Александра Маринина - Чужая маска
За последние восемь лет, с тех пор, как он расстался с Дианой, Березин не помнил, чтобы он сидел с женой на кухне, долго пил чай с пирогами и вел с ней разговоры ни о чем. Простые домашние разговоры, не о делах и не о политике, не о счетах в банках и не об интригах конкурентов, не о происках Центризбиркома и не о стратегии предвыборной борьбы и не о встречах с нужными людьми. А просто о жизни. О жизни вообще. И как, оказывается, хорошо сидеть на кухне в приятном полумраке, когда яркое световое пятно падает только на стол перед тобой, а не в вычурной нарядной комнате.
Все это было вчера, в субботу. Ночь Сергей Николаевич Березин провел без сна, лишь слегка задремал часов в пять, но в шесть уже окончательно проснулся и понял, что не может больше лежать. Нужно встать и занять себя чем-нибудь, иначе он сойдет с ума. Сегодня все решится. В восемь часов откроются избирательные участки, и до десяти вечера не будет ему покоя. А потом останется только ждать, когда вскроют урны, подсчитают бюллетени. И сделать уже ничего нельзя, нельзя укрепить свои позиции, сделать какое-нибудь важное заявление, провести благотворительную акцию. Именно сейчас, когда сделать уже ничего нельзя, в голову полезли мысли о том, как много осталось несделанным во время предвыборной кампании, как много возможностей упущено, как много ошибок совершено.
Стараясь не шуметь, он на цыпочках прошел в ванную, принял душ, вымыл голову, почистил зубы, побрился и вышел на кухню. Ира вчера перед тем, как идти спать, вымыла посуду и все убрала, и на столе сиротливо лежала последняя ватрушка, заботливо положенная на блюдечко и накрытая салфеткой. Березин вскипятил воду, но кофейные зерна молоть не стал, боялся, что жужжание кофемолки разбудит Ирину – комната, где она спала, находилась рядом с кухней. Сделал растворимый кофе, сжевал холодную и потерявшую воздушность ватрушку. В голову ему пришла совершенно неожиданная мысль сделать что-нибудь приятное для Ирины. Но что? Березин огляделся в поисках какого-нибудь непорядка, который можно было бы ликвидировать, к ее удовольствию, например, что-нибудь сломанное или испорченное. Он же точно помнил, что миксер был неисправен еще три месяца назад, а на карнизе сломались и застряли в пазах два крючка, из-за чего задергивание штор на кухне превратилось в поистине нерешаемую проблему. Еще Березин помнил, что в духовке не работало освещение, а ножи были тупыми. Но, к его удивлению, миксер исправно работал, со шторами не было никаких проблем, крючки легко скользили в пазах во всех направлениях и нигде не застревали, свет в духовке горел, а ножи были острыми как бритва. За четыре дня, проведенных Ириной здесь после возвращения из санатория, она успела все сделать и починить, хотя совершенно непонятно, как ей это удалось.
Тогда Сергей Николаевич решил проехаться до круглосуточно работающего гастронома и купить Ирине к завтраку что-нибудь необычное. Все продукты они купили еще вчера, но можно же, наверное, что-нибудь найти такое, чтобы было сразу понятно: это только для нее, это маленький подарок, знак внимания, доброго расположения. Уже надев ботинки и натягивая куртку, Березин вдруг спросил сам себя: с чего это вдруг ты решил оказать ей знак внимания и расположения? Что с тобой, Березин? С какой это стати? Зачем? Возьми себя в руки, не надо никуда ехать, что ты себе напридумывал? Кто она такая, чтобы в семь утра ехать в гастроном и искать ей пирожное к завтраку? Ты совсем очумел от своих предвыборных страстей?
Он нерешительно взялся за «молнию», чтобы расстегнуть куртку и начать раздеваться, но подумал, что если он останется дома, то снова будет мучительно ждать, пока проснется жена и можно будет хоть чем-нибудь «забить» медленно тянущееся время. Включить телевизор, например, или радио, или хоть с Ирой поговорить. Позже, часам к одиннадцати, он поедет в штаб-квартиру своей партии и там уже будет сидеть сутки или двое, пока не станут известны окончательные результаты выборов. Но пока впереди еще три-четыре часа, которые надо как-то прожить. Да, в конце-то концов, он же не для Ирины едет за этим дурацким пирожным, а для себя самого, чтобы чем-то заняться, отвлечься, убить время.
Березин решительно вышел из квартиры, осторожно, стараясь, чтобы замок щелкнул как можно тише, запер дверь и спустился на улицу.
Когда через сорок минут он вошел в квартиру, то первое, что он услышал, было жужжание кофемолки. Она не боялась разбудить Березина: спальня находилась далеко от кухни. Сергей Николаевич, не раздеваясь, заглянул в кухню. Ирина стояла полностью одетая, в длинной юбке, которой он еще не видел, и в строгой, с глухим воротом блузке, держа в руке надрывающуюся от натуги кофемолку.
– Доброе утро! – весело поздоровался он.
– Сережа? – изумленно протянула она. – Я была уверена, что ты еще спишь. Ты что, дома не ночевал?
– Обижаешь, красавица, – ответил Березин с шутливой укоризной. – Я ночевал дома, но вскочил в шесть утра и помчался искать для тебя пирожные к завтраку. Поскольку мы с тобой, как два троглодита, вчера сожрали все твои восхитительные ватрушки и на утро не осталось ничего вкусного, я решил сделать тебе маленький кондитерский подарок. Тем более что я сегодня уйду и совершенно непонятно, когда вернусь, поэтому пусть у тебя останется в память обо мне вот это.
Он поставил на стол перед Ириной огромную нарядную квадратную коробку, театральным жестом снял крышку, и ее взору предстало великое разнообразие пирожных – заварных, песочных, слоеных, маленьких и больших, с масляным и белковым кремом, с ромовой и коньячной пропиткой. Она подняла на Березина глаза, которые вмиг стали почему-то странно темными и блестящими.
– Это мне? – спросила она дрогнувшим голосом. – Ты не обманываешь? Это не для гостей, которых ты ждешь?
– Это тебе, это только тебе. Сегодня мы никаких гостей не ждем, и я очень надеюсь, что за сегодняшний день ты все это съешь, чтобы не скучать, пока меня не будет. Ты что, Ирочка? Ты обиделась? Почему ты плачешь?
Она отвернулась к окну и быстро отерла слезы пальцами. Потом снова повернулась к Березину и попыталась улыбнуться, хотя губы ее дрожали.
– Спасибо тебе, Сережа. Мне никто никогда не дарил пирожных. Знаешь, чего только не дарили – и портвейн дешевый, и серьги золотые, а такой простой вещи, как цветы и пирожные, нет. Да не в них дело.
– А в чем? – насторожился Березин.
– Никто никогда не вставал в шесть утра, чтобы купить мне подарок. Это со мной в первый раз. Спасибо тебе. – Она помолчала и нерешительно добавила: – Милый.
На этот раз она сама шагнула к нему и прислонилась лбом к его плечу. И снова Березин почувствовал слабый запах духов, исходящий от ее волос, и ощутил, как его охватывает какая-то неизведанная доселе всепоглощающая нежность.
– Ну вот, – произнес он, ласково гладя ее по плечам, – а про цветы я и не подумал, болван. Но я исправлюсь, честное слово.
Ирина подняла голову и посмотрела на него сияющими глазами.
– Я очень на это надеюсь, – сказала она серьезно и вдруг прыснула.
Они оба расхохотались и уселись за стол пить кофе. Острый момент миновал, оставив в душе Сергея Николаевича Березина некое смутное удивление самим собой, Ириной и вообще всей ситуацией. Черт возьми, неужели она нравится ему? Бред. Он безумно любил ТУ Ирину, он совершенно потерял голову, и что же, он теперь на всю жизнь обречен любить женщин, так или иначе напоминающих ее? Строго по Фрейду? Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Строго по Чехову.
Глава 7
В день выборов в Государственную Думу, в воскресенье, 17 декабря, Настя Каменская не без удовольствия сидела на работе. Как обычно, в период чреватых происшествиями и конфликтами политических событий весь личный состав московской милиции переводился «на казарменное положение», или, проще говоря, «на особый режим», поскольку с казармами в столице было неважно. Суть «режима» состояла в том, что треть носящих погоны сотрудников должна была постоянно, в том числе и ночью, находиться на рабочих местах, а остальные – безотлучно дома, чтобы в случае необходимости их можно было немедленно вызвать на службу.
«Режим» был объявлен два дня назад, в пятницу, и сегодня пришла Настина очередь сидеть на Петровке. Прогулка с генералом Заточным, естественно, не состоялась, и Настя испытывала одновременно и облегчение оттого, что не нужно ничего выпытывать у Ивана Алексеевича, и некоторую неловкость, потому что не помогла Стасову. Она не понимала, отчего Владислав так беспокоится, обращение осужденных к правозащитникам не было из ряда вон выходящим делом, это практиковалось достаточно широко и имело достаточно веские причины. Во-первых, действительно имели место случаи неправильного осуждения, судебные и следственные ошибки, недоразумения и прямые злоупотребления. Во-вторых, многие осужденные рассчитывали на «эффект действия»: раз защищается, значит, невиновен. Был бы виновен, разве стал бы обращаться к правозащитнику? Ну и в-третьих, процесс собственной реабилитации был каким-никаким, а развлечением. Переписка с правозащитником, может быть, даже приезды его в колонию, какое-то движение, разговоры – все это вносит разнообразие в тяжкую, беспросветную жизнь в зоне. Настя знала множество случаев, когда адвокаты с ног до головы виновных убийц и насильников, отбывающих наказание, отрабатывали свои гонорары, пытаясь доказать их невиновность и совершенно точно зная, что их подзащитный действительно совершил преступление. И адвокат при деле, и осужденному приятно. Когда-то давно Настя вывела для себя закон, который назвала законом «тотальности психологического феномена». Если в человеке есть некая особенность психики или особенность мышления, она обязательно проявляется в самых разных ситуациях. Истина сама по себе звучала весьма банально и удивить никого не могла, но дело было в том, что об истине этой многие почему-то забывали и пользоваться законом пренебрегали. Когда человек совершает преступление, он в подавляющем большинстве случаев рассчитывает на то, что его не поймают. А если попроще – он заранее считает себя умнее сотрудников правоохранительных органов. Очень маленькая и очень специфическая группка людей, совершающих преступления, не рассчитывает избежать наказания и внутренне готова его понести, но подавляющее большинство все-таки уверены в своей ловкости, хитрости, везучести и безнаказанности. Попав в зону, такой человек не меняется, да и с чего бы ему меняться? Тот факт, что его поймали, разоблачили и осудили, совершенно, по его разумению, не свидетельствует о том, что он просчитался в оценке собственного интеллекта и в оценке способностей работников милиции и прокуратуры. Дело-то, как он полагает, вовсе не в том, что он на самом деле дурак и сволочь, а в том, что произошел несчастный случай, казус, короче, не повезло ему. Но в следующий раз повезет непременно. И наказание он теперь отбывает не потому, что милиция все-таки что-то умеет и может, а потому, что ей случайно выпала удача его зацепить, но больше такой удачи ей никогда не будет. В общем-то, все было понятным, человек, чтобы сохранить психическое равновесие, не должен разочаровываться сам в себе, он должен себя любить и уважать, а если он начнет говорить сам себе, что, оказывается, он намного глупее, примитивнее и хуже, чем думал, и вообще он никуда не годится и совсем пропащий, никчемный и недостойный, то тут уж недалеко и до психического саморазрушения. Человеческая психика зорко стоит на страже, она вырабатывает множество всяких механизмов и хитростей, позволяющих человеку защищаться от того, что ему неприятно.
