Чарльз Тодд - Крылья огня
На столе же, за которым творила Оливия, стояла лишь пишущая машинка, накрытая платком. Ни смятых листков бумаги, ни пера или карандаша сбоку, где она могла бы нацарапать строчку, чтобы после обдумать ее, ни пробы рифмы, которую она нашла слабой. Она точно знала, что больше не сядет за стол и ничего не напишет. Она к своей смерти приготовилась.
Рука его с размаху опустилась на кожаную обложку с выгравированными на ней буквами; удар был настолько сильным, что он почувствовал боль и выругался вслух. Причем выругался изобретательно.
Оливия Марлоу завещала архив О. А. Мэннинг – все ее бумаги, письма и контракты – своему сводному брату Стивену. А Стивен умер.
Где ее архив теперь? И что в нем?
Глава 9
Оказалось, что ни Рейчел, ни священник не знают, что случилось с архивом Оливии Марлоу.
– По-моему… завещание Оливии еще ждет утверждения. Как и завещание Стивена, – сказала Рейчел. – Я-то ее бумагами совсем не интересуюсь. То есть… конечно, архив очень важен для понимания стихов Ливии. Просто мне ее бумаги ни к чему. Если вы имеете в виду, не видела ли я коробки посреди комнаты с пометкой «Бумаги для Стивена»… то нет, я ничего такого не видела. Я просто решила… раз Оливия завещала архив ему, он, наверное, знал, где его искать.
Она стояла на пороге домика, где остановилась, и Ратлидж слышал, как кто-то ходит внутри; затем запела птица в клетке. Домик был красивый, увитый виноградом и в простенках между окнами – шток-розами.
– У кого хранятся завещания?
– Завещания Оливии и Николаса – в конторе «Чемберс и Уэсткотт». Насчет Стивена не знаю. У него был в Сити знакомый адвокат.
Что ж, выяснить все в Лондоне не составит труда.
Поблагодарив Рейчел, Ратлидж отправился в дом священника. Он надеялся, что застанет Смедли в саду, но мрачная экономка заявила, что священник «отдыхает» и она не собирается его беспокоить.
Ратлидж уже повернулся к двери, когда в прихожую спустился Смедли; волосы у него на затылке с одной стороны стояли дыбом; рубашку он не успел заправить в брюки.
– Здравствуйте, инспектор! – сказал он еще сонным голосом. – Дайте мне две минуты, и я выйду к вам в сад.
Ратлидж обошел дом, прошел мимо клумб и аккуратных грядок с овощами, направляясь к маленькому, покрытому пеной пруду, в котором когда-то жили рыбки. Вскоре к нему присоединился Смедли, он вышел в сад черным ходом. Священник успел причесаться, заправить рубашку в брюки и надеть подтяжки.
Покосившись на небо, он заметил:
– День сегодня замечательный. Слышал, вы с Рейчел брали лодку.
Ратлидж улыбнулся:
– Да. И остались живы, хотя она вначале сомневалась. Кто же насплетничал про нас?
– Я услышал новость от миссис Хинсон, которая встретила мистера Траска у гостиницы, когда возвращалась с заутрени. Потом она зашла к моей экономке и принесла ей баночку варенья, которое сварила вчера. Последние новости мне подали вместе с чаем и джемом.
– А что в Боркуме говорят о трех смертях в Тревельян-Холле, которые случились почти подряд?
– Что и следовало ожидать. Женщины считают, что творчество перевернуло Оливии мозги. У нас в Боркуме не привыкли к знаменитостям, тем более к поэтам. Многие относятся к ее творчеству, мягко говоря, неодобрительно: она затрагивала такие материи, о которых лучше промолчать… а женщине их, наверное, лучше и не испытывать.
– А что мужчины?
Смедли нахмурился, нагнулся и оторвал пожелтевший морковный лист.
– Мужчины разошлись во мнениях насчет Оливии Марлоу. Конечно, она была Тревельян, а значит, не такая, как все. Тревельяну можно простить то, что не простишь бакалейщику или соседу через дорогу. В то же время, покончив с собой, она словно признала, что перешла некие границы и поняла свой грех. Можно сказать, все вернулось на круги своя.
– А Стивен Фицхью? А Николас?
– Стивена все жалеют. У нас здесь многие его просто обожали… все женщины до шестидесяти лет, а некоторые и постарше! Мужчины в основном восхищались им. С таким, как Стивен, хорошо дружить; у него было развито чувство юмора, он умел не только выигрывать, но и проигрывать. На войне он показал себя храбрецом, получил награды, был ранен. Отличный спортсмен. И дела у него шли удачно – он пошел по банковской части. Пользовался популярностью у дам. Да, многие им восхищались, но некоторые завидовали. Все вполне естественно. Николаса уважали за то, что он – сын Розамунды. Кроме того, он считался у нас общепризнанным лидером. К нему обращались, если случалась беда. Он казался очень сильным. От такого человека не ждешь самоубийства. Все решили, что он нашел Оливию мертвой или умирающей и, вне себя от горя, покончил с собой. Это романтические бредни, но они иногда бывают удобнее правды. Кто знает, может быть, он сам хотел умереть… Но вы, наверное, пришли ко мне за другим?
– Да, я хочу выяснить, что стало с бумагами Оливии. С ее архивом, который она завещала Стивену, своему душеприказчику.
– Скорее всего, бумаги еще в доме. Стивен не хотел продавать дом, он мечтал устроить в Тревельян-Холле музей сестры. Родственники разобрали личные вещи, но Стивен запретил им брать остальное. Уверяю вас, он умел настоять на своем! Вы смотрели в комнате Оливии? В ее письменном столе? – Он вгляделся в лицо Ратлиджа. – Нет, конечно, не смотрели. Что ж, я бы начал оттуда. По-моему, вряд ли Оливия переслала бумаги своему поверенному. Он бы сразу заподозрил неладное, а ей это было не нужно. И потом, мы точно не знаем, сколько прошло времени между тем, как она решила покончить счеты с жизнью и привела свой замысел в исполнение. День? Месяц? Пять лет? Несколько часов?
– Она заранее подготовилась… навела порядок на своем столе. А вот Николас не убрал свои корабли.
Смедли внимательно посмотрел на него:
– Это ничего не доказывает.
– Может, состояние рассудка?
– Вы хотите сказать, что она знала, куда отправляется и что намерена сделать, а Николас не знал?
Ратлидж залюбовался переливами света в окнах верхнего этажа; в стеклах отражались птицы и верхние ветви яблони.
– Я хочу сказать, что она подготовилась. А он нет.
– А может быть, они считали, что стихи гораздо важнее кораблей? Николас без страха оставил их – ведь им ничто не угрожало.
В эту минуту Ратлидж понял, что архив Оливии необходимо найти как можно скорее.
После ужина он отправился в Тревельян-Холл. На опушке рощи он остановился, глядя на дом в золотистых тенях закатного солнца. Издали до него доносились крики чаек; чуть ближе слышалась песня галки. Призраки людей, для которых Тревельян-Холл был домом, проходили перед его мысленным взором; они говорили и придавали сцене жизни. Точнее, придавали жизни пустоте.
Кто-то у него за спиной сказал:
– Они не уходят…
Он обернулся, увидел старуху и вдруг вспомнил, как ее зовут. Рейчел называла ее Сейди.
– Да, не уходят, – кивнул он и, решив подыграть старухе, спросил: – А вы кого видите? Тоже Анну?
– Анна была своенравная; хотела, чтобы все было как она хочет, а иначе переворачивала все в детской с ног на голову. Говорили, что она просто капризная и избалованная, но, когда дерево растет, ветви сгибаются. Если бы ее отец был жив, все пошло бы по-другому. А женщины ее избаловали и позволяли ей делать все что заблагорассудится, а она хотела одного: чтобы ее все любили, даже старый хозяин… то есть мистер Тревельян, отец мисс Розамунды. Иногда она переставала скандалить, затихала и сидела с книжкой на коленях, а он входил в комнату и по ошибке принимал ее за сестру. Их невозможно было различить, когда мисс Анна не вела себя безобразно. Еще она любила рассказывать другим детям сказки. Один раз она выпорола мастера Кормака за то, что тот побил лошадь, и велела ему никогда не обижать животных. Ну а мастер Николас один раз вздумал ей перечить; не захотел отдать игрушечных солдатиков, которых ему подарили на день рождения. Мисс Анна нашла их и зарыла в саду. Он так и не узнал, где они. Вскоре после того она умерла.
От ее слов кровь застыла у Ратлиджа в жилах. У Оливии все-таки был повод для убийства сестры! Детский, конечно, и все же повод… Он понял, что ему неприятно слушать об Анне.
– Почему Ричард погиб на болоте?
– А никто точно и не знает, погиб он или нет. Тело так и не нашли. Мисс Оливия уверяла, что их разморило на солнышке и она заснула, а когда открыла глаза, братика рядом не было. Она думала, может быть, он куда-то побрел поискать диких пони. Он был мальчишкой беспокойным, сил у него хватало на двоих, а в глазах бесенята плясали. Мисс Розамунда звала его своим солдатиком и говорила, что он родился для того, чтобы носить военную форму. Как ее первый муж.
– А Николас?
