Леонид Замятин - Эффект «домино»
— И тогда была подстроена встреча с Алешиным и Чегиным с целью дальнейшего знакомства и организации последующих трагических событий, — не выдержав, убыстрил я ход признания.
— Да, — ранила она мое и без того истерзанное сердце утвердительным ответом.
— Сыграно на уровне, без фальши, — преподнес я комплимент, полный горечи.
— Старалась, — чуть ли не по слогам произнесла она и, оторвав свой взгляд от окна и повернув голову в мою сторону, добавила: — Об одном сожалею: зря согласилась на знакомство с тобой.
— Одним больше, одним меньше, — досадливо проговорил я. — Да и что я для тебя значил!
— Поначалу ничего, — она вновь устремила свой взгляд в окно. — Приравняла тебя к ним, но затем поняла, что глубоко ошибалась.
— И твоя душа стала разрываться на части: с одной стороны — любовь, с другой — друзья любимого человека, которым нужно отомстить, — я с трудом сдерживал себя, хотелось кричать, обвинять, унижать.
— Упрощенно — так и было.
— Ты помогала умерщвлять моих товарищей по работе, а следом, держась за мою руку, хоронила их с самым скорбным видом. Ну что ж, и здесь отлично сыграно, — не без издевки выдал я и, не выдержав, от отчаяния воскликнул: — Господи, как слепит любовь, какие черные дела творятся под ее прикрытием!
— Я не играла любовью, — возразила она. — Я любила тебя и люблю.
— Неужели? — процедил я сквозь зубы и, стараясь заглянуть в ее глаза, спросил: — И как же ты мыслила нашу дальнейшую жизнь?
— Это самый больной вопрос. Я не смогла бы жить рядом с тобой, притворяясь. Я все рассказала бы тебе.
— Как трогательно! — я хмыкнул. — Лучше бы ты пустила мне спящему пулю в лоб, чем твое признание.
— Ты жестоко судишь о моих чувствах, о моих поступках со своей колокольни. А ты попробуй взойти на мою, и все предстанет в ином свете.
Ее суждение меня взорвало.
— Ты же преступница! — выпалил я.
— Если ты видишь во мне только преступницу и так скор на суд, то телефон в прихожей, можешь вызывать своих коллег.
Я закрыл лицо руками и протяжно простонал. В душе творилось невообразимое.
— Ты же помогла убить трех человек, понимаешь, убить, — отнимая ладони от лица, попытался я показать всю уязвимость ее позиции перед законом.
— Если тебя интересует арифметика, то только двух, — поправила она меня.
Холодность ее рассуждений бесила. Если бы она плакала, горько каялась, билась в истерике, мне было бы намного легче, и наверняка та свернувшаяся в душе жалость поднялась бы и призвала понять и по возможности простить. А так, скорее всего, дойду до неуправляемого состояния и буду с перекошенным лицом только обвинять и обвинять. Господи, где же мое хваленое хладнокровие? Почему оно изменило мне впервые в жизни? Лишь потому, что ответ держит небезразличная мне женщина? Да-да, небезразличная, и ее нужно спасать. Только от чего или кого спасать? Для начала от собственных заблуждений. Но как это сделать, если у нее своя правда?
— …Так что к убийству Макарова я не имею почти никакого отношения. Мария сама свела знакомство с падким, как я поняла, до женщин Макаровым. Он, конечно, не знал, кто она, а уж Мария постаралась вернуть себе прежнюю обаятельность. Правда, во время свидания произошел непредвиденный случай. К Макарову явилась без приглашения одна из его любовниц. Несмотря на все ссылки вашего коллеги на плохое самочувствие и болезненное состояние, находившаяся, видимо, в подпитии дама упорно рвалась в квартиру. Макарову пришлось ее впустить, предварительно сопроводив Марию на балкон. Общался он с непрошеной гостьей недолго, с полчаса. Угостил вином и, сумев как-то уговорить, заставил уйти. Мария же из этого посещения дамы в дальнейшем извлекла выгоду. Бокал с отпечатками пальцев непрошеной гостьи Макаров отставил в сторону. Ну, конечно, принес Марии извинения. Встречу они продолжили до того самого момента, когда от большого количества спиртного кавалер стал плохо соображать. Мария проводила его до постели, уложила, а спустя несколько минут прикончила убийцу своего мужа выстрелом в голову. Постаралась уничтожить все свои следы, а тот бокал, которого касалась любовница Макарова, она возвратила на стол.
— Вот в чем дело! — досадливо вырвалось у меня. — Вот, оказывается, чей след на бокале!
Жанна, не реагируя на мои реплики, продолжала:
— После того как Мария благополучно прошла дактилоскопическую и почерковедческую экспертизы, она уже не боялась оставить свой след в квартире очередной жертвы, считая себя вне подозрений.
— А ты?
— Что я? — непонимающе отреагировала Жанна на мой вопрос.
— Ты не боялась оставлять свои следы в квартире моих друзей? — спросил я более пространно.
— Нет.
— Почему?
— Ты слишком боготворил меня, чтобы подозревать.
Ответ показался мне вызывающим и циничным. Я, стиснув зубы, шумно засопел, пытаясь сдержать боль.
— Да уж, боготворил, — выговорил я еле внятно.
Рука Жанны, скорее, из жалости, потянулась ко мне, но, застыв на полпути, безвольно опустилась на стол.
— Так вот, — продолжала она тихо, — мое участие в случае с Макаровым заключалось лишь в том, что я передала Марии нож с отпечатками пальцев Чегина, который подменила на подобный, заранее купленный в магазине, во время той памятной вечеринки. И еще я под диктовку Марии написала анонимку в прокуратуру, в которой указывался убийца Макарова.
— А что за фокусы с ножами? — спросил я мрачно.
— Так хотелось Марии. Она говорила: пусть для свершивших зло это будет мистическим знаком смерти. Мария увлекалась мифологией, особенно греческой. А еще она говорила: пусть они готовятся к уходу в царство мертвых и пусть сжимаются от страха их подленькие душонки. Так что отпечатки пальцев на ноже — это не уловка, чтобы запутать следствие, это знак, указывающий на очередную жертву.
— Я так это и истолковывал, — вклинился я в рассказ Жанны со вздохом запоздалого сожаления.
— Как мы поступили с остальными, ты уже, наверное, догадался, — продолжила она. — Я появлялась у них неожиданно, очаровывала, намекала, что неплохо бы расслабиться наедине.
Несмотря на весь трагизм ситуации, во мне, как ни странно, взыграла ревность, мой взгляд исподлобья был, очевидно, достаточно красноречив, и Жанна правильно его истолковала.
— Нет-нет, ради достижения цели я не ложилась с ними в постель, — поспешила она выдать что-то вроде успокоения. — В этом отношении твои коллеги были порядочными людьми. К тому же ты пользовался у них непререкаемым авторитетом. Так что мы сидели, вкушали вино или водку, болтали о пустяках, ну, самую чуточку флиртовали. Затем даме вдруг хотелось пива. Гостеприимный хозяин изъявлял желание тотчас сбегать в магазин. И бежал. Я впускала в это время в квартиру Марию, передавала ей нож с отпечатками пальцев последующей жертвы и прятала ее в заранее облюбованное место. Дальше доводила прибывшего с пивом хозяина до состояния опьянения с помощью разных уловок, личного обаяния и просто желания выпить на брудершафт. Затем, ссылаясь на поздний час, уходила. От предложения проводить не отказывалась по единственной причине: надо было дать Марии время почувствовать себя более уверенно в незнакомой обстановке. Дома металась из угла в угол, стараясь избавиться от угрызений совести, пытаясь внушить себе, что мы творим справедливое дело. Я постоянно заклинала себя держаться именем осиротевших детей и не вынесшей земных мук подруги.
— Заклинать себя, чтобы творить новое зло, но от этого его меньше не станет, еще больше людей осатанеет, — нравоучительно изрек я и пожал бурю.
— Ты знаешь другой способ борьбы со злом? — и в меня уперся ее испытующий взгляд, полный презрения. — Что же ты, такой праведный, сидел сложа руки? Ты же либо знал, либо догадывался об истинном положении дел и молчал. Так кто же из нас творил большее зло: ты или я? Тебе не кажется, что ты тоже сообщник мерзких преступлений?
Вместо раскаяния уже слышалось обвинение. Признать вслух, что она в чем-то права, не поворачивался язык, хотя и мелькали соглашательские мыслишки, но подсознательно сидящее в каждом из нас понятие о чести мундира, которую нужно защищать при любых обстоятельствах, выдвинулось на передний край. Я не мог стать в позу оправдывающегося или даже поддакивающего. Невидимая стена отчуждения мгновенно выросла между нами. Я резко поднялся и заявил:
— Мне кажется, мы никогда не поймем друг друга.
Захотелось как можно больнее уколоть ту, которую только недавно боготворил, и, не сдержавшись, я проделал это.
— К тому же наша дискуссия не предполагалась, так как я должен был стать очередной жертвой, принесенной во имя справедливости, и уже числился в «смертных списках», — изрек я и направился в прихожую.
— Нет! — услышал за спиной выкрик. — Нет! — повторила она, вы-скочила вслед за мной в прихожую и вцепилась в рукав куртки.
