Фридрих Незнанский - Кровные братья
— Он был музыкант?
— Едва ли. Но точно я этого не знаю.
— А скрипка принадлежала ему? Откуда же она ему досталась?
Райцер развел руками:
— А вот об этом история умалчивает. Факт то, что офицер скрипкой очень дорожил, и лорду Нэшвиллу с трудом удалось уговорить его продать инструмент. Как я понимаю, главным аргументом было то, что Страдивари после всех передряг нуждался в срочном ремонте, на который у этого самого Грушинского, или Грушина, денег, конечно, не было.
— Как вы считаете, возможно такое, что кто-то из родственников таинственного Грушинского хочет таким вот странным путем вернуть себе семейную реликвию? Абсурдное, конечно, предположение, но вы все же подумайте.
— Не думаю, что у него остались родственники. Хотя… — Райцер задумался.
— А что с ним вообще сталось? — спросил Турецкий.
— Вскоре после продажи скрипки он исчез из поля зрения. Вроде бы его убили в какой-то кабацкой драке.
— Интересная фигура этот ваш Грушницкий. А нельзя ли все-таки уточнить его плодово-овощную фамилию? Мне кажется, что в его биографии может скрываться ключ к разгадке.
— Я должен спросить у леди Элизабет Нэшвилл, возможно, у нее это где-то записано. Позвоните мне завтра вечером в Лондон. Я вам дам номер своего мобильного.
— Спасибо. А теперь расскажите еще раз, как все это произошло. Я имею в виду похищение. Понимаю, что вы уже много раз излагали эту историю, я тоже читал протокол, но мне важно услышать это лично от вас.
— Хм… Рассказывать-то особенно нечего. Мы отыграли концерт Бетховена, довольно неплохо, я был доволен. Прошел к себе, в артистическую комнату, немного отдохнул. Потом пошел в зал послушать кусочек «Леоноры», ее играл оркестр в конце первого отделения.
— Помню, — кивнул Александр.
— Ах да, Александр Борисович, — улыбнулся скрипач, — я ведь и забыл, что вы были на концерте.
— Продолжайте, — произнес Турецкий без улыбки. — Постарайтесь ничего не упустить. Вы заперли комнату?
— Да, конечно. Там же инструмент!
— Сколько вы отсутствовали? — быстро спросил Турецкий.
— Совсем недолго. Пять минут, не больше.
— То есть вернулись раньше, чем закончилось первое отделение?
— Конечно. Я услышал то, что хотел: оркестр и дирижер прекрасно исполняют эту бетховенскую увертюру. Впрочем, я в этом и не сомневался.
— Так. Когда вы вернулись, комната была заперта на ключ?
— Да, — твердо ответил Райцер.
— Точно? Вы уверены? — Турецкий пристально посмотрел на него.
— Да, абсолютно точно. Я вообще не из мнительной породы: не возвращаюсь по пять раз проверить, выключил ли я утюг и запер ли дверь. Помню такие вещи четко и сразу замечаю, если что-то не так. Дверь была заперта.
— Что изменилось в комнате? — снова быстро спросил Александр.
— Все было в точности на своих местах. Только скрипичный футляр был открыт.
— А вы оставляли его закрытым? Вы всегда его закрываете?
— Как правило, да. В этот раз помню, что закрыл и защелкнул замки.
— Футляр запирается?
— Там есть замочек, но в тот раз я им не воспользовался, поскольку не видел в этом смысла. Может, это наивно с моей стороны, но, по правде сказать, я никак не ожидал такого «сюрприза».
— Послушайте, Геральд Викторович, я хочу вам задать такой довольно традиционный вопрос: не показалось ли вам что-то подозрительным? Погодите, не отвечайте. — Турецкий сделал мягкий жест рукой. — Я объясню вам, что я имею в виду. Вы — человек острого и притом аналитического ума. Так мне показалось.
Райцер осклабился.
— Я серьезно и не для комплимента. Так вот, мне не нужно, чтобы вы начинали сейчас анализировать и строить версии, пытаясь мне помочь. Меня интересует не ваш острый аналитический ум, а ваша интуиция. Голые чувства. Постарайтесь сейчас полностью расслабиться и ответить на мой вопрос. Нет, точнее, даже два вопроса, поскольку я хочу их разделить. Итак, «а» — не показалось ли вам что-то подозрительным. И «бэ» — не показалось ли вам что-то странным? Даже необязательно на концерте или именно вечером. Вообще в тот день. Кстати, «а» и «бэ» могут не быть связаны между собой. Понимаете? Странное может не показаться подозрительным…
Скрипач нахмурился:
— Была одна действительно странная штука. Но… да нет, этого не может быть!
Турецкий не сводил с него глаз.
— Вы что-то вспомнили, «поймали за хвост» какое-то невнятное ощущение, но боитесь навести на кого-то подозрение. Не бойтесь! Вы не представляете, как важны для расследования такие вот «невнятные ощущения».
— Мне показалось весьма странным, — медленно выговорил Райцер после некоторого раздумья, — та настойчивость и даже горячность, с которой Юра Владимирский просил меня сходить послушать из зала, как оркестр под его управлением играет «Леонору».
— Почему? Что было в этом такого особенного? Ваш старинный друг и коллега хотел узнать ваше мнение…
— Да-да, конечно. Но просто дело в том, что мы уже перед этим сыграли вместе концерт. Этого было достаточно — по крайней мере мне, — чтоб понять, что коллектив это прекрасный, а Юрка научился очень хорошо дирижировать. А «Леонору» я в принципе и до того слышал раз этак двести.
— Так это показалось вам… подозрительным?
— Подозрительным — нет. А вот странным — безусловно, ведь Юра понимает, что после одного отыгранного концерта с оркестром и в ожидании другого лучше всего расслабиться и отдохнуть. Он же сам скрипач, сам солист. Ему ли не знать. Поэтому я удивился. Но я не верю, что Владимирский может быть как-то… Да нет же, это абсурд!
— Мы иногда не знаем, что стоит за теми или иными странными явлениями. Но очень хорошо, что вы об этом вспомнили.
— Я не хочу, чтоб вы подозревали Юрку.
— Я и не буду, — улыбнулся Турецкий. Он поднялся из мягкого англетеровского кресла. — Думаю, я достаточно злоупотребил вашим вниманием. Мы с вами остаемся в контакте, я уверен, что это недоразумение скоро разрешится и что вы не раз еще приедете в Россию. Удачи вам на сегодняшнем концерте.
— Спасибо. — Райцер пожал протянутую ему руку. «А рукопожатие крепкое, — подумал Турецкий. — Мужское. Не сырой мясной фарш, как у иных бывает, а нормальная твердая лапа нормального мужика».
Александр Борисович вышел на Исаакиевскую площадь. Было довольно холодно, но он все же решил прогуляться — во-первых, лелея надежду встретить по пути какую-нибудь уютную кафешку, которая, что называется, «западет ему в душу» и где он сможет в свое удовольствие позавтракать. Во-вторых, чтоб проветрить мозги и проанализировать состоявшийся разговор с Геральдом Райцером. В-третьих, он давно не был в Питере, а город этот, если откинуть некоторый присущий ему, как коренному москвичу, природный скептицизм по поводу северной столицы, ему в целом нравился. Наконец, в-четвертых, на его часах было одиннадцать утра, а самолет в Москву вылетал только в два часа.
Уютную кафешку, в которой ему показалось приятным провести три четверти часа, он вспомнил аж на канале Грибоедова. К этому моменту зимний Питер окончательно проветрил его мозги. Турецкий заказал блинчики с мясом и пиво («Пиво с утра — какой это разврат! Но с другой стороны, для чего же существует командировка, если не для разврата?»), закурил и погрузился в раздумья.
«Итак, что мы имеем, друг ты мой любезный Александр Борисыч? А имеем мы вот что: перечисляю по буквам. „А“ — кто-то люто ненавидит Райцера и хочет ему напакостить. Реально? Да, вполне. Но возникает вопрос: а почему именно скрипка? Не проще ли его избить, убить? Если рассуждать, что скрипка, мол, для него — самое дорогое, то расчет сорвался: вон он Райцер, живехонький-здоровехонький, хотя и лишенный своего любимого инструмента. Подавлен, конечно, да, но не убит. Приехал играть второй концерт в Санкт-Петербург, на чужой скрипке, кстати, тоже Страдивари. Так что если этот наш неведомый „кто-то“ хотел сорвать концерт мировой знаменитости, то у него не сработало».
Официантка, симпатичная блондиночка лет двадцати двух с миленькой родинкой на щеке, принесла пиво и блины.
«Эх, где мои семнадцать лет? — вздохнул про себя Турецкий. — Но не будем отвлекаться. Вариант „Бэ“. Кто-то хочет именно эту скрипку. Но кто? Наследники? Те, от кого она попала к загадочному Грушину-Грушевскому? Или его собственные потомки? Непонятно. Но неплохо бы выяснить, кто он такой, и раскопать его биографию. Кто, откуда, когда эмигрировал, в каком году умер? Да нет ли там чего интересненького. Такого-этакого, жареного-паленого. Эх, Александр Борисович, вот помяните мое слово, господин Грушницкий из тех, что приносят сюрпризы. Теперь вариант „Вэ“. А что у нас вариант „Вэ“? А не подстроил ли господин Райцер, то есть, простите, Гера, все это сам? Такой вариант никогда нельзя окончательно скидывать со счетов, когда речь идет о краже любого застрахованного имущества. Со времен, описанных Ильфом и Петровым, в сознании владельца страхового полиса ничего не изменилось».
