Зигмунт Милошевский - Увязнуть в паутине
Женщине было тридцать пять лет, выглядела лет на десять старше; исхудавшая блондинка, с плохо подстриженными редкими волосами, склеившимися в спадавшие вдоль щек стручки. Правую руку она положила на колени, левая висела, согнутая в локте под неестественным углом. Потом Шацкий узнал, что пять лет назад муж сломал ей эту руку, поместив ее на столе и несколько раз ударяя кухонным табуретом. После пяти ударов сустав был размозжен. Реабилитация не помогла. Нос у Нидзецкой был слегка сплющен и искривлен влево, ей приходилось дышать ртом. Впоследствии он узнал, что два года назад муж сломал его ей разделочной доской. Редкие волосы не могли скрыть деформированного уха. Потом Шацкий узнал, что год назад муж «выгладил» ей это ухо раскаленным утюгом, после того как посчитал, что супруга не в состоянии правильно выгладить ему рубашку. Стой поры она плохо слышит, иногда кажется, будто бы что-то шумит.
— А вы никогда не снимали побои? — спросил Шацкий.
— Не всегда, но иногда снимала. Потом он узнал, что ее карточка в районной поликлинике была толщиной с телефонную книжку. Во время чтения материалов ему все время казалось, что это исторические документы, касающиеся пыток заключенных в лагерях смерти.
— Почему пани не подала иск об издевательствах над ней?
Подавала, пять лет назад. Когда муж об этом узнал, то чуть ее не прибил. Да еще порезал одноразовой бритвой. Приговор был такой: два года с пятилетним испытательным сроком. Из зала суда возвратился мрачным, так что все закончилось лишь изнасилованием. Сама она ожидала, что будет хуже. «Я теперь могу в отсидку идти, так что ты смотри, — предупредил он. — Если меня прищучат, ты будешь землю жрать». «Ты никогда такого не сделаешь, — вырвалось у нее. — Иначе у тебя не будет над кем издеваться». «У меня дочка имеется, так что справлюсь», — ответил тот на это. И она ему поверила. Но с того дня, на всякий случай, подходила к нему сама.
— Но иногда я размышляла о том, как бы оно было, если бы его не было. Если бы его вообще не было.
— То есть, пани планировала его убийство? — спросил Шацкий.
— Нет, не планировала, — ответила женщина, а он облегченно вздохнул, потому что тогда не оставалось бы ничего, как только обвинить ее в преступлении согласно статье 148, параграф первый. Нижняя граница наказания тогда составляет восемь лет. — Нет, я просто так думала, как бы оно было.
В тот день, когда она проснулась настолько уставшей, Зузя[73] вернулась из школы в слезах: с одноклассником поссорилась. Парень ее рванул к себе, она вырвалась. Лямка ранца лопнула. «Ага, выходит, ты с мальчишками дралась», — констатировал муж, когда они все вместе обедали, голубцы в томатном соусе и картофельное пюре. Его любимое блюдо. Зузя тут же стала все отрицать: сказала, что это не она кого-то дергала, но ее дергали. «Вот так, совершенно без причины?» — спросил муж, смешивая пюре с томатным соусом, превращая все в розовую размазню. Девочка сразу же кивнула. Нидзецкая видела, что дочка сделала это слишком резко. Сама же она одеревенела от испуга, понятия не имея, что делать. Она понимала, что муж захочет наказать Зузю. И она знала, что придется встать на защиту девочки, после чего муж ее просто убьёт. И тогда уже никто Зузю не защитит, точно так же, как никто и никогда не защитил ее саму.
«Хорошо, — сказал тот после обеда, вытирая рот салфеткой. На салфетке остался розовый след, как после мокроты туберкулезника. — Ты должна понять, что провоцировать мальчишек на драки не следует». «Я поняла», — ответила Зузя, до которой только сейчас дошло, к чему с самого начала сводился этот разговор, но было уже поздно. Ты должна понять, — пояснял муж, — что если сейчас я просто дам тебе затрещину, ты просто забудешь, что так поступать нельзя. Иначе уже завтра ты об этом позабудешь, послезавтра случится то же самое, а через неделю все будут считать тебя хулиганкой, а с такой этикеткой по жизни идти нелегко».
Девочка разрыдалась.
«Вот только не надо мне тут истерик», — раздраженно заявил муж. — Пускай это уже будет за нами. Поверь, для меня это труднее, чем для тебя.
Он встал, поднял дочку со стула и потянул в ее комнату.
— Я сидела как парализованная. Раньше он уже иногда бил ее, но по сравнению с тем, что творил со мной, это было считай что ничто. Я радовалась, что он относится к ней так по-доброму. Теперь же я чувствовала, что он может сделать нечто большее, тем не менее, надеялась, что он ударит ее только пару раз.
— Почему пани не позвонила в полицию?
Женщина пожала плечами.
— Боялась, что он услышит. Боялась, что если он узнает, то что-то сделает Зузе. Боялась, что даже если и позвоню, то ответят, что они мне не охранники. Такое уже случалось пару раз.
— И что вы сделали?
— Ничего. Ожидала, что будет происходить. И тут увидела, как с вешалки он снимает плетеный кожаный поводок. Когда-то у нас был пес, лохматый такой волкодав. Пару лет назад его переехал автобус, а я никак не могла выбросить этот поводок. Я так любила нашу собаку. И тогда я начала кричать, чтобы он немедленно оставил поводок на месте, иначе я позвоню в полицию, и он отправится в тюрьму.
— И что тогда произошло?
— Он заявил, чтобы я не вмешивалась и вспомнила, о чем он говорил раньше. Тогда я ответила, чтобы он тоже был осторожен, ведь он не бессмертный. Тогда он отпустил дочку, подошел ко мне и хлестнул этим собачьим поводком. И даже не было больно, так как основной удар пришелся на волосы, только самый конец поводка захлестнул мне голову и рассек губу, — коснулась она пальцем засохшего струпа в уголке рта. — Зузя, естественно, громко заревела. Тогда он взбесился, начал вопить, что мы обе запомним сегодняшний день. Тогда я поднялась с места. Он запмахнулся поводком, но я подняла руку, и поводок захлестнуло мне на предплечье. Вот это его ужасно рассердило. Он пихнул меня на столешницу, но поскольку мы были связаны тем поводком, то упали на стол вместе. Я боялась, что тут мне и конец. Я вытянула руку, схватила хлебный нож и выставила в его сторону. Я не хотела его убивать, мне просто хотелось, чтобы он перестал. Он полетел на меня, потерял равновесие…
— Почему вы не отвели руку с ножом?
Женщина облизала губы и глянула на прокурора. Очень долго. Шацкий понял, что запротоколировать ничего не сможет. Но ведь хоть что-то записать следует. Не спуская глаз с прокурора, женщина открыла было рот, но тут он незначительно покачал головой. Она поняла. И вместо того, что наверняка собиралась сказать, то есть: «мне этого не хотелось», она ответила:
— Я не успела. Все случилось в одно мгновение.
И таким вот образом на Земле стало на одну сволочь меньше, хотелось ему выразить соль этой беседы. Но не сказал ничего, позволив женщине закончить свою историю. Следствие подтвердило, что жизнь женщины представляла собой ад. Даже родственники жертвы не оставили на нем сухой нитки. Тесть Нидзецкой все удивлялся, что не живет его сын, а не невестка. «Но это очень даже хорошо, очень хорошо», — непрерывно повторял он.
Простое дело. По крайней мере, для полиции. Задержали, допросили, получили признание в вине, конец. Все остальное, это уже работа для прокурора и суда. Полицейскому не нужно было раздумывать, какая статья уголовного кодекса была нарушена, как квалифицировать деяние, какого наказания потребовать. Над полицейским не было надзора в виде отдела подготовительного разбирательства, который бы писал ему письма с требованиями, что виновника следовало бы схватить иным образом. Шацкий частенько задумывался над тем, а был бы он лучшим полицейским, чем прокурором. Он и так выполнял кучу действий, о которых его коллеги знали только то, что таковые существуют. Он ездил на место происшествия, на вскрытия, случалось даже побеспокоиться к свидетелю, чтобы допросить его на месте. Да, редко, но все-таки. Хотя, с другой стороны, как полицейский, часто живущий на границе с преступным миром, идущий на уступки, раз за разом прикрывающий глаз взамен за нечто, он не имел бы того удовлетворения от бытия частью той юридической машины, цель которой заключается в восстановлении справедливости и в наказании за то, что кто-то выступил против существующего порядка.
Сейчас же, размышляя над правовой квалификацией, Шацкий чувствовал, что безжалостную машину заклинило. Он знал, чего от него ожидают — что со всей суровостью он обвинит Нидзецкую в деянии, предусмотренном статьей 148, параграфом первым: «Кто убивает человека, подлежит наказанию лишения свободы на срок не менее восьми лет». Было бы это в соответствии с правом? Наверняка — да. Шацкий был уверен, что Нидзецкая хотела убить мужа. И только это должно его интересовать. Суд наверняка дал бы ей малый срок, чрезвычайно смягчив бы наказание, и так далее, тем не менее, это все так же означало бы, что Нидзецкая — убийца, хуже, чем безжалостное жулье, ответственных за то, что «вызвали тяжкий ущерб здоровью, последствием которого стала смерть». Он мог согласиться со статьей148, параграфом четвертым: «Если кто убивает человека под влиянием сильного возбуждения, оправданного обстоятельствами, подлежит наказанию лишения свободы от одного года до десяти лет». Год — все-таки меньше, чем восемь.
