Фридрих Незнанский - Страшный зверь
«Надо же, – все еще предвкушая свое торжество, размышлял Нарышкин, – какой-то следователь-москвич, якобы помогает местной прокуратуре расследовать дело об убийстве Неделина, а на самом деле ночует у Молчановой! Уж это теперь и дураку ясно: вон, в каком виде она его встречала! Из постели выскочила, не иначе. Везет же дуракам, такую бабу отхватил!..»
Но дальше этих соображений фантазия Нарышкина не продвигалась, что-то стопорило ее. Возможно, то обстоятельство, что, по правде говоря, и называть-то Катю бабой было не очень уместно и остроумно. Женщина, конечно, видная, сексуальная, с такой только и заниматься любовью. Да она и сама, вишь ты, почти полуголая выскочила к москвичу. Не о следователе же Нарышкине она думала! Значит, действительно их что-то связывает… Нет, никак не мог отделаться от своей, случайно выдвинутой, версии молодой и способный следователь, умевший производить благоприятное впечатление на женщин и девушек Управления.
Допрашивая затем свидетеля Боронина, а после и его дородную супругу, Нарышкин не мог отделаться от мысли, что с Катей у того потерпевшего все непросто. И он решил проверить по своим каналам семейное положение Ванюшина, небось, и женат, и детей имеет, не молод уже, хорошо за сорок, а туда же! Вот, пожалуй, мотив, на котором можно попробовать и поиграть с непреклонной Молчановой. А почему не попробовать? Ну, обломится, так за спрос, говорят, и денег не берут…
Он наблюдал, как Ванюшина забирала «скорая», а Катя, словно позабыв о своем неприличном виде, пыталась отправиться в больницу вместе с ним, и уговаривала врача. Но тот категорически отказывал, несмотря на то, что прекрасно знал ее, – каждый Божий день в телевизоре видел. И даже, это Борис Егорович немедленно и со злорадством отметил, тот показал Молчановой на ее, мягко говоря, легкомысленный наряд. И непробиваемая Катя, увидел Нарышкин, смутилась, наконец. И, оглядываясь на отъезжающую «скорую», понуро отправилась домой. Вот тут уже не мог выдержать следователь, выскочил из машины, походя, извинившись перед Борониной и сказав, что забыл спросить у свидетельницы Молчановой про одну важную вещь. Он догнал Катю и, «педалируя» свой вопрос, настойчиво попросил ее все-таки ответить, в каких она отношениях с пострадавшим? Очень серьезно спросил, будто от ее ответа зависела его дальнейшая карьера. Понимал же, что не станет она отвечать на его ехидный вопрос, но полез, что называется, напролом, не смущаясь, что унижает этим ее. А, по правде говоря, в нем вдруг взыграло желание отыграться за ее откровенную неприязнь к важной персоне дежурного следователя прокуратуры.
Катя посмотрела на него с нескрываемым уже отвращением, но сдержанно ответила, что он может спросить об этом у самого Ванюшина, когда тот придет в сознание. И, в свою очередь, задала вопрос, кто будет вести расследование по этому делу? Нарышкин с достоинством ответил, что, скорее всего, будет поручено прокурором именно ему, Борису Егоровичу, – он подчеркнул свои имя и отчество, напоминая. Но Катя отреагировала с оскорбительной небрежностью. Она окинула его презрительным взглядом, словно царица – в этом-то своем «постельном» одеянии! – хмыкнула и заметила, что в таком случае ожидать реального результата, видимо, не стоит. И повернулась, чтобы уйти, не прощаясь, что, тем более, окончательно уже «завело» Нарышкина, и без того едва сдерживавшего себя. И он сорвался.
– Не желаешь отвечать тут, вызову повесткой, и только попробуй не явиться, под конвоем доставлю! Ишь, ты, фифочка!
Он и отреагировать не успел, как получил хлесткий удар ладонью по лицу. И замер так, держась за щеку, которую словно лизнуло пламя. А она спокойно шла к подъезду, и за ней громко хлопнула дверь, что и вывело следователя из минутного столбняка.
– Ах, ты, сучка поганая! – бесясь от ярости, заорал он вслед захлопнувшейся двери. – Ну, уж теперь я тебя достану! Не докажу, так ославлю на весь город, поглядим еще, кто из нас сверху окажется!..
Он огляделся: не видел ли кто? Нет, вроде не обратили внимания. Тетка эта – в машине, а опер с фонарем на корточках ползает, ищет улики. Он не знал, что молча ухмылявшийся оперативник все происходящее пронаблюдал от начала до конца. И свидетельница Боронина за окном машины тоже отреагировала, как любая, оказавшаяся на ее месте, оскорбленная женщина, убедившись лишний раз, что все, без исключения, мужики – сплошная мерзость. А Катерина, как бы она к ней ни относилась, права, съездив этому кобелю по его наглой харе. Только так нынче и можно отстоять свою униженную женскую честь. Молодец, Катька!
Поэтому, торопливо заканчивая теперь допрос Натальи Борониной, Нарышкин размышлял только о своей скорой и неотвратимой мести смертельно оскорбившей его Молчановой. Это ж ведь не над ней, а над ним станут смеяться и пальцем показывать! В полутьме салона дежурной «Волги» он приглядывался к выражению лица свидетельницы: видела или не видела, – но кроме ее скуки и неприязни к нему, так ничего и не обнаружил. Кажется, не обратила внимания, и, слава богу…
На следующий день он готовил материалы к возбуждению уголовного дела о покушении на Ванюшина, и решил чувствительно «прижать» строптивую телеведущую. Позвонил к ней домой, но там ее не оказалось. И на службе, на телевидении, куда перезвонил тут же, сказали, что была, но недавно укатила по заданию главного редактора, которого тоже нет на месте. Впрочем, они могли и ошибаться относительно Молчановой. Беседовать с ними у Нарышкина не было охоты, это лишь насторожило бы Молчанову, а пользы – никакой. И он решил подождать. А перед уходом на обеденный перерыв позвонил в Москву, в управление кадров Генеральной прокуратуры. Представившись, попросил дать ему полные сведения о семейном положении старшего следователя по расследованию особо важных дел Ванюшина Г.Н., находящегося в настоящее время в городском госпитале в связи с умышленным причинением тяжкого вреда его здоровью по признакам статьи 111 Уголовного кодекса Российской Федерации. Эти сведения были необходимы в интересах следствия, ведущегося сейчас по факту покушения на жизнь «важняка».
В Генпрокуратуре, естественно, были в шоке, но на вопрос Нарышкина ответили. И ответ Москвы чрезвычайно разочаровал Бориса Егоровича. Он узнал, что жена Ванюшина до брака с ним носила фамилию Молчанова, и что зовут ее Валентиной Андреевной. И у Кати тоже было отчество – Андреевна. Значит, они были родными сестрами. Таким образом, рушилась наиболее удобная версия следствия. Ведь в противном случае расследование могло тянуться сколько угодно, имея в виду, что любовных связей у этой Молчановой наверняка было немало, и тщательный разбор каждой из них предоставил бы Нарышкину несомненное удовлетворение: допросы, очные ставки, «острые и пряные» вопросы… Это будет очень изящная и изощренная месть Бориса Егоровича, не привыкшего, чтобы с ним разговаривали неприличным тоном, да еще и с применением мордобоя, – и это при исполнении служебных обязанностей. Ничего, она еще попляшет перед ним, но он будет неумолим! Жаль, что придется, видимо, в конце концов, расстаться с этой версией…
Впрочем, нервы потрепать самоуверенной сучонке все равно нужно, спесь с нее сбить. Ну, кто, например, возьмется утверждать, что какой-нибудь ревнивый «крутой» бизнесмен, из возможных любовников Катерины, не заподозрил в непотребных, гнусных связях свояка со своей свояченицей? А что? Пусть сама и попытается опровергнуть! Жену Ванюшина – для полного комплекта, что называется, – еще можно допросить, намекая, так сказать… Вон ведь как Боронина-то ее характеризовала поначалу, а ведь ближайшая соседка! Стерва, говорит, все на чужих мужей заглядывается… Правда, она тут же и отказалась от своих слов, велела вычеркнуть… ну, что за народ? Сами говорят и сами же отказываются?!
А прокурору, подумал Нарышкин, эта версия может определенно понравиться. Провинциальная, понимаешь, трагикомедия, и никакой тебе политики. А то ведь расследование дела о покушении, а затем и убийстве Неделина, в котором подозревается участие Краева, активно стимулирует Москва. Но в нем, по-видимому, никак не заинтересованы ни губернатор, ни начальник ГУВД области, ибо там может оказаться немало неприятных намеков, а то и компрометирующих фактов для областного руководства. Прокурор, конечно, как всегда, в курсе, и сумеет ненавязчиво перенести акцент с дела о новом покушении теперь уже на москвича не в связи с его служебной деятельностью, а по причине всяких любовных интриг и проказ известной телевизионной ведущей, несущей с экрана в массы одно, а на деле занимающейся всяким непотребством. А для провинции – так и модно, и остро, и даже пикантно. И пусть, в конце концов, версия о какой-то причастности Молчановой к покушению на ее родственника не оправдает себя, там видно будет: время-то, в данном случае, на кого работает? Так почему же не попробовать?..
Вот на этой версии, отправляясь на доклад к прокурору области, Нарышкин, умевший, как он сам считал, держать нос по ветру, и решил настаивать, имея ее при себе в качестве основной.
