Мика Валтари - Звезды расскажут, комиссар Палму!
— Завещание? — растерянно переспросила девушка. — Я понятия не имела, что дядя успел…
Она прикусила губу и замолчала; лицо у нее стало сосредоточенным и каким-то незнакомым.
— Но вы ведь знали, что дядя собирался завещать вам свои деньги? — спросил Палму.
— Знала, что мне, конечно, — подтвердила девушка. — Дядя много раз говорил об этом. Из-за ребенка. Но с этим можно было не спешить. И потом, я думала, что лучше будет, если дядя оставит все ребенку…
— Но завещание уже составлено. В вашу пользу! — обрадованно сказал я.
Кокки кивнул.
— Слава Богу! — воскликнул я облегченно: приторно-благочестивый голос портного Похъянвуори еще звучал у меня в ушах.
Но барышня Похъянвуори, несмотря на все это, выглядела невеселой. Она поймала взгляд Кокки, и в ее глазах был не упрек, нет, но какое-то, скажем, удивление.
— Послушайте, — сказала она, снова загибая пальцы, — но ведь там, насколько я понимаю, должно было быть много денег. Дядя должен был заплатить эти семьсот тысяч, а со своего депонентского счета — чтобы не платить штраф — он мог снимать не больше двухсот тысяч в месяц. Заплатить надо было непременно, иначе начислили бы пени за просрочку, а дядя был очень бережливым. Не скупым, нет-нет, но… Еще у него должны были быть кое-какие давние сбережения. И я, правда, не понимаю… — Девушка закусила губу и снова внимательно посмотрела на Кокки. Потом она перевела взгляд на чемодан, стоящий в углу. — Давайте посмотрим там, — предложила она.
Мы посмотрели все вместе, но в чемодане ничего не оказалось. Кроме ношеных вещей, белья старика и коллекции марок. Никаких конвертов. Вообще никаких бумаг.
— Но выигрыш, ведь дядя получил пять миллионов! — снова начала считать девушка. — За квартиру он заплатил наличными. На банковских счетах у него миллион пятьсот тысяч. Хотя там должны лежать и его собственные сбережения. Послушайте — в любом случае не хватает полутора миллионов. Или по крайней мере этих семисот тысяч, которые дядя должен был внести в понедельник наличными.
Она вопросительно посмотрела на Кокки. Я тоже взглянул на него. Боже мой, подумал я, ужасаясь.
Глава седьмая
Она смотрела на Кокки с откровенным подозрением. И он начал краснеть, даже уши у него стали пунцовыми. Потом Кокки поднялся и вывернул карманы. Молча.
— Послушайте-ка, барышня, то есть Саара, — торопливо вступился я за своего подчиненного. — Про нас, про полицию то есть, рассказывают разные ужасы. Ваши чуваки. Но как вы могли подумать, что мой подчиненный воспользуется своим положением…
— Н-да, соблазн велик, — заметил Палму, с интересом поглядев на Кокки; он явно получал удовольствие от этой ситуации. — Искушения мира сего — и так далее. Вот что бывает, когда кладут по две ложки кофе на чашку! Вот к чему это приводит. Для начала, я думаю, нужно произвести личный досмотр подозреваемого, то есть обыскать Кокки. Он ведь мог припрятать в носок…
— Палму! — предостерегающе сказал Кокки. Всякая шутка имеет предел.
— Совершенно верно, — присоединился я к Кокки. — Твои шутки всем надоели. Здесь серьезное дело.
— Конечно, серьезное, кто спорит, — согласился Палму. — Так. Выигрыш был получен в августовском розыгрыше, да, барышня Похъянвуори? Главный приз?
— Да, в августовском розыгрыше, — подтвердила девушка. — Это я помню абсолютно точно, это было просто как подарок судьбы, дар свыше — как раз через несколько дней после того… как я призналась дяде… — Она покраснела до корней волос и опустила голову. Но она была отважной девочкой. — …призналась, что я беременна, — твердо договорила она. — У меня ведь никого не было, кроме дяди Фредрика, кому я могла бы… могла бы довериться. Я и Вилле-то не сразу сказала. А дядя — он был таким добрым и все понимал. Он меня даже ни разу не упрекнул. И обещал сделать все, что в его силах, хотя сбережений у него было совсем мало. Даже обещал продать свою коллекцию, а меня — меня просил только ни о чем не беспокоиться и быть веселой. — В глазах у нее стояли слезы. — П-поэтому это и было как чудо, — прибавила она, — когда дядя через три дня выиграл этот главный денежный приз. Это, правда, было как само провидение.
— И что — никаких разговоров об аборте не было? — спросил Палму, испытующе глядя на нее.
Саара вспыхнула.
— Я все-таки не такая девушка, — сердито ответила она. — Себя и ребенка я прокормлю и… и даже Вилле, если он, конечно, захочет. Я его не принуждаю. Но ведь ему послезавтра исполнится восемнадцать и…
— Ну хорошо, хорошо, — успокоил ее Палму. — Это мы уже слышали. А как все-таки сам Вилле к этому относится? Он предлагал…
С измученным видом она ответила:
— Он ведь еще совсем молод. И сначала он просто потерял голову, когда я ему рассказала. Он даже хотел найти какую-нибудь бабку — ну, такую… Обещал достать денег, даже украсть… Он… он беспокоился обо мне, хотел как лучше, чтобы я не испортила из-за него жизнь… Он иногда еще такой ребенок.
— Даже украсть, — медленно повторил я, глядя в пол. На девушку я старался не смотреть. Чтобы не видеть ее глаза. Но я как-никак был тут главный, и на мне лежала ответственность. — Палму! — резко сказал я. — Не пора ли приступить к обыску квартиры Вилле? Кстати, может, и ботинки поновее обнаружатся!
Последние слова я произнес с надеждой.
— Но у Вилле нет дома! — возразила девушка, все еще не понимая сути дела, — вот каково было ее доверие к нему. — Вилле сирота. До двенадцати лет он жил в детском доме. А потом один дальний родственник взял его на свое попечение и заставил работать, а когда у Вилле не получалось, бил его. Такой грубый и злой человек! Поэтому Вилле даже в школе не доучился.
— «Вилле Валконен, учащийся», — вспомнил Палму. — Чему же он учится? Жизни?
Девушка с досадой посмотрела на него:
— Вилле хотел поступить в ремесленное училище этой осенью, но не попал: там было очень много желающих. Он… он пытается учиться сам. Только это очень трудно, когда нет места, где можешь заниматься, и денег на учебники. Дядя вообще-то начинал с ним заниматься, но у Вилле совсем нет способности к языкам, да и к математике тоже, он ее никак не мог усвоить, даже для того, чтобы составлять гороскопы. А дядя говорил, что толковый человек всегда может прокормить себя, составляя гороскопы. Особенно в наше время, когда весь мир механизированный, а людей становится все больше. Так дядя говорил. Дядя был созерцатель, он просто наблюдал жизнь и людей — так он всегда сам говорил.
— Значит, астролога из Вилле не получилось, — резюмировал Палму.
— Но Вилле любит смотреть на звезды, — вступилась за него девушка. Они часто вместе с дядей ходили на Обсерваторский холм. И если других желающих не было, ну, клиентов то есть, дядя разговаривал с Вилле, рассказывал ему всякое, Вилле даже не все понимал… А я вообще была против, мне не хотелось, чтобы Вилле этим зарабатывал себе на жизнь. Это… это было бы жульничеством. Дядя Фредрик — другое дело. Он делал все по-настоящему. Он говорил, что Вселенная в тысячу раз удивительнее, чем мы воображаем, и что время — это четвертое измерение, и… В общем, я не могла всего понять. Но дядя всегда говорил, что звезды указывают путь и предсказывают все хорошее и плохое, только не называют сроки. И еще никого не принуждают — так он говорил.
— Вы сказали — клиенты, — вмешался я. — Я не понял: что, к дяде приходили клиенты на Обсерваторский холм? За гороскопами?
Девушка посмотрела на меня с состраданием.
— Да нет, — сказала она, — вы никак не поймете. Больше всего он зарабатывал благодаря телескопу. В этом его богатство, так он говорил. Хотя такая роскошная вещь была ему, конечно, не по средствам. Поэтому, когда вечера были ясные, он давал гуляющим смотреть в телескоп. За плату, понятно. Показывал чаще всего Луну. Простым людям на звезды смотреть неинтересно, ничего там не видно. Даже в дядин телескоп. А на Луне есть и долины, и горы, и… — Она поймала мой взгляд, но неправильно истолковала его. — Дядя брал совсем недорого, — поспешно сказала она, оправдываясь. — Пятьдесят марок с человека, и каждый мог смотреть, сколько хочет. А с детей двадцать марок. Но вообще-то детям он давал смотреть бесплатно, если у них не было денег. Дядя с ними любил разговаривать, рассказывал, как прекрасен наш мир… Прекрасен, — повторила она и громко всхлипнула.
Я молча протянул ей свой носовой платок. Вытерев глаза, она взяла себя в руки и проговорила:
— Вы, наверное, думаете, что я вообще ужасная плакса. Но я просто не могу, когда думаю, что дядя был такой чудесный и добрый и ему так мало было надо. И мир у него был прекрасный, и все люди хорошие, и вот теперь, когда он мог не думать о деньгах, когда он так радовался будущему ребенку — после своего выигрыша, теперь какой-то бродяга напал на него и убил из-за нескольких сот марок! Это так ужасно, что я даже сейчас не могу понять… Дядя приучил меня к мысли, что жизнь всегда хороша, наперекор всему… — Она сглотнула слезы и продолжала говорить, ей надо было выговориться. — Дядя знал, что скоро умрет. У него было слабое сердце. Ему уже трудно было таскать в гору тяжелый телескоп, а на лестнице он часто останавливался, чтобы отдышаться. Может, поэтому он и поспешил с завещанием. Но он всегда говорил, что я не должна печалиться, когда его не станет. Что это только изменение формы и преодоление времени, что это иной опыт, чудесное превращение человека — так он говорил. Но он не знал, что умрет такой страшной смертью!
