Михаил Черненок - При загадочных обстоятельствах
— Попробуем… — бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. — Матрена Марковна! — В кабинет заглянула техничка. — Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в контору зовет.
Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву.
— Половников — кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не бросает. По моему поручению он как бы шефствовал над цыганами.
— Что они хоть собою представляли, эти цыгане?
— Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до сорока. Один, правда, парень молодой, лет двадцати — двадцати двух. Красивый, на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года на три помладше. Ну, да вот Роза еще…
— Сам Козаченко как?..
— Мужик деловой. Слесарь первейший и порядок в таборе держит — будь здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет, но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает…
Только-только Голубев и бригадир разговорились, как в кабинет вошел кряжистый мужчина. Взглянув на Голубева, одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный картуз и, невнятно буркнув «добры-вечер», словно изваяние застыл у порога.
— Проходи, Федор Степанович, садись, — пригласил бригадир.
— Дак, я ж ничого не знаю, — с акцентом сказал кузнец, примащиваясь у самой двери.
— Как цыгане сегодня с работы ушли? — спросил Голубев.
Кузнец пожал плечами:
— Дак, кто ведает, как…
Бригадир нахмурился:
— Ты не был, что ли, с утра на работе?
— Был.
— Ну, а в чем дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?
— Я ж ничого особого не знаю.
— Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос конкретный: как цыгане сегодня ушли с работы?
Кузнец помолчал, кашлянул. Затем, обдумывая каждое слово, медленно заговорил:
— К восьми утра все десятеро под началом самого Миколая Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился напрочь выхлестать…
— Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за суетливость получил, — объяснил Голубеву бригадир.
Кузнец, соглашаясь, кивнул:
— С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в позапрошлом годе Андрюха Барабанов работал, чтобы годные колеса с него снять… Часов в десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: «Батька! Кобылу украли!» Козаченко — к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: «гыр-гыр-гыр», — и вся компания чуть не галопом подалась. Больше я их не видел…
— Это при Тропынине произошло? — спросил Голубев.
— Нет. Когда Торопуня, наладив фару, отъехал с Андргахой Барабановым от мастерской, поболе часу миновало, как Ромка первый раз прибег.
Бригадир пояснил Голубеву:
— Барабанов — наш механизатор. Поехал докупать «Ладу». Вчера утром из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. — И повернулся к кузнецу. — Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?
— Ну, — подтвердил кузнец.
Голубев, перехватив его настороженный взгляд, спросил:
— Цыгане не упоминали в разговоре пасечника Репьева?
— Этот раз нет.
— А раньше?
— Вчерашним утром пасечник в мастерскую заходил.
— Зачем?
— С Козаченкой толковал.
— О чем?
— Вроде про колесо тележное.
— Репьев предлагал колесо цыганам?
— Так как будто бы…
— А цыганочку Розу знаете?
— Знаю.
— Она не родня Козаченко?
— Сестра. Миколай Миколаич в строгости ее содержит, а Роза подолом так и крутит.
Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему казалось напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего существенного, Голубев закончил разговор. Федор Степанович повеселел, правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, будто перекрестился, и, поклонившись на прощанье, поспешно вышел из кабинета.
— Верующий он, что ли? — спросил Голубев.
— Есть за ним такая слабость. Библию чуть не наизусть помнит, церковные посты соблюдает… — Гвоздарев усмехнулся. — Любопытная штука с религией получается. Взять, к примеру, того же Федора Степановича. Всю сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел, бобылем живет. Но мужик честный до беспредельности, труженик.
— Кажется, он что-то не договаривает.
Бригадир задумался.
— Это Федор Степанович, конечно, может, но соврать — никогда не соврет…
Ночевал Голубев в избе участкового Кротова. Заснул, как всегда, быстро, однако спал на редкость беспокойно. Видимо, не мог избавиться от дневных впечатлений. Поначалу снилась пляшущая молодая цыганка. Голубев силился разглядеть ее лицо, надеясь опознать Розу, но это никак не удавалось. Совершенно невероятным образом цыганка вдруг превратилась в красочную этикетку одеколона «Кармен» и, взвившись над пасекой, исчезла в голубом небе. Затем приснился угрюмый цыган, разбрасывающий по Серебровке пустые пачки «Союза-Аполлона». Потом появился на низенькой лошадке, словно всадник без головы, пасечник Репьев. Зажав под мышкой старую берданку, он как из автомата расстреливал убегающих от него цыган, но выстрелы при этом почему-то походили на телефонные звонки. Тяжело трусившая под Репьевым лошадь вдруг резво взбрыкнула и, заржав мотоциклетным треском, скрылась в березовом колке. В ту же минуту из колка вышел медно-рыжий морщинистый кузнец Федор Степанович, державший в одной руке голову пасечника, а в другой — новые кирзовые сапоги. Кузнеца сменила длинная колонна марширующих по Серебровке здоровенных парией со странными, размахивающими крыльями, рюкзаками. Один из парней вдруг показал Голубеву язык и голосом участкового Кротова громко сказал:
— Нашлась цыганская лошадь!..
Голубев открыл глаза: в дверях комнаты стоял одетый по форме Кротов.
— Нашлась, говорю, цыганская лошадь, — повторил он.
— Где?! — вскакивая, спросил Голубев.
— У железнодорожного разъезда Таежное, который на полпути от Серебровки к райцентру.
— Едем туда!
Голубев, торопясь, стал одеваться.
— Лошадь уже здесь, во дворе стоит, — участковый, словно оправдываясь, принялся объяснять: — В шесть утра мне позвонили с разъезда, что со вчерашнего дня там бродит какая-то пегая монголка, запряженная в телегу. Я немедленно — на мотоцикл и — в Таежное. Как увидел лошадку, сразу признал — цыганская. Оставил мотоцикл и на подводе сюда…
Голубев вместе с Кротовым вышел на крыльцо. Лошадь, с натугой вытягивая шею из хомута, жадно срывала зубами растущую во дворе густую траву.
Рядом стоял бригадир Гвоздарев и хмуро разглядывал на телеге бурое пятно величиною с тарелку. У передка телеги желтела кучка свежей соломы и стояла завязанная в хозяйственную сумку трехлитровая банка, наполненная чем-то золотистым. Поздоровавшись с бригадиром, Голубев спросил:
— Это и есть цыганская лошадь?
— Она самая, — ответил бригадир и, показывая на левое переднее колесо, басовито добавил — А вот это от пасечника Репьева к цыганам перекочевало…
Голубев подошел к телеге. Бурое пятно на ней оказалось засохшей кровью.
— Было соломой прикрыто, — сказал Кротов. — А банка тоже под соломой была.
— Что в ней?
— Натуральный мед.
— Пойду звонить прокурору, — сказал Голубев.
Прокурорский телефон на вызов не ответил. Не оказалось на месте и следователя Лимакина. Лишь начальник РОВД подполковник Гладышев снял трубку после первого же гудка. Обстоятельно доложив ему о лошади и подводе, Голубев спросил:
— Что делать, товарищ подполковник? Прокурор со следователем на мои звонки не отвечают.
Гладышев у самой телефонной трубки, похоже, чиркнул спичкой. Видимо, прикуривал. Голубев представил, как насупились густые брови подполковника, и тут же услышал:
— Прокурор и следователь сейчас разбираются с цыганами. Вчера задержали Козаченко, ну и весь табор перед прокуратурой свои шатры раскинул…
— На чем цыгане добрались до райцентра?
— Говорят, на попутной машине… Ты поручи теперь оперативную работу Кротову. А сам гони-ка цыганскую подводу сюда.
Глава 4
Передав лошадь с телегой эксперту-криминалисту Семенову, Голубев зашел в свой кабинет. Вскоре позвонила секретарь-машинистка и предупредила, что в тринадцать ноль-ноль у подполковника Гладышева собираются все участники оперативной группы, выезжавшей на серебровскую пасеку. Занявшись делами, Голубев но заметил, как пролетело время. Когда он вошел в кабинет подполковника, там, кроме самого Гладышева, уже сидели прокурор, следователь Лимакин и судмедэксперт Борис Медников. Все четверо разговаривали, как догадался Голубев, о цыганах. Точнее, говорил Медников — остальные слушали. Сразу же за Голубевым появился эксперт-криминалист Семенов с неизменной кожаной папкой. Разговор прервался. Подполковник посмотрел на часы:
