Алексей Яковлев - Пернатый оберег
Однако это — информация к размышлению, звучащая предостережением. Глеб помнил, с какой язвительностью Юлия высмеивала его за общение с Марфой. На чисто служебный интерес Глеба к Дуне она отреагировала не лучше. А если она узнает, что Глеб поехал в Разнесенск, чтобы с Дуней увидеться? Виконт д’Ал де Ла Панини надеялся, что красавица-индиго под машину его все же не пихнет, пожалеет. Но и ходить с фингалом на лбу — перспектива не из приятных. Нужно было от греха подальше обидчивую экстрасенсорку как-то умилостивить. Самый короткий и верный путь к ее сердцу Глебу был хорошо известен, и его взгляд не зря остановился на бронзовой Каштанке.
— Любуюсь на эту высокохудожественную скульптурную композицию, — льстивым тоном обратился он к боссу из администрации, указывая на бронзовую собаколюбицу и ее подопечную. — Просто чудо! Особенно мне нравится изваяние собачки. Видно, администрация Разнесенска душой болеет за братьев и сестер наших меньших и, уж коли запечатлевает их даже в бронзе, наверняка открыла приют и для живых, но бездомных шавочек.
— Ну да! — сердито возразил папа города. — Это вы там, в Москве, с жиру беситесь, с ума сходите от избытка денег. А у нас бюджет — ноль целых, хрен десятых. Градообразующие предприятия-то обанкротились! Кстати, вы знаете, сколько стоит содержание в приюте одной собаки? Выходит сумма побольше, чем затраты на солдата в армии! Мы концы с концами связать не можем, а вы говорите о каком-то собачьем приюте!
— Но если у такого приюта есть богатый спонсор, его содержание не только не убыточно, а напротив, прибыльно для городского бюджета. Не говоря уже о том, что приют даст новые рабочие места. А то у вас, я вижу, с этим проблемы. Да и взаимопонимание с богатыми людьми тоже чего-то стоит! И я знаком с состоятельным благотворителем, который такое взаимопонимание особенно ценит.
Услышав о взаимопонимании, чиновник администрации оживился, в глазах у него затеплился огонек, и он заверил посланца потенциального благодетеля, что в душе-то всегда мечтал помогать бездомным собачкам, да финансовых возможностей не было. А если этим благим делом заинтересовался богатый спонсор, то он «за» двумя руками. На прощание добрый чиновник вручил Глебу свою визитку и попросил передать его персональный (это слово он особо подчеркнул) привет щедрому благотворителю. А полковнику предложил оказать заезжему собачьему коммивояжеру самое активное содействие в выполнении его благородной миссии. Что именно подразумевал администратор под благородной миссией — содействие в знакомстве с богатым Буратинкой с небольшим собачьим приветом или поиски однофамилицы Артюнянца, — он не уточнял. Собаколюбивый чиновник удалился по своим административным делам, а за ним отбыл на машине с мигалкой по делам правоохранительным и полковник, также пообещав Глебу всяческое содействие вплоть до немедленного задействования личного состава ОВД для поисков таинственной однофамилицы олигарха.
Не преминул полковник и напомнить, что, коль скоро богатенький спонсор расщедрится на создание собачьего пансионата и на финансовое (лучше валютное) обеспечение его дальнейшей плодотворной работы, ОВД в его лице не останется в стороне от благого дела и обеспечит охрану правопорядка вокруг и около этого благотворительного учреждения за буквально символическую оплату. Опять же лучше в у. е. И добрейший полковник тоже вручил Панову свою визитку, наказав передать ее с выражением совершеннейшего его почтения богатенькому Буратинке, у которого, видно, денег куры не клюют, раз он расщедрился на такое обалденно благородное мероприятие. Глеб обещал визитку спонсору передать, а от полицейской помощи пока отказался, поостерегшись ненароком подставить разнесенских коллег. Ведь если какой-нибудь подчиненный полковника заявит, что ему известна родственница Артюнянца, проживающая в Разнесенске, получится, что этот всезнайка компетентнее своего начальника. А какой начальник такого подчиненного потерпит?! И Глеб решил искать Дуню самостоятельно, и найти ее, как он полагал, не составит большого труда. Судя по возрасту девушки, минуло не больше двух-трех лет с тех пор, как она закончила школу. Дуня — особа яркая, заметная, да еще и носит такую знаменитую фамилию. В школе ее наверняка прекрасно помнят, и что еще более ценно — знают, с кем Дуня общалась, кто числится в ее близких и лучших подругах. А побеседовав с ее настоящими или бывшими подругами, тем более — с близкими и лучшими, можно узнать о Дуне такое, чего она о себе никакому следователю никогда в жизни не расскажет.
Ближайшая школа размещалась как раз в краснокирпичном здании, построенном дореволюционными Тит Титычами еще в девятнадцатом веке, но могучестенный домина следовать примеру московских гостиниц, возведенных в эпоху послесталинской оттепели и брежневского застоя, явно не собирался. Всем своим надежным и солидным видом он как бы говорил от себя лично и от лица, то бишь фасада, всех своих краснокирпичных собратьев: «Полторы сотни лет простоял и еще столько же простою и надежно прослужу своим обитателям, не подпускайте только ко мне московских прохвостов от бизнес-строительства».
Полюбовавшись на свежеокрашенные кирпичные стены, Глеб вошел в здание и сразу же был остановлен бдительным охранником: школа охранялась, как секретный режимный объект. Это тоже было следствием и последствием благодетельных пореформенных перемен. Пришлось предъявлять охраннику удостоверение, чего Панову не хотелось делать. К чему всех извещать, что Дуней интересуется полиция? Однако проникнуть в директорский кабинет другим способом не представлялось возможным.
Директриса, полная женщина лет под пятьдесят, в темном строгом платье и со строгим выражением лица, тем не менее встретила Глеба радушно. А на его вопрос, не помнит ли директриса, училась ли у них год-два назад некая Дуня Артюнянц, родственница известного олигарха Артюнянца, ответила риторическим вопросом:
— Разве бы моя школа так выглядела, если бы у нас учился ребенок самого Артюнянца?! Евроремонта нет, в кабинете информатики компьютеров раз-два и обчелся, и с другими кабинетами дела обстоят не лучше! Слава богу, у нас в девятом классе учится сын местного состоятельного бизнесмена. Вот, его щедротами хоть снаружи удалось школу покрасить. С ужасом думаю, что будет через два года, когда Вадик уйдет от нас во взрослую жизнь. Это раньше, при Советах, к каждой школе было прикреплено шефское предприятие. Бывало, придешь в заводоуправление, а за спиной потихоньку стонут: «Опять она пришла чего-нибудь выпрашивать…» Но я такие несознательные высказывания быстро пресекала: «Ваши дети у нас учатся? Ваши! Вот и помогайте школе! А будете жадничать — пойду в райком! Там вас так пропесочат — не то что стекла, которые ваши же чада и выбили, вставите, но и на новые рамы придется раскошелиться!» И помогали, потому что знали: никуда им все равно от нас не деться… А сегодня все предприятия частные, да они и обанкротились. Магазины тоже принадлежат частным владельцам. Если у хозяина ребенок у нас не учится, что ему до нашей школы?! Теперь каждый директор спит и видит, как бы залучить в свою школу дочку или сынка богатого бизнесмена. Конечно, этой принцессе на горошине и принцу голубых новорусских кровей придется оказывать соответственные королевские почести. И все учителя предупреждаются: «Чтобы ни-ни!» Но зато и школа от их папули много поимеет, не придется ей хиреть в нищете… А вы спрашиваете, помню ли я, училась или нет у нас родственница самого Артюнянца?! Да мы бы вокруг нее всем педсоветом хороводы водили, так что мудрено было бы не запомнить! Но кого не было, того не было. Дуни-то учились, и не одна, вот только Артюнянцевых родственниц среди этих Дунь не сыскать!
Пожелав директрисе, чтобы и новом учебном году в первый класс ее школы пришел сынок или дочка небедного человека и чтобы потом все последующие одиннадцать лет она не знала ни горя, ни забот, Глеб покинул краснокирпичные стены и поехал в другую школу. Адрес ее любезная директриса написала на бумажке и даже приложила к нему схему самого удобного маршрута. Школа номер два помещалась не в краснокирпичной крепости, а в обычной типовой панельной трехэтажке, но охранялась так же бдительно. В вестибюле школы толпились совсем взрослого вида девушки и юноши с усталыми и встревоженными лицами. Видно, на перерыв из класса вышли одиннадцатиклассники.
— К экзаменам готовятся, — уважительно пояснил охранник. — Только директора нет. Он в больнице лежит и вряд ли вообще вернется в школу. А за него Николай Антонович, наш историк. Да вот и он, — и охранник указал на высокого худощавого мужчину лет пятидесяти с густой, но, увы, совершенно седой шевелюрой. Историка окружили выпускники, а он стал их успокаивать и подбадривать перед предстоящими в недалеком будущем страшными ЕГЭ. Николай Антонович уверял своих трусивших учеников, что не так страшен черт, как его малюют, хотя сравнение ЕГЭ с чертом в устах маститого педагога само по себе характеризовало его отношение к очередной реформаторской затее в народном образовании. Что и. о. директора и подтвердил еще раз уже в своем кабинете, с горечью рассказав, что особенно в последний год одиннадцатиклассников не учат, а натаскивают на сдачу ЕГЭ.
