Иван Сибирцев - Золотая цепочка
Смородин вошел без стука, окинул взглядом Зубцова, потом щербатые стены кабинетика участкового инспектора, письменный стол с продранным зеленым сукном, немытый графин на облезлом сейфе и слегка скривил губы.
«А ведь прав он, черт возьми, — с досадой подумал Зубцов. — Когда только покончим с таким убожеством? Уважение к милиции — понятие многозначное».
— Смородин Григорий Кириллович?
— Да, — парень наклонил голову. — Участковый сказал, что меня приглашает офицер из военкомата.
Говор у него был певучий, с мягкими протяжными «а». Говор потомственного москвича.
— Да, я поджидаю вас. Садитесь, пожалуйста.
Смородин расстегнул клетчатый пиджак, не спеша сел. Теплым глянцем отливали его желтые летние туфли и медные пуговицы на пиджаке.
«Силой ты не отличаешься, — глядя на его запавшую грудь и узкие плечи, отметил Зубцов. — Но, конечно же, слывешь среди сосновской молодежи законодателем мод. И пиджак-то у тебя в „оксфордскую клетку“, и в парикмахерскую ты не считаешь за труд съездить за сто километров в Октябрьский. Здешний цирюльник тебе так локоны не накрутит. А может быть, парикмахерская, ателье, магазин — всего лишь повод?»
— Вы, кажется, москвич? Не скучаете по Москве? Край здесь довольно суровый.
— Скучаю? — переспросил Смородин небрежно. — Я мечтал о такой жизни. Суровая природа, здоровый труд на свежем воздухе. Простые, естественные отношения.
— Разве естественность отношений — это географический фактор?
— Но, согласитесь, в Москве — тьма условностей. Прав был старик Руссо, когда призывал к простоте, к чистоте и ясности нравов. — Он сделал паузу, давая возможность оценить оригинальность и благородство своих суждений. — А что вы агитируете за Москву? Предложите поступить в одно из московских военных училищ?
— Я не из райвоенкомата. Я — старший инспектор министерства внутренних дел майор Зубцов Анатолий Владимирович. Приехал из Москвы для того, чтобы встретиться с вами.
Смородин сел прямее, скривил губы, как тогда, когда осматривал комнату, и сказал с колючей усмешкой:
— Чем же это я так знаменит, что для встречи со мной надо лететь двумя самолетами и выдавать себя за работника военкомата?
— Вы тоже летали в Москву двумя самолетами…
— А что здесь криминального? Домой ведь. А не за тридевять земель… Летал навестить больную мать.
Зубцов вздохнул и сказал:
— Правильно, мать болела. Но ведь вы не только ухаживали за ней, вы встречались с приятелями, заводили новые знакомства.
— Следили, что ли, за мной? Или кто из моих друзей привлек ваше внимание?..
— Человек, которому вы позвонили с аэродрома, назначили свидание и условились, что он узнает вас по цветной косынке на шее. А за три недели до встречи, когда он и не подозревал о вашем существовании, вы отправили ему посылку с довольно ценным подарком…
— Ах, вы о Желтове. А я-то слушаю, слушаю… — Смородин засмеялся и, нанизывая подробности, стал рассказывать, как еще в школе мечтал о мотоцикле с коляской. Но не было денег. А теперь, когда появились, не вдруг достанешь мотоцикл. В прошлом году в Сосновской чайной он познакомился со студентом Павлом из строительного отряда, тот вызвался помочь. В Москве у Павла есть друг, Михаил Желтов, который может достать мотоцикл. Павел собирался в Москву, однако у него на Дальнем Востоке умер отец. Павел улетел на похороны и не успел отправить Желтову купленный для него транзистор. А Григорий как раз ехал в Октябрьский к зубному врачу, вот и вызвался отправить приемник. Вскоре Григорию сообщили о болезни матери, и пришлось срочно вылететь в Москву. Он позвонил из Домодедово Желтову, договорился о свидании. При встрече подарил Желтову кедровые шишки. Потом посидели в ресторане, обмыли знакомство…
— Фамилию и адрес Павла позабыли, конечно?
— Не знал никогда. Я ему — Гриша, он мне — Павел, и точка. Не заполнять же анкеты. Не принято это в нашем возрасте. Верим в человека и ценим таким, каков он есть…
— Очень похвальное качество. — Зубцов усмехнулся. — Мне, к сожалению, придется выяснять у Желтова, есть ли у него приятель Павел. Если окажется, что действительно есть, искать Павла, который в прошлом году вылетел из строительного отряда на похороны отца на Дальний Восток. Искать и проверять ваши показания…
— Пожалуйста, — чуть помедлив, сказал Смородин.
— А к зубному врачу, наверное, так и не успели попасть в тот день, задержались на почте?
— Отчего же? Запломбировали зуб в районной поликлинике. И даже в карточку записали об этом.
«А ты совсем не наивен, Григорий Смородин, — думал Зубцов. Гвоздили, видно, тебя крепко эти посылочки. Грыз тебя страх. Вот и насочинял версию. Совсем не исключено, что вы договорились с Желтовым пустить нас по следу мнимого Павла. Заранее ясно — никакого Павла нет, но пока изобличишь их во лжи, сколько времени утечет. И о Карасеве ловко умолчал, даже намека на него не бросил…»
Смородин вольготнее откинулся на спинку стула:
— Надеюсь, исчерпали свои вопросы?
— Нет, осталось еще несколько, — простецки возразил Зубцов. — Транзистор на почте вы отправляли один или с кем-нибудь из приятелей?
— Мрачная у вас профессия, — Смородин осуждающе покачал головой.
— Что поделаешь? — кротко сказал Зубцов. — Работа, конечно, не из приятных. Но общественно нужная. На то и щука в море, чтобы… Карасев не дремал.
Смородин выпрямился, рука метнулась в карман, извлекла носовой платок. Не разворачивая платка, он потыкал в щеки, в лоб.
— Почему Карасев? Причем здесь Карасев?
— Просто к слову пришлось, — отозвался Зубцов весело и прихлопнул ладонью по столу, будто точку поставил. — Но вы отвлеклись от вопроса: не был ли с вами на почте кто-либо из ваших приятелей? Бандероль отправлена пятого августа прошлого года.
Жидкие, светлые ресницы Смородина дрогнули, словно ему соринки попали в глаза. Но он холодно улыбнулся и сказал осуждающе:
— Далась вам эта бандероль… Ни соболя, ни норку я не отправлял. Отправил транзистор, они пылятся на полках здешнего раймага, а в Москве их нет. Если бы знал, что попаду под следствие, я бы запасся свидетелями. Но у меня их нет. Мне кажется, это говорит в мою пользу так же, как то, что обратный адрес я указал свой.
— Значит, кроме приемщицы, не было никого?
Смородин снова потыкал платком в лоб.
— Подходил ко мне какой-то бородач, включал приемник, проверял, что он берет здесь. Это может подтвердить приемщица.
— Она уже подтвердила. Почему же вы упорно молчали о бородаче?
— Не хотел навлечь подозрения на человека, которого не знаю и которого вам невозможно найти. Изменчивая примета. Побрился и уже не бородач.
— Верно. Тем более, что он действительно побрился.
— Кто он? — Смородин зашелся кашлем.
— Он — это Карасев.
Смородин, еще не унявший кашля, замахал руками, как бы отшвыривая слова Зубцова, сказал сердито:
— Что вы пристаете ко мне с каким-то Карасевым? Пусть он хоть… оскопится. В чем меня обвиняют, гражданин следователь? Так вас, кажется, положено называть? Или гражданин начальник?
— Так сразу и гражданин, — Зубцов покачал головой. — Нервничаете излишне. Я приехал сюда потому, что здесь совершено преступление. И вы имеете к нему касательство.
— Какое преступление? Какое касательство? — голос Смородина сорвался на фальцет.
— Не надо, Смородин! — Зубцов чуть возвысил голос. — Пощадите свое человеческое достоинство. Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Прекрасно знаете Карасева. Но молчите о нем. Придумываете мнимого Павла и молчите о том, что Карасев не просто присутствовал на почте, а контролировал отправку приемника, который принадлежит ему. И кедровые шишки, которые вы отвезли в подарок Желтову, дал вам тоже Карасев. И с Желтовым вы познакомились потому, что так надо было Карасеву. Они с Желтовым соседи и одноклассники. Между ними была договоренность об этих посылках. Забрал он у Желтова и транзистор, и шишки. Желтов подтвердил, что получил посылки и не от какого-то студента Павла, а именно от Карасева через вас. Дело тут вовсе не в приемнике и шишках, а в том, что они скрывали в себе, в начинке…
— На какую начинку вы намекаете? — спросил Смородин с усилием.
— Самородки. Золотые самородки, — Зубцов рисковал: не исключено, что самородков все-таки не было или что Смородин впервые слышит о них.
Но Смородин сидел, зябко съежившись, локти упирались в колени, ладони прикрывали веки.
«Попал точно в десятку!» — с облегчением отметил Зубцов и сказал убежденно:
— Я хочу понять: почему вы стали курьером Карасева, прикрытием для него. Я не верю в то, что вы — закоренелый преступник, но не могу поверить и в то, что вы — лишь слепое орудие в руках Карасева.
Смородин тяжело, будто спросонок, зашевелился:
