Фредерик Дар - Я боюсь мошек
— Не беспокойтесь, — ободрил я его. — С этого момента я беру дело в свои руки. Вы можете выделить мне комнату, окно которой выходит на окно Ларье?
— Конечно! Вас проведут в одну из палат корпуса «Е». От больного вас будут отделять всего тридцать метров.
— Там есть внутренний телефон, по которому я мог бы поговорить с ним?
— Да.
— Отлично! Я был бы вам признателен, если бы вы послали кого-нибудь за биноклем. Больше ничего не надо.
Директор дал необходимые указания и сам проводил меня в палату. Ее обстановку составляли кровать, стул и небольшой стол. В воздухе носился запас казенной пошлости и болезни. Я чувствовал себя все более подавленным.
Директор распахнул раму и указал мне на окно напротив.
— Вы видите? Четвертое слева. Он занимает палату 87. Вы назовете номер телефонистке, и вас соединят… Что-нибудь еще, господин комиссар?
— Благодарю вас, все отлично!
— Я в вашем распоряжении.
Директор ушел, оставив меня наедине с биноклем и телефоном.
Минуту я смотрел на указанное мне окно. Матовые стекла не позволяли взгляду проникнуть внутрь. Окно было самым обыкновенным. Можно ли было догадаться, глядя на него, что за ним скрывается одна из самых волнующих тайн современной науки?
— Ну и негодяи! — проворчал я.
Я имел в виду людей. Всех людей, гнусных двуногих, которые думают только о том, что бы еще изобрести для своего уничтожения. Господь дал им самое прекрасное из всех благ: жизнь! Они же в благодарность за это изо всех сил стараются посеять самое ужасное из всех зол: смерть!
Вздохнув, я снял телефонную трубку. «Алло!» — произнес любезный женский голос, и я попросил соединить меня с палатой 87. Я не мог видеть лицо этой женщины, но по тому, как она повторила номер палаты, почувствовал, что она сделала гримасу.
После короткой паузы Ларье поднял трубку и без всякого выражения произнес:
— Да?
— Ларье?
— Да.
— Говорит Сан-Антонио.
— Здравствуйте.
Казалось, он утратил остатки воли. Если бы я заявил, что с ним говорит маршал Броз Тито, он остался бы столь же холоден. Моя миссия началась. Прежде всего следовало поднять его дух, в этом он нуждался больше всего.
— Послушайте, Ларье. Я только что получил задание заняться вашим делом…
— Тогда будьте добры, пришлите пистолет, чтобы я мог пустить себе пулю в лоб.
Его слова привели меня в нужное настроение.
— Это самое простое решение, старина. И сделать это никогда не поздно… Но я хочу предложить вам нечто другое…
Снова пауза.
— Вы слушаете меня, Ларье?
— Да.
— Тогда прежде всего откройте окно, чтобы я смог на вас немного полюбоваться.
— Где вы находитесь?
— В здании как раз напротив вас. У меня есть морской бинокль…
Окно открылось. Я навел бинокль. Черты лица моего собеседника были искажены. К тому же он три дня не брился, и густая щетина придавала ему вид пещерного человека, не слишком заботящегося о своей внешности.
— Вижу вас хорошо, старина… Мне кажется, у вас немного угнетенный вид.
— Он соответствует моим обстоятельствам, Сан-Антонио. То, что со мной произошло…
— Послушайте, я подозреваю, что за три дня вы как следует обмозговали это, и поэтому, если позволите, оставим прошлое, а также настоящее и обратимся к будущему!
— У человека в моем положении нет будущего.
— Кончайте ныть! Мне говорили, что в своем деле вы ас.
Я не отрывался от бинокля. Ларье опустил голову, и по его щетине поползли слезы.
— Я догадываюсь, что творится у вас в голове, дружище, Однако пришло время действовать!
— Действовать!
Он поднял голову. Наш диалог на расстоянии со стороны, вероятно, мог показаться даже забавным.
— Как я могу действовать?
— В точности выполняя то, что я скажу вам, Ларье! Мы с вами отправляемся в Германию!
— Но…
— Ради Бога, дайте мне договорить!
Вы хуже Жана Ноэна![4] Программа представляется мне следующей: во дворе будет стоять машина. Округу очистят от народа, вы выйдете из палаты и сядете за руль. Затем поедете на аэродром, который вам назовут. Вам нужно будет всего-навсего следовать за моим автомобилем на расстоянии… Вы остановитесь на открытом участке и подожжете свою машину. Для этого в нее положат канистры с бензином. После этого вы перейдете в указанный вам самолет, где для вас будет подготовлена специальная кабина со свинцовой обшивкой. В этот же самолет сяду и я, так что мы будем переговариваться по внутренней связи. Пилот доставит нас в район Бреслау ночью и выбросит на парашютах где-нибудь над полями… Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
— Да.
— А я еще нет. Вы не дадите мне несколько советов?
Тон его изменился. Я почувствовал в нем слабую надежду. Знайте, бродяги, что надежда живет в сердце даже у того, для кого, казалось бы, все кончено. Моя болтовня помогла ему обуздать пессимизм.
— А потом, Сан-Антонио?
— А потом, Ларье, мы войдем в эту дурацкую лабораторию и попробуем найти противоядие от их мерзости.
— Если оно только существует!
— Наверняка существует, потому что в противном случае все химики, работающие там, давно бы сыграли в ящик!
— Но ведь это настоящая крепость… Мне удалось проникнуть туда чудом!
— Я тоже специалист по чудесам. Как бы то ни было, дружище, прекратите возражения и поймите, что нам ничего другого не остается!
— Да, это так.
— Даже если мы потерпим неудачу, то сможем все там разнести, не так ли? Это будет уже кое-что!
— Да, Сан-Антонио, — повторил Ларье грозно, — это будет кое-что, и ради этого стоит потрудиться!
— Так вы согласны?
— Действуйте, как считаете нужным. Я сделаю все, что вы скажете.
— Спасибо, малыш, Не волнуйтесь. У меня предчувствие, что все будет хорошо.
— Если бы это было так!
Перед тем, как повесить трубку, я спросил:
— Принести вам что-нибудь почитать?
Он горько усмехнулся:
— Не стоит, ведь истории более пикантной, чем моя собственная, быть не может. Когда мы отправляемся?
— Я попробую все устроить к следующей ночи… Много времени займет переоборудование самолета.
— Я буду ждать!
— О'кей! Тогда закройте окно.
Ларье повесил трубку, и, пока я делал то же самое, створка его окна захлопнулась.
Внезапно ваш прекрасный Сан-Антонио почувствовал, что совсем выдохся. Я растянулся на жестких простынях и задумался о драме этого человека. Практически он был мертв. Его агония не вызывала сомнений. Он медленно покидал наш мир. Мне не давало покоя, что я вынужден был пообещать ему выздоровление. Ведь если нам даже удастся проникнуть в лабораторию, мне будет чем заняться кроме поиска для него успокоительной микстуры.
После нескольких минут отдыха я вернулся к своей машине. Шофер ожидал меня, почитывая в журнале статейку о тайной жизни Мартины Кароль.[5]
— В министерство авиации, — сказал я.
Шофер забросил Мартину на заднее сидение и взялся за руль.
Пока мы ехали, я думал о Фелиси, сидящей в своем купе между кюре и старухой с экземой. Счастливица, через несколько часов она уже будет дышать морским воздухом.
Однако затем мои мысли вернулись к Жану Ларье.
— Вы приезжали к больному, господин комиссар? — поинтересовался шофер.
Я кивнул.
— Да, к больному.
Что с ним случилось?
— Что-то вроде свинки, причем в тяжелой форме…
— У взрослых это довольно серьезно, — уточнил шофер. — Кажется, это может сказаться на сексуальных способностях!
Глава III,
в которой я проделываю путешествие, какое не пожелал бы никому, даже своему налоговому инспектору!
Была прекрасная ночь. Ослепительно сияла луна. Вероятно, Господь Бог приказал протереть фонари, заменить лампы и направить прожекторы на землю. Да, это была праздничная ночь.
Я отдал бы что угодно и все остальное впридачу, чтобы оказаться с какой-нибудь предсказательницей судьбы на Ривьере, а не топтаться по больничному двору в ожидании часа «О».
Скосив глаз на ласковое небо, я думал о тех не менее ласковых штучках, которые мог бы сейчас проделывать с девушкой моей мечты. Поскольку мечты мои были весьма непостоянны, она представлялась мне то брюнеткой, как все испанки, то блондинкой, способной затмить фею Маржолену.
Тем не менее все эти блондинки и брюнетки имели некоторые общие черты: у каждой из них был «Феррари», и, когда они позволяли поцеловать себя, термометры от перегрева начинали лопаться один за другим, хлопая, как пробки от шампанского на банкете ветеранов войны.
Мои часы показывали десять. Я посмотрел на маленький корпус, в котором находился Ларье. Свет горел только в его окне. На освещенном матовом прямоугольнике была видна его быстро двигавшаяся тень, которая то увеличивалась, то уменьшалась. Парень чертовки нервничал. Еще сильнее, чем я сам, пари держу!
