Елена Топильская - Ловушка для блондинов
В этот вечер до бильярда мы так и не дошли. В город мы вернулись очень поздно, я уже умирала от усталости. Сначала мы отвезли Пьетро, высадили его у гостиницы, но он заявил, что должен проводить меня домой, поскольку это не город, а какие-то опасные джунгли, где за каждым углом меня подстерегает опасность, и один Саша не в состоянии защитить меня; Пьетро, как профессиональный полицейский, к тому же чувствует ответственность и за него тоже. Они потащились провожать меня вдвоем, а возле моей парадной Стеценко заявил, что согласен с определением нашего города, как страшных джунглей, и по законам гостеприимства должен убедиться, что Пьетро добрался до гостиницы в целости и сохранности. В дальнейшем они каждый вечер разыгрывали этот спектакль с провожанием, бдительно следя, чтобы ни один из них не оставался со мной наедине и чтобы не вышло так, что последним у моей парадной окажется кто-то один.
Придя домой, я свалилась тут же, не найдя сил даже расстелить постель.
Следующее утро началось с серенады, звучащей под моими окнами на два голоса. Странно, но жильцы нашего дома не кидались в певцов кирпичами и старыми ботинками, а, напротив, с удовольствием слушали, высунувшись из окон, и подбадривали их криками.
Пришлось приглашать Ди Кара и Стеценко к себе. Пока они пели, я приняла душ, причесалась и накрасилась. Когда они поднялись ко мне, я напоила их чаем, накормила завтраком, и продолжилась бильярдная эпопея. Собственно, до бильярда мы не добрались и на этот раз. Сначала долго спорили, куда двинуться, потом двинулись в том же направлении, что и вчера, по Приморскому шоссе в сторону пансионата, где у Сашки был знакомый главврач.
Дело кончилось выпивкой в сауне с последующим купанием в бассейне. Причем Пьетро весьма органично вписался в эту забаву — и пил не меньше Сашки, и плескался, как тюлень. Я даже слегка приревновала их обоих и стала подкалывать их на тему, не мешаю ли я их счастью.
Правда, на следующий день с утра Пьетро охал, нацепив солнечные очки, и требовал выключить солнечный свет.
Я тихонько спросила у Стеценко, не нужно ли ему на работу…
— Я в отгуле, — ответил он.
— Ну как тебе Пьетро? — приставала я.
— Я бы на твоем месте выходил за него замуж, не раздумывая.
Услышав такое от Сашки, я была поражена в самое сердце. Все-таки мы прожили вместе несколько лет, расстались исключительно из-за моих амбиций, в том смысле, что подлостей друг другу не делали. Несмотря на то, что мы расстались, Сашка постоянно утверждал, что продолжает меня любить. И вдруг услышать от него такое! Благословил, можно сказать!
Но как только я открыла рот, чтобы сказать ему что-нибудь чрезвычайно язвительное, чтобы он понял, что из-за этой фразы он потерял меня безвозвратно, как он продолжил:
— Только не надейся, что я тебе это позволю. Именно поэтому я взял неделю за свой счет. И буду третьим в вашей теплой компании, и не дам вам оставаться наедине до тех пор, пока ты не поймешь, что должна быть только моей.
“Вот и пойми этих мужиков”, — ошалело подумала я. Но, придя в себя, решила, что и особям мужского пола ничто человеческое не чуждо. Одно дело любить меня в свободное от профессиональных обязанностей время, будучи уверенным, что я никуда не денусь, даже при наличии какого-то там мифического итальянца-воздыхателя. И совсем другое дело — увидеть этого воздыхателя воочию, убедиться, что он существует на самом деле и что он является реальным соперником, а не жалким и убогим вариантом бегства от самой себя.
И осмыслив это, я даже на минутку испытала злорадство. А потом устыдилась. Получается, что Пьетро выступает заложником в наших с Сашкой любовных игрищах. Я-то, третий день существуя в компании обоих, отчетливо понимаю, что при всех невероятных достоинствах Пьетро, даже несмотря на национальный барьер, буду с ним несчастна, поскольку на свете есть Сашка.
Да и с кем угодно я буду несчастна, поскольку на свете есть Сашка. Может, он хоть что-то понял за время, что мы не вместе? И если мы начнем сначала, то учтем свои ошибки?
Когда вечером мои кавалеры довели меня до дому и стали трогательно прощаться со мной во дворе, к великому удовольствию окрестных пенсионеров, перед окнами которых, можно сказать, разворачивалась своя Санта-Барбара, из открытого окна своей квартиры я услышала истошные трели телефона. Позвонив, он затихал, и тут же начинал трезвонить с новой силой.
Забыв о кавалерах, я понеслась наверх. Пока я открывала дверь, звонки прекратились, но через полминуты снова раздался трезвон, и я схватила трубку.
— Маша, — раздался в ней голос Кужерова, — наконец-то! Целый день тебя не найти нигде! Давай быстро в РУВД!
— А что случилось? — спросила я, переводя дыхание. — Нашли беглого?
— Нет. Тут все гораздо круче! Мне без тебя не разобраться. Придешь? Хочешь, машину пришлю?
— Не надо, я так доеду.
Положив трубку, я даже испытала некоторое облегчение. Проводя время со своими мужчинами, я не переставала думать про оставленные в прокуратуре дела. Все время меня грыз червячок — а как там без меня? Оказалось, что без меня никак. Я схватила дежурную папку и Уголовно-процессуальный кодекс — на всякий случай, и выбежала из дома.
В кабинет к Кужерову я вбежала ровно через двадцать минут — рекорд для открытой местности. Он сидел за обшарпанным столом и рассматривал разложенные на столе дактилокарты, справки Информационного центра и какие-то бумажки с гербами МВД и Минюста. Рядом с ним сидел эксперт Федорчук, с меланхолическим видом разглядывая какие-то фотографии. Я присела напротив, всем своим видом выражая ожидание.
— Смотри. — Кужеров, положив свои мощные лапищи на бумаги, одним махом развернул их ко мне. Я уставилась на них, пытаясь сообразить, что к чему, а Кужеров, зайдя с тылу и склонившись надо мной, стал комментировать ситуацию, приведшую его в такой ажиотаж.
— Пришли из Москвы отпечатки Коростелева… Так, Машка, даже не знаю, с чего начать… В общем, я тогда перед тобой проштрафился, да еще слух пошел, что ты увольняешься… А с кем тогда работать? Думаю, разобьюсь в лепешку, а ты будешь довольна. Пробил я сначала “Белоцерковского”. Ответ на мою шифротелеграмму и справка на него из ИЦ по пальцам пришли почти одновременно. Шорохов Алексей Семенович, установили мы его личность.
— Я уже экспертизку сделал, Маша, потом постановление мне напиши, — подал голос Гена Федорчук.
Я с благодарностью посмотрела на него. Положительно, он у нас уникальный: от других экспертов по полгода заключения не допросишься, а он готов даже без постановления его сделать, ты, мол, потом как-нибудь постановление занеси…
— Да брось, — отмахнулся Гена от моего благодарного взгляда, — я же понимаю, как это важно. А потом, — он усмехнулся, — мы все испугались, что ты уволишься, вот и начали в морской узел завязываться.
— Не отвлекайся, — одернул его Кужеров. — Сидел он под Мурманском, где зубы эти делают, как их…
— Рандолевые, — помог Гена. — Видел я таких пижонов, у некоторых весь фасад рандолевый, вся челюсть.
— Точно, рандолевые! Как я мог забыть? Значит, тянул он срок вот на этой зоне. — Кужеров подвинул ко мне одну из бумажек, где в графе “сведения о судимости” было указано несколько букв и цифр, обозначавших номер колонии.
— Хорошо, молодцы, — сказала я, находясь в недоумении, что за срочность в этих сведениях. Здорово, конечно, что личность погибшего установили, но пока ничто в этих сведениях не тянуло на задыхающийся голос Кужерова по телефону и его суету над бумажками.
— Это только начало, Машка, сейчас сама отпадешь, — заметив отсутствие энтузиазма в моем голосе, предупредил Кужеров. — Слушай дальше. Прислали мне и его фотку из колонии, вот, глянь.
Он выложил передо мной фотографию заключенного Шорохова, сделанную в двух ракурсах. Хоть тут он был сфотографирован при других обстоятельствах, а я видела этого человека только мертвым, следовало признать, что это именно “Белоцерковский”. Но я все еще не понимала…
— А теперь смотри сюда. — Кужеров подсунул мне под нос очередную порцию бумажек. — Пришли мне сведения из ГИЦа, насчет Коростелева. Судим, родненький, и сидел в той же колонии, что и покойный Шорохов. И, главное, в одно и то же время.
Так. Вот это уже становится интересным.
— Сережа, — сказала я, — а что, если мастеру показать фотографию Шорохова? Может, это он приходил к Коростелеву на работу, уговаривал оружие сделать?
— Маш, ты можешь меня ругать и даже побить, но я уже показал мастеру фотографию. Не бойся, — вскинул он руку, — я по всей форме фототаблицу сделал, три рожи наклеил и протокол составил. Отдельное поручение ты мне потом напишешь.
— Так можно работать, — горько усмехнулась я, — один следственные действия проводит по собственной инициативе, пока я в отгулах развлекаюсь, второй экспертизы шлепает без постановлений.
