Андрей Константинов - Реализация
– У тебя звонок не работает, – сказал Якушев, заходя в комнату.
– Починить – здоровье не позволяет. Говори короче, меня миозитом заразили, – отозвался Штукин, показывая на свою перебинтованную шею.
– Мало дали, – еле сдерживаясь, якобы спокойно произнес Егор.
– Настроение понял.
Штукин повернулся спиной и шагнул к дивану, но Якушев схватил его за плечо:
– Наворотил дел, а теперь холкой разворачиваешься?!
Валерка охнул:
– Пусти, урод, больно!!
– Да насрать, что тебе больно! Деньги где?!
– Ах, вот оно что?! Где трупы – выяснили, теперь перешли к главному?
Егор ударил Штукина, тот успел отклониться, и кулак, не попав по скуле, скользнул по шее. Валерка взвыл и упал на колени:
– Паскуда…
Он дополз до дивана, отдышался и немного пришел в себя.
Егор зло сопел и стоял над ним. Штукин слабо усмехнулся:
– Второй раз ты меня в харю тычешь, а я все утираюсь…
– Деньги где?
– Да тут они… Где ж им быть.
– Давай!
– Нет проблем. Куда денешь?
– Юнгерову отнесу.
– Угу. А меня?
– И тебя.
– Ага. И ты весь такой козырной, а я, как обычно, с набитой мордой? Не согласен.
Штукин начал подниматься, но Егор выхватил «ПМ» и направил на него:
– Тихо. Не дергайся.
Валера встал и выпрямился:
– Ты… засранец маленький… Ты кого сейчас изображаешь? Сотрудника милиции или гангстера? Или Брюса Уиллиса, который спасет мир?
– Быстро: взял деньги и за мной! – разделяя слова, сказал, словно продиктовал, Якушев.
Штукин скривил губы:
– И за тобой, значит… Обалдеть… В кино в таких случаях злодей усыпляет бдительность инспектора Лосева, а затем подло прыгает, но все равно проигрывает схватку на крыше небоскреба. Хороший сценарий. Но я вот только не могу понять: а я-то тут при чем?
– Как это? – по-детски удивившись, захлопал ошарашенно глазами Егор.
– Так это! Какие у тебя козыри?
Якушев от такой наглости даже головой потряс:
– А деньги, которые у тебя?… Этого что, мало?
Валера хохотнул, но скривился от боли и снова присел на диван. Поглаживая пальцами грудь, он просипел:
– Деньги? Так я их сам и вырвал из костлявых рук мафии! Я не просто офицер милиции. Я – сотрудник, работающий без прикрытия… О, как сказал! Самому приятно… Что вылупился?! Да, я не бывший сотрудник, а сотрудник! А ты, я вижу, не просто офицер, а сотрудник, работающий на Юнкерса! Так ты этот – оборотень! Тебя должен ловить тот вурдалак из УСБ, который часы за двадцать семь тысяч носит! А я… Я лишь выполнял свой долг. Прошу заметить – за 150 долларов в месяц без оперрасходов, потому что деньги в нашем деле не главное.
У Якушева совсем голова пошла кругом:
– К-кто?… Какие двадцать семь тысяч зеленых?
Штукин снисходительно махнул рукой:
– Ты не анализируй… К этой информации у тебя еще нет допуска ввиду ее особой секретности… Тебе ведь что? Тебе надо кол осиновый вбить перед входом в гнездилище упырей. Ну, если ты честный сотрудник… А деньги? Деньги – в финансовый отдел ГУВД и оттуда – в доход государства. Понял? Повторяю для тех, кто на присяге целовал знамя: деньги – не главное. Ты не против?
– Разберемся! – зло заиграл желваками Якушев.
– Не понял? Это в ФПУ[29a] разберутся!
– Дуркуешь, сволочь?!
Валерка ханжески вздохнул:
– Ах, да! Я и забыл совсем – ты же в милицию пошел не для того, чтобы законы соблюдать!
– Я не собираюсь это обсуждать с тобой!
– Потому что крыть нечем!
– Есть чем! Ты – нехороший человек…
Егор запнулся, поняв, что говорит, как ребенок:
– Ты людей убиваешь! Ты…
Штукину стало так тоскливо, что его даже затошнило снова. Переборов рвотный позыв, Валера сказал уже без прежнего драйва:
– Никого я не убиваю… я, может быть, и нехороший человек, а ты – просто недалекий. Хорошо, что у нас детей нет – и дай бог, чтобы не было. Таким уродам дети не нужны.
– Нужны!! – заорал Якушев, который от бешенства уже не совсем понимал, что говорит.
Штукин посмотрел на него с опаской:
– Ты это… Шпалер-то убери! У тебя помутнение. Ты что, впрямь решил, что спасаешь мир? У-у-у…
Глаза Якушева налились кровью, как у быка на корриде:
– Деньги давай!
– Вот заладил… – вздохнул, как о больном, Валера. – Давай-ка мы, добрый человек, позвоним сейчас Ильюхину. Он, как мой руководитель, нас быстро помирит. Ладно?
Штукин даже не задумался над тем, что только что выбрал один из двух вариантов, о которых думал до того, как на балкон залез Якушев. Да он, собственно, и не выбирал ничего – Валерка просто не хотел идти туда, куда его тащили силком, как пленного…
– Зачем? – после короткой паузы спросил Егор.
– Зачем звонить именно Ильюхину или зачем он нас помирит?
– Зачем Ильюхину?
– Блин… – повесил голову Штукин. – Ну, как мне тебе, твердолобому, растолковать, что я – действующий сотрудник, офицер милиции, твой, между прочим, коллега… Меня внедрили в империю Юнгерова. Ильюхин – мой куратор. Понял теперь? Смотри: я сейчас аккуратно достаю телефон и набираю номер, он простой и легко запоминающийся – девять, девять, два, ноль – два – ноль-ноль…
Валера медленно достал телефон Крылова и набрал номер. Егор, словно очнувшись, вскинул пистолет:
– Телефон на стол! На стол, я сказал!
Штукин посмотрел в зрачок пистолета и бросил телефон на журнальный столик, стоящий рядом с диваном. Якушев не заметил, что Валера успел нажать на кнопку вызова, и поэтому соединение с набранным абонентом уже началось…
Штукин хмыкнул:
– Ты только не нервничай так… А то ведь убьешь живого человека и тебя не поймут.
– Поймут!
– О'кей… Слышь, милиционер, а ты в чем правду ищешь? В том, что все старались друг друга перехитрить, мягонько так выражаясь? Тебе про это «мягонько» рассказать или побеседуем уже в прокуратуре – более обстоятельно?
Якушев заморгал, почувствовав себя неуверенно:
– Зачем нам прокуратура?
– Так, с прокуратурой понятно… А Ильюхин нам нужен?
– Н-нет, – не очень твердо ответил Егор.
– Прелестно. А Гамерник?
Якушев недоуменно повел шеей – эту фамилию он когда-то где-то слышал, но с последними событиями связать ее не мог. Штукин так же повел головой, пытаясь передразнить Егора, но застонал от боли. Сморщившись, Валера пояснил:
– Гамерник – это тот, кто организовал расстрел в лифте. И бойню в Пушкине устроил тоже он. Тех же красавцев послал. Они меня чудом не пришили. А еще он, как я полагаю, проплатил московским ментам, чтобы устроить веселую жизнь Юнгерову. Не удивлюсь, если изначальный заказчик моего внедрения – тоже он. Я над всем этим долго голову ломал. Про последнее, врать не буду, точно не знаю, но чуйка подсказывает… А вот про лифт и про Пушкин – верняк. Не втыкаешься? Как же мне тебе это все объяснить по-быстрому…
Пистолет в руке Егора дрогнул:
– Ты заврался.
Штукин не согласился:
– Нисколько. Это вы все заврались. Юнгеров заблудился в твоем внедрении в угро. Тоже мне – Карлеоне! Внедрил пацаненка – на страх врагам, себе на шею… Ты заврался, когда начал путать государственные интересы с юнгеровскими, да еще с личным желанием отомстить мне за Зою. Да, и не надо на меня так зыркать! Рамсы ты попутал, как говорят блатные. И Ильюхин заврался – сам по себе: одна половина головы знает, что делает подлое, а другая – знать ничего не хочет. Как в кино: тут помню, тут не помню… Но во всем этом дерьме были три человека, которые себе не льстили: Крылов, Гамерник и твой покорный пленник. Было трое, осталось – двое. Двое, наверное, худших. Утешает только то, что самый плохой – все же Гамерник. Но при этой незатейливой математике я все равно – весь в говне. А как же? Деньжищи эти ты отдаешь Юнгерову. Гамернику вообще ничего не грозит, и он выходит из кровищи опять сухим… Нет, так я не согласен, ребята…
– Красиво излагаешь, – сказал Егор, которого монолог Штукина все же не убедил. – Мне это напомнило приставание цыганок у метро: лопочут чего-то, гадают, а потом – хвать кошель и – поминай, как звали!
…Весь их этот разговор слушал Ильюхин, который находился в Пушкине рядом с пятью трупами. Полковник, прижав свой мобильный телефон к уху, отошел от места происшествия и бродил неподалеку, нервно грызя незажженную сигарету. Слышимость была не отличная, но вполне приемлемая. Подчиненные удивленно косились на Виталия Петровича, который только слушал свой телефон и не произносил ни слова. А что было Ильюхину делать? Кричать, требовать чего-то? Так его голос все равно бы не был услышан, не донесся бы он до Валеры и Егора из явно брошенной трубки… Вот полковник и слушал молча. Слушал и не знал, что делать. А от того, что он слышал, вся эта чудовищная история с самого начала – приобретала некий иной смысл. И все одновременно всякий смысл теряло, потому что Ильюхин понимал: приближается финал. А как его было хотя бы приостановить, не говоря уже о том, чтобы отыскать? Скомандовать культовое: «Опергруппа, на выезд!» А ехать-то куда? А если бы и адрес был известен – как посылать на разбор чужих, если и со своими-то не совладать, не справиться…
