Виктор Пронин - Банда 4
— Если надо — обшарьте. Только денег при мне нет.
— Перебьюсь, — ответил Пафнутьев и, пробежав пальцами по карманам, извлек удостоверение, затертое, залитое чем-то жирным и липким, что, тем не менее, подтверждало его подлинность. Была там и фотография владельца. Торжественный, при галстуке, в белой рубашке, но самое главное — Самохин. И тут же были указаны его фамилия, имя, отчество. Пафнутьев убедился, что тот не соврал. — Где работаешь, господин Самохин?
— Ладно, начальник... Допрашивать — допрашивай, а чего обзываться? Не надо меня оскорблять.
— Как же это я тебя оскорбил? — удивился Пафнутьев.
— Какой я тебе господин? Издеваетесь?
— А как же тебя называть?
— Товарищем называйте, гражданином... Можно и Мишей, — Самохин улыбнулся.
— Ладно, — согласился Пафнутьев. — А мама тебя как в детстве звала?
— Да ну, — застеснялся Самохин, — Мих-Мих... Так она звала, царство ей небесное.
— Где работаешь, Мих-Мих?
— Семнадцатое домоуправление.
— Кем?
— Говорил же, сантехником.
— Ребенка там спер?
— Нет. Какие дети в домоуправлении? Там другого добра навалом.
— А где?
— Сколько мне светит?
— Сколько... — Пафнутьев подумал, посмотрел в окно, пожевал губами. — Года три — это точно. А если у тебя еще и слава дурная, то все пять.
— Это что такое — дурная слава?
— Раньше сидел?
— Сидел.
— Значит, слава у тебя дурная. Готовься пять лет отсиживать.
— Многовато...
— Согласен. Но тут от меня уж ничего не зависит.
— Зависит, — упрямо повторил Самохин. — Все от тебя зависит. Не надо мне мозги пудрить. Может, договоримся, а?
— Согласен, — ответил Пафнутьев, не задумываясь ни на секунду. — Готов поторговаться. Что ты предлагаешь?
— Я отвечаю на все ваши вопросы, а вы отпускаете меня на все четыре стороны, — твердо заявил Самохин. — По рукам?
— По ногам, — ответил Пафнутьев и набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте. Что-то странное происходило последнее время с Шаландой — он не торопился домой, никуда не торопился, стараясь подольше задерживаться в кабинете.Пафнутьев беспокоит!
— Чем могу? — сдержанно произнес Шаланда.
— Ты в самом деле чем-то можешь?
— Не понял? — обиделся Шаланда.
— Слушай меня, Шаланда... По твоей службе не было сообщения о пропаже ребенка?
— Какого ребенка? — не понял Шаланда.
— Двуногого. И руки у него тоже две. Два уха, два глаза... Ну, было сообщение?
— Сколько лет ребенку?
— Года нет. Похоже, ему и месяца нет.
— Совсем крошка? — заулыбался Шаланда, но тут же опять сделался серьезным. — Не было.
— Но мимо тебя такие вещи не проходят?
— Никогда!
— Рад был слышать тебя, Шаланда! — и Пафнутьев положил трубку. Но тут же снова поднял ее и набрал номер телевизионных новостей. Был у них там верный человек, который иногда брал на себя смелость посылать в эфир сообщения, позарез необходимые Пафнутьеву. Иногда это были рискованные сообщения, иногда откровенно провокационные, но каждый раз за ними стояли интересы очередного расследования. Валентин Фырнин когда-то работал в Москве, но времена изменились. В журналистике понадобились другие люди — шустрые, наглые, без всяких там угрызений, сомнений, колебаний. И Фырнин оказался не ко двору.
Выгнали Фырнина из редакции. Пафнутьев перетащил его в свой город, запихнул на телевидение и получил надежного соратника и собутыльника.
Тайный агент Пафнутьева оказался на месте. Он и не мог не оказаться, поскольку через полчаса должны были выйти новости.
— Валя? — вкрадчиво спросил Пафнутьев. — Здравствуй, дорогой. Паша тебя беспокоит.
— Какой Паша? — не сразу сообразил тот.
— А их у тебя много, Паш?
— Все! Врубился! Записываю!
— Записывай... Полчаса назад возле центрального универмага задержан некий Самохин Михаил Михайлович, который продавал девочку, не имея на это соответствующей лицензии.
— А что, на это дают лицензию? — ошалело спросил Фырнин.
— Нет, — ответил Пафнутьев. — Не дают. Поэтому у него и не было такой лицензии. Продолжаю... Родители, у которых был похищен ребенок, могут обратиться на телевидение по телефону... Номер сам назови, который считаешь нужным.
— Сколько же он просил за девочку?
— Он заломил кошмарную цену... Три бутылки водки.
— Надо же, жлоб какой! — пробормотал Фырнин. — Записал. Дальше?
— В настоящее время продолжается допрос задержанного в городской прокуратуре. Получены первые чистосердечные показания. Задержанный вины своей не отрицает, однако же и не раскаивается.
— Раскаиваюсь! — подал голос Самохин.
— Валя... Исправь последние слова. Он уже раскаивается и заверяет правосудие, что воровать девочек больше не будет.
— Кстати, а сколько красавице?
— Думаю, меньше месяца...
— Младенец?! — не то ужаснулся, не то восхитился Фырнин.
— Потому и цена такая, — ответил Пафнутьев. — Валя, ты меня понял? Это очень важно.
— Будет, Паша. Мы начнем новости с этого сообщения, а в конце еще раз повторим. Включай телевизор. Через три минуты город вздрогнет от ужаса и возмущения. Через три минуты! Пока!
Пафнутьев положил трубку, некоторое время смотрел на нее, прикидывая, все ли сказал, не упустил ли чего.
— Напрасно вы это, — проговорил Самохин обиженно. — Не надо было... На весь город ославите...
— Слушай! — возмутился Пафнутьев. — Ты ребенка спер! Надо же родителей найти!
— Не найдете, — произнес Самохин так тихо, что Пафнутьев с трудом разобрал эти странноватые слова.
— Почему?
— Потому, — Самохин исподлобья взглянул на Пафнутьева. — Потому, — повторил он. — Я же предлагал договориться... Вы отказались. Как будет угодно, — добавил Самохин.
— Думаешь, поздно нам с тобой договариваться? — спросил Пафнутьев, обеспокоенный последними словами Самохина. Было в них что-то истинное, Самохин не пытался выкрутиться, он просто предложил уговор, и что-то важное стояло за этим предложением. Люди в его положении могут предложить деньги, много денег, но он вел себя иначе.
— Поздно, Павел Николаевич. Теперь я буду молчать, как асфальт. Нет, как бетон. Нет, как железобетон.
— Разберемся, — пробормотал Пафнутьев. — Искреннее раскаяние, помощь в поисках родителей ребенка... Это тебе помогло бы.
— Вы не найдете родителей.
— Почему?
— Их нет.
— В каком смысле? — насторожился Пафнутьев, опять остро почувствовав второй смысл в словах Самохина. — Они умерли? Их убили?
— Они живы... Может быть, и живы... Но их нет.
— А ты не хочешь выразиться понятнее?
— Может быть, потом. Сейчас не могу.
— Как знаешь.
Неожиданно резко зазвонил телефон. Звонил Шаланда.
— Паша? — спросил он. — Все еще на службе?
— А ты, Шаланда, почему домой не идешь? Не любишь дома бывать? Службу полюбил? Или опасаешься чего-нибудь? Признавайся, Шаланда? — у Пафнутьева не было серьезных оснований для подобных слов, но он чувствовал перемены в Шаланде, и что-то подсказывало ему, что сейчас попал в цель.
— Много вопросов, Паша. А у меня к тебе один... Только что по телевизору сказали про ребенка... С твоей подачи?
— Да.
— А этот идиот Самохин у тебя?
— Вот он, передо мной.
— Береги его, Паша, — и Шаланда положил трубку.
Пафнутьев почувствовал, как несколько раз тяжело дрогнуло его сердце. Как бы не влип Шаланда, но он продолжает оставаться твоим другом, проговорил Пафнутьев про себя. Он тебя предупредил, чтоб ты берег старика? Предупредил. Ты его не уберег. Теперь он говорит открытым текстом — береги Самохина. От кого беречь? Ему тоже угрожает опасность? Но откуда это известно Шаланде? Хорошо, там «Фокус», там квартиры, старик с двумя малиновыми трупами и рукой в холодильнике... А здесь сантехник решил на опохмелку достать денег несколько необычным путем — ребеночка продать в центре города...
Хорошо, Самохин от пьянства умом тронулся, сместились у него какие-то там ценности в мозгах или еще в каком-то месте организма... Но опасность? От родителей? Они пока не обнаружились... А Самохин открытым текстом говорит, что и не обнаружатся... Какая связь между всеми этими событиями? А Шаланда дает понять, что связь существует... Что это все они взялись на что-то намекать!
— Значит, так, — неожиданно заговорил Самохин. — Я пошутил.
— Да? — удивился Пафнутьев. — Скажи, пожалуйста, в чем заключается твоя шутка?
— Я не продавал ребенка. Пошутил. Мне было интересно, как люди отнесутся... Вот я и того... Проверил. А вы, не разобравшись, надели наручники, притащили сюда... Это беззаконие. Отдайте мне моего ребенка.
— Так, — крякнул Пафнутьев от столь резкого поворота. — Ты что же, отец этой девочки?
— Опекун, — помолчав, ответил Самохин.
— Есть документы?
— Нет, я на общественных началах. Из сострадания и жалости решил взять опекунство над ребенком. Может быть, моя шутка неудачная, ну что ж... Виноват.
