Фредерик Дар - Большая Берта
— Я его покормила, — объявила суррогатная мамаша. — Добавила чуточку рома, профилактика против простуды, он ведь мог замерзнуть под мостом. Этот крикун настоящий мужчина, вылакал все до капли! Но что с вами, дорогой, вы, кажется, взволнованы?
— Берта, собирайтесь! Время не ждет. Китиха взяла ребенка, а я расплатился за постой. Мы торопливо направились к выходу.
— Машину не берете?
— Нет нужды, мы возвращаемся на улицу Франк-Буржуа.
Я шел быстро. Толстуха, пыхтя, едва поспевала за мной. Когда мы свернули на улицу, где жили Келушики, у их дома мелькнула тень и пропала за углом. Черт, он не терял даром времени! Я рванул вслед за уходящей натурой. И правда, сердце у Маниганса было дрянь. Стометровка ему уже не давалась. Я нагонял его. Справедливости ради замечу, что его движения сковывал увесистый сверток, который он держал под мышкой.
Маниганс скоро догадался, что ему не уйти. Он остановился как вкопанный, развернулся к нам лицом и в следующую секунду вытащил пушку и принялся в нас палить, мерзавец!
Ах, урод, такой реакции я от него не ожидал! Пуля врезалась в тротуар. Вторая изуродовала витрину химчистки. Да у него развилось косоглазие на старости лет! На что он надеется? Сбросить нас в реку и отправиться на каникулы?
Ребенок заголосил.
— Он задел малыша! — сиреной взвыла Берта. — Негодяй! Детоубийца!
«Задел малыша»!
Рев Берты вывел меня из оцепенения. Я разъярился, как бык перед красной тряпкой, как бойцовый петух, медведь, потревоженный в берлоге!
Шпалер уже в моей руке. Никаких предупреждений! Заряжаю. Единственную пульку. Стреляю с вытянутой руки. Не целясь! Меня ведет инстинкт! Хлоп!
Маниганс охнул, или ахнул, или хрюкнул (толком не разобрал) и покатился по грязной мостовой.
Я подбежал к Берте.
— Как малыш?
Она положила его на кромку тротуара, чтобы получше рассмотреть. И вдруг рассмеялась, смех сквозь слезы.
— Нет, вы только взгляните… Комбинезончик продырявлен на плече, но это пустяки… Красное пятнышко, словно от легкого ожога… Целехонек!.. Ах ты мое сокровище, киска, рыбка! Сладкий мой! Поросеночек! Агу-агу! Цветочек! Невредим! Господь его защитил! Воздал! Я почувствовала, как просвистела пуля. У меня под мышкой! Спасен! Чудо! Благодарю тебя, Господи!
Толстуха долго не могла опомниться. От избытка чувств она забормотала молитву, путая слова. Молитва звучала, как бабье причитание.
Мальчишка умолк, заинтересовавшись представлением, устроенным мадам Берюрье. Похоже, в Антуане проклюнулось чувство прекрасного. Он уже начал кое-что смекать в этой жизни.
Убедившись, что с малышом все в порядке, я склонился над Манигансом. Не знаю, куда угодила пуля, но старому мерзавцу пришел конец. Он слабо хрипел. Глаза закатились. В горле булькало. Пальцы скребли мостовую.
Настал час стервятников. В округе одно за другим вспыхивали окна. Обычное дело, когда в городе случается заварушка. Зеваки вырастают как из-под земли и множатся быстрее раковых клеток. Приходится отбиваться от них, как от назойливой мошкары.
Я опустился на колени рядом с Манигансом. Сверток лежал между его ног. Отрезанная голова, наспех завернутая в потрепанное пальто. Она, должно быть, слегка помялась. Естественно, ее же выкинули с третьего этажа во двор… пока я обыскивал комнату Келушика в поисках черного блокнота.
Маниганс допустил ошибку, решив избавиться также и от окровавленной тарелки. Опытный легавый метнул ее, словно диск. Башка, упав с третьего этажа, шмякнулась негромко, но фарфор, разбившись, должен был привлечь мое внимание, однако, тарелка перелетела через соседнюю крышу и грохнулась оземь на улице, вдали от моих ушей.
Когда мы расстались и я зашел в бистро, он побежал забрать жуткий трофей.
— Вы слышите меня, Маниганс?
Мой вопрос на мгновение вызвал в нем прилив сил. Он широко открыл пасть и замер, устремив взгляд на скомканную хламиду.
Мертв!
Поблизости заверещала сирена патрульной машины. Не мешкают наши ажаны.
С профессиональным автоматизмом я обшарил карманы бывшего полицейского, выудил старый потрепанный кошелек, почти пустой. В заднем кармане штанов я обнаружил пачку кредиток. Толстую, зеленоватую! Она напоминала древний кирпич, покрытый плесенью. Похоже, мой «коллега» процветал!
И все?
Если не считать перочинного ножика, замызганного носового платка, измятой пачки сигарет и спичек в рекламной картонке.
— В чем дело, кто вы такой?
Парни в круглых пелеринах разгоняли толпу плечами, локтями, коленками, пинками. Командир взвода схватил меня за воротник. Я поднял голову, он меня узнал.
— О, простите, господин комиссар!
У меня не возникло желания сюсюкать: «Ничего страшного, дружище, вы исполняете свой долг…»
— Отправьте малого в морг и не потеряйте по дороге его пистолет.
— Будет сделано, господин комиссар. Вы не ранены?
— Нет. — Я был предельно лаконичен. — Берта! Где вы?
— Здесь! — отозвалась моя необъятная тень.
Она стояла в группе жадных слушателей и не закрывала рта. Все подробно: как, что, зачем и почему. Этот подонок, бандит, убийца осмелился палить в семимесячного младенца! Позор! Такого не видали со времен нацистской оккупации. Смерть чересчур мягкое наказание для бессердечного выродка! Его надо было пытать, истязать, кормить одними пирожными, чтоб с горшка не слезал!..[17]
Я потащил Берту с ребенком в тихий закоулок. Вы же меня знаете! Там, где кишит народ, мне нет места. Терпеть не могу зевак! Мне требуется покой, в душе и в мире. Особенно невыносимо, когда тебя, словно мелкой дробью, осыпают приветствиями, вопросами, восклицаниями и прочей дрянью.
Мы забрались в мою скучающую колымагу и уложили Антуана на заднем сиденье. Хотите посмеяться? Сигара все еще торчала у меня во рту. Она была немного изжевана и погасла, но никуда не делась, словно приклеилась. От нее несло холодком казенного присутствия. Мне захотелось ее выбросить.
Обращаю ваше внимание, господа: в расследовании наступает переломный момент. Фортуна соизволила наконец подкинуть шепотку соли в мою жидкую похлебку. Судьба подала знак. Если я сейчас выплюну сигару, ничего существенного не произойдет. Если снова зажгу, события начнут разворачиваться со страшной скоростью. Исход дела висит на волоске, точнее, на моей губе. Все зависит от пустяка — привкуса во рту. Мелочь, ерунда, но один неосторожный выдох — и удача разлетится в пыль.
Я сжал толстый обрубок двумя пальцами. Опустил стекло. Сточная канава рядом. Что ж, ставки сделаны?
Не торопитесь… Вмешались слюнные железы, взбунтовались вкусовые рецепторы, они требуют вернуть сигару. Ладно, возвращаю «Упманн» на место. Отныне события примут иной оборот. Глупо? Но так устроена жизнь, друзья-приятели!
Внимательно следите за моими жестами, подмечайте каждое движение. Почему бы не покопаться в мелочах, черт возьми! Замедление сродни фотоувеличению.
Я зажимаю сигару в зубах. Берта что-то говорит, я не слышу ни слова. Не желаю в этот исключительный момент отвлекаться от сути. Вставляю черную автомобильную зажигалку в приборный щиток. Обычно через несколько секунд она накалятся докрасна. Но время идет, а щелчка нет. Видимо, у моей старушки от долгого простоя члены затекли.
Я лихорадочно роюсь в карманах и вытаскиваю картонку, позаимствованную у покойного Маниганса. Чиркаю спичкой. Она вспыхивает ярчайшим волшебным огоньком.
Доли секунды, мгновения мне хватило, чтобы разглядеть рекламный текст на картонке со спичками. Я не подпрыгнул до небес, то есть до крыши моей колымаги, хотя, честно признаюсь, в тот же миг понял все. Врубил свет и внимательно прочел золотистые строчки на черном фоне.
Я почувствовал, как меня обволакивает нечто теплое, нежное, прекрасное, бархатистое, ароматное. Все равно что слушать Моцарта в сумерках на берегу озера. Лучше!
А затем — удача не приходит одна! — я наткнулся на номер телефона, написанный от руки на внутренней стороне картонки.
Это сильнее меня: я целую Берту! Честное слово, бывают моменты, когда церемонии неуместны. Стыдливость — спутница праздности. Ненасытная, разумеется, истолковала меня неверно.
— Ах, дорогой, — замурхрюкала[18] Берта, — я знала, что этим кончится!
— Я еще не закончил, только собираюсь, — огрызнулся я.
Она продолжала пребывать в заблуждении.
— Едем в гостиницу?
— Нет, моя Елена прекрасная с боксерского ринга, речь идет не о проказах, но о деле!
— Опять! — надулась толстуха.
— Всегда! — подытожил я, пылая, искрясь и сверкая. — Если мужчина всю душу вкладывает в работу, значит, работа ему по душе, дорогая Берта. Отдыхать для мужчины означает заниматься любовью, тогда как женщина под отдыхом подразумевает безделье. Вот в чем разница, о моя несравненная помощница! В чем причина моей радости? Вообразите, достойнейшая из достойных, я только что совершенно случайно обнаружил прут, на который нанизаны все кольца занавески.
