Леонид Замятин - Эффект «домино»
— Значит, будешь ждать очередной порции доказательств?
— Мне теперь спешить некуда, время терпит. Да, — он коснулся рукой лба, — не забудьте, пожалуйста, согласно нашему джентльменскому соглашению, уведомить господина следователя о моем добровольном признании, ну, и можно даже о добровольной явке.
— Уведомим, — пообещал я и начал подводить итог нашего общения: — Мерой пресечения вам наверняка изберут содержание под стражей.
— Стопроцентно, потому считаю неуместным просить о какой-то там подписке о невыезде, — в его голосе зазвучали ироничные нотки — знак уравновешенности.
— Да, чуть не забыл, — я постучал пальцем по столу. — У нас ведь еще один вопрос остался открытым. Итак, откуда у вас в записной книжке номера телефонов сотрудников правоохранительных органов?
— Кажется, я уже говорил откуда.
— Мало походит на правду, — мне пришлось загадочно ухмыльнуться и сделать намек: — Есть другие предположения, и даже имеются доказательства об ином происхождении записей в вашей книжке.
Сказать, что он купился на мой намек, было бы неверным. Поменять показания его заставил, конечно, расчет, который он быстро произвел, взвесив все «за» и «против», и, не увидев в этом ничего усугубля-ющего своего положения, Ловчила признался:
— Ну, хорошо, я нашел их в записной книжке Макарова, которую взял в то приснопамятное посещение квартиры.
— Откуда и зачем взял?
— Она лежала на виду, рядом с телефоном. Подумал, что в ней могли оказаться и мои координаты, а это значило наверняка подвергнуться проверке и попасть под подозрение.
— Выходит, никакого разговора с Макаровым о человеке из прокуратуры не было?
— Не было. Придумал я.
— И с Алешиным не знаком?
— Нет.
— Откуда же узнал, что он из прокуратуры?
— В записной книжке было сказано.
— Опять какая-то неувязочка выходит, — попытался я запутать Ловчилу. — С человеком не знаком, а номер его записал. Для чего?
— Про запас, — повысил он голос. — Мало ли что могло произойти при моей профессии. Козырнуть при случае никогда не помешало бы. Понятно?
— И где же записная книжка Макарова? — я оставался чужд эмоций.
— Сжег. Нужное выписал и сжег, а пепел… — он потер ладонь о ладонь. — Не мог же я оставлять у себя такую улику. Понятно?
— Логично, — я согласно кивнул, а сам думал, что сидевший передо мной человек для собственной безопасности мог запросто уничтожать важных, по его разумению, свидетелей и основательно зациклиться на этом, и одному Богу известно, как далеко продолжалась бы эта цепная реакция убийств и на ком она оборвалась бы. Вопрос достойный, чтобы поломать над ним голову, и не только мне одному. Пусть над ним помучаются люди из прокуратуры.
XXI
Я подразделял окружавших меня в жизни людей на три категории: просто знакомые, хорошие знакомые и друзья. Последних негусто, но именно им я мог доверять все свои тайны, будучи уверенным, что они не выйдут за границы нашего тесного круга. Именно с ними я мог поделиться горем и отпраздновать радость. И никогда не думалось, что кто-то из нас может остаться посередине дороги жизни. А если и проскакивала мыслишка о вечной разлуке, то виделось это вдалеке, вдалеке, где седые головы, а в кармане пенсионное удостоверение, где внуки, так похожие на тебя, напоминают о прошлом, и где известие о смерти ровесников не воспринимается уже так остро…
В чем я был твердо уверен, так это лишь в том, что в тот трагический вечер Алешин находился в компании хорошо знакомого ему человека, и что самое главное, не только ему, но и мне. Иначе он не говорил бы по телефону о секрете, который мог бы открыть, если позволил бы тот, проводивший с ним эти часы. Кто он? Посланник смерти, пришедший сыграть прелюдию и удалиться, или сама смерть в чьем-то обличии? В моем пораженном подозрительностью сознании не оставалось места конкретным версиям. Но подозревать всех — дело бесперспективное, ко всему, это отрицательно сказывалось на психике. Я устал. И это до того выразительно сказалось на моей внешности и особенно работоспособности, что начальство само предложило мне отдохнуть.
Взял две недели в счет отпуска. За окном бабье лето примеряло наряды из разноцветных листьев, одаривая теплом, как женщина в своей последней любви. Однако меня ничто не радовало. Первую пару дней, отключив телефон, жил изолированно. Чтобы выбраться из хандры, заставил себя наводить чистоту в квартире. Но проделывая одно, постоянно увязал мыслями в другом: думал о трагической гибели Алешина.
Не выдержав, подключил телефон и позвонил в прокуратуру Писареву. Справился о Ловчиле. Это с моей подсказки Герка прорабатывал версию о причастности базарного мошенника к убийству сотрудников правоохранительных органов. Логика была простой. Если он признался в намерении убить Макарова, то, не исключено, и проделал подобное, а затем, когда не сработала его уловка свалить совершенное преступление на Чегина, он, в целях собственной безопасности, не оставил в живых и Пашку, по-видимому, посчитав, что тот слишком много знал о его взаимоотношениях с сотрудником уголовного розыска. Следующим в списке мошенника, ставшего убийцей, мог оказаться Алешин, если предположить, что между моим другом и моим осведомителем существовала какая-то связь, о которой я не ведал. И в подтверждение подобного — алешинский номер телефона в записной книжке Ловчилы. Я не исключал, что Ловчила поставлял информацию и Алешину, возможно, между ними существовали и какие-то деловые отношения. И ко всему, на час убийства сотрудника прокуратуры у Ловчилы не было алиби. Потому-то я все больше утверждался в мысли, что в предсмертный для моего друга час именно бывший карточный шулер находился у него за столом вместе с приведенной с собой женщиной. Отпечатки пальцев последней стали своеобразным отвлекающим маневром для сыщиков. Скорее всего, Ловчила для большей расположенности поведал Алешину, что он — мой информатор, и тот в телефонном разговоре со мной намекнул на пикантный секрет. Да, все возможно, но истина одна, и отыскать ее в ворохе домыслов ох как трудно.
Писарев ничем меня обрадовать не смог. Ловчила брал на себя лишь то, в чем признался мне. Может быть, со своим, теперь уже бывшим осведомителем я поступал не совсем по-джентльменски, обещая поддержку и следом строя против него козни, но где гарантия, что еще большие козни не исходили от него? Впрочем, своему слову я оставался верен: ни первая, ни вторая кассеты с записями его признаний не фигурировали в качестве вещественных доказательств в материалах следствия, а хранились у меня дома, а больше никаких обещаний я ему не давал. К тому же оформил явку с повинной.
В конце разговора Писарев посетовал на сложность ситуации: другие прорабатывавшиеся версии тоже не приносили желаемых результатов. На такой минорной ноте мы и закончили разговор. Я вновь отключил телефон и предался ничегонеделанию. Просто лежал на диване, смотрел в потолок и отгонял все приходившие в голову мысли. Своеобразный аутотренинг, позволявший избавиться от стресса. Не заметил, как задремал.
Из состояния приятной расслабленности вывел призывный звонок в дверь. Я было дернулся, но следом, послав всех к черту, остался лежать. Звонок повторился, длительный и тревожный. Пришлось подняться. Щелкнул замком и впервые за последнее время был приятно поражен.
— Ты?!
— Что случилось? — в глазах Жанны остывал страх.
— Ничего, — я недоуменно пожал плечами.
— Не могу дозвониться до тебя второй день.
— Просто отключил телефон.
— Ненормальный, — она прижалась ко мне, ее руки успокаивающе легли на мои плечи. — Звоню на работу, говорят — в отпуске. Звоню сюда — никто не берет трубку. Чего только не передумала. Хотела прийти вчера вечером, но где-то ключи потеряла от твоей квартиры.
Я вдыхал знакомый запах волос, ощущал тепло родного тела. В душе оттаяло, хотелось бы говорить о возвышенном, но лезло из меня совсем другое, тоскливое и мрачноватое.
— А что со мной может произойти? Все страшное уже произошло. Остается только хандрить, вспоминать прошлое и клясть себя. И даже время, видимо, уже не в силах вылечить.
— Не говори так, — Жанна легонько встряхнула меня. — Зачем так фатально?
— Господи, три недели назад все еще можно было изменить. Ну что мне стоило в тот злополучный вечер поехать к нему? Все сложилось бы иначе. И не чувствовал бы себя так тоскливо и одиноко.
— Но у тебя есть я, — с затаенной твердостью в голосе напомнила Жанна.
— Да-да, прости, ты мое самое действенное лекарство.
После гибели Алешина с Жанной виделся трижды, не считая похорон, на которых она затерялась или я ее постоянно упускал из виду, пребывая в сумрачном состоянии. Да и те три свидания были короткими и немногословными. Заполнившая мою душу печаль не исчезала при наших встречах. Попытки Жанны проявить участие, взбодрить, успокоить натыкались на мое молчаливое неприятие, и она, по-видимому, решила, что мне лучше некоторое время побыть наедине с собой. Эта нехитрая тактика временного исчезновения из моей жизни любимой женщины возымела действие. Я ощутил вокруг себя еще большую пустоту, которую необходимо было чем-то заполнить, иначе моя психика под влиянием негативных эмоций дала бы сбой. Необходимость встречи возросла, но я откладывал ее со дня на день, все больше из-за плохого настроения. И вот свидание состоялось, только не по моему желанию, а по зову ее сердца.
