные участники различных семинаров.
– Я переезжаю, – проговорила она.
– Каждый вечер? – уточнил я.
– Из района Лаксевог в Сандвикен. Я только что обзавелась новой квартирой. – Она следила за дымком своей сигареты, медленно поднимавшимся к высокому потолку.
Прошло часа два, прежде чем злой официант принес мне подгоревший бифштекс с переваренными овощами. Но картошка была хороша.
– Если хочешь, я могу пригласить тебя к себе на новую квартиру, – продолжала она.
– Правда? Меня всегда очень интересовали квартиры.
У нее были глубокие морщины у рта и крупные поры на коже.
– Только квартплата жутко высокая.
– Да? А у меня, к сожалению, дырявый кошелек и на счету почти ничего нет, так что…
Мы вышли. Квартира ее была не в Сандвикене (если только она не называла Эврегатен Сандвикеном) и выглядела не очень новой. Но здесь нашлась нераспечатанная бутылка хорошего виски.
– Кто–то забыл, – сказала она и боком оперлась о стену.
Я чувствовал себя неважно, да и она выглядела не слишком хорошо. Лицо ее не оставляло никаких иллюзий, как, впрочем, и тело, когда она разделась.
И я ничуть не удивился, когда она вышвырнула меня из своей квартиры, потому что я мог любить ее, только как немолодой уже участник марафона, неудачно бежавший дистанцию в дождь и занявший какое–то место между 80–м и 90–м. Я любил ее, как древнегреческий гонец, который, едва достигнув цели и передав послание, умирал тут же у ее ног; я любил ее, как старый цирковой слон после долгих гастролей и бесконечных туров на манеже; я любил ее со страстью тлеющих углей в полуразвалившейся голландской печке в доме, который не топили много лет.
Так что я не удивился, когда она вышвырнула меня, не дав даже надеть брюки. И я стоял внизу в темном подъезде и целый час (как мне показалось) возился, чтобы надеть нужную штанину на нужную ногу.
На улице меня остановили какие–то подростки, прижали к стене, вывернули карманы и, забрав оставшиеся деньги, удрали. Я стоял, прислонившись к стене, и смотрел им вслед, не в силах что–либо предпринять.
Кое–как я добрался до дому. Проснувшись рано на следующее утро, я сказал сам себе: единственный метод очищения, действующий наверняка, – это правда…
Я принял душ, побрился, переоделся во все чистое, и не успело пробить девять, как я сидел в конторе у Якоба Э. Хамре. Я не был свеженьким, но пришел я вовремя.
Хамре с сарказмом оглядел меня.
– Что–то ты не слишком бравый, – проговорил он.
– Я? Давно не чувствовал себя так прекрасно.
Действительно я мог так сказать о последнем времени.
Это не относилось к настоящему. Сегодня это была неправда. На следующее утро после употребления виски во рту появляется вкус золы от сожженных старых газет, и от этого привкуса невозможно избавиться.
Хамре сидел за одним из стандартных, имеющих не больше индивидуальности, чем любой дезодорант, совершенно одинаковых во всех конторах письменных столов. Одинаковые бело–серые стены, одинаковые книги, тот же вид из окна. Удивительно вдохновляющий вид на средний этаж здания банка – строения на редкость непримечательного.
Я сел на стул, предназначавшийся для посетителей: подозреваемых, свидетелей и тех, кто приходил сюда сообщить нечто весьма важное (как ему самому казалось) для следствия.
Стул не назовешь удобным, да ему и не следовало быть таковым. Это был стул, с которого хочется поскорее встать – так и надо, чтобы ты не отвлекался и сразу приступал бы к существу дела.
Хамре протянул мне отпечатанный на машинке протокол. Там было все то, что я рассказал в квартире Венке в день происшествия.
– Надо заполнить графы со сведениями о себе и подписаться, – сказал он. – Надеюсь, здесь все правильно.
Я прочел протокол. Это был неприятный документ. Буквы беспорядочно двоились перед моими утомленными глазами. Но то, что там было написано, полностью соответствовало моим показаниям.
Пока я заполнял верхние графы и подписывался внизу, Хамре сказал:
– У него ведь была любовница. Ты знал об этом?
– У кого?
– У папы римского, – парировал он. – Как ты думаешь, о ком мы говорим?
– А–а, у папы. Я–то думал, что он постриженный монах.
Хамре взял зеленую прозрачную линейку и аккуратненько переложил ее слева направо. Потом несколько секунд на нее поглядел и переложил обратно. Скорее всего, это был его метод сосчитать до двадцати.
– Юнас Андресен имел любовницу, – начал он сначала. – Ты знал об этом?
Я виновато посмотрел на него.
– Ты это знал, – продолжал он. – А почему не сказал нам сразу?
– Я не знал ее имени, – начал я. – Не знал, кто она. И потом, это было трудно при Венке… при фру Андресен.
– Насколько, собственно, вы близкие друзья?
– Кто? – спросил я.
– Венке Андресен и ты.
– Мы? Я знал ее меньше недели. У нас и времени–то не было стать друзьями.
– Но это вовсе не означает, что ты не переспал с ней, – продолжал Хамре.
– Нет, не означает. Но этого не было. В данном конкретном случае.
– А вот то, что ты видел ее бегущей по балкону, а Юнаса Андресена идущим к двери и так далее и тому подобное, то есть все, что ты тогда рассказал, – Хамре кивнул на подписанный протокол, – может быть, это была своего рода дружеская услуга?
Он дал вопросу чуть–чуть повисеть в воздухе.
– Ты действительно видел это? – спросил он.
Я не был подготовлен к таким вопросам.
– Да, видел, и никакая это не дружеская услуга, – ответил я. – Если бы мне захотелось оказать ей дружескую услугу, то я сделал бы это получше. Я бы не стал, например, сразу подтверждать непричастность Джокера – Юхана Педерсена. И я бы не рассказал, что, когда я вошел в квартиру, у нее в руках был нож.
– Да, но это последнее утверждаешь только ты. А мы знаем, что отпечатки ее пальцев на ноже были уже тогда, когда нож еще не был вынут. Каких–либо других отпечатков, кроме ее и твоих, не обнаружено.
– Нет? – Я сделал паузу, чтобы как следует прочувствовать эту новость. Она погружалась в меня, но я не услыхал, когда она коснулась дна. – Неужели?
– Кстати, мы уже допросили и его любовницу, и ее мужа.
Я вынырнул из глубины.
– Да?
– Да! – Он смотрел на меня злыми глазами.
– И что? – спросил я.
– Когда был убит Юнас? Ты не мог бы вспомнить с точностью до минуты? – ушел от ответа Хамре.
– Нет. Где–то около четырех, я думаю. Не позже.
– Правильно. А эта женщина – его любовница – она была на работе до без пяти четыре. То есть в этом случае она должна была успеть всего за пять минут добраться из центра в эту даль, но, как нам известно, вертолетом она не располагала. Другими словами – ее причастность исключена.
