Харри Нюкянен - Ариэль
Белый автомобиль находился на правом краю зоны наблюдения камеры.
Расстояние до автомата составляло метров десять. Номера машины было не разобрать, но Симолин уже высказал предположение:
— Видимо, похищенный минивэн.
Машина приблизилась и остановилась. Симолин только что не уперся носом в телевизор.
— Он, он, уже можно различить номер.
Автомобиль сдал назад, подъехав прямо к автомату.
Открылась дверь со стороны пассажира, и из машины вышел светловолосый мужчина.
— Абсолютно точно, это он, он, — повторил Симолин.
— Это Вейсс? — спросил Хуовинен.
— Да.
Вейсс порылся в кармане и подошел к автомату, остановился, изучая лежащие на ладони монеты, взял из них пару и опустил в автомат. Стоя в ожидании квитанции, он осмотрелся и заметил камеру.
— Он заметил камеру, — констатировал Хуовинен.
Вейсс повернулся к камере спиной. Получив квитанцию, он пошел к машине. Одновременно открылась дверь машины с водительской стороны, и из кабины вылез темноволосый мужчина.
— Раздобыли обоих! — воскликнул Симолин восторженно.
Темноволосый направил на автомобиль брелок и закрыл двери. Поворотники машины мигнули, подтверждая, что замки закрылись. Мужчина сделал несколько шагов в сторону Вейсса. Лицо его было отлично видно. Вейсс поднял руку, как будто приказывая что-то. Мужчина, кажется, удивился, инстинктивно посмотрел прямо в камеру, отвернулся и провел левой рукой по подбородку. Мне показалось, что кто-то нажал у меня в голове кнопку «пауза», внутри все сжалось.
— Еще раз промотай на темноволосого, — сказал я.
Симолин отмотал назад и остановил воспроизведение на том месте, где водитель выходит из машины. Мужчина повернулся к тротуару и взглянул в сторону камеры.
Я увидел мясистое строгое лицо и коротко подстриженные волосы. Мужчина был высоким и стройным.
Хуовинен посмотрел на меня:
— Что?
— Мне нужны увеличенные изображения обоих.
— Можно уже смотреть дальше? — спросил Симолин.
— Давай.
Мужчины направились в сторону Маннерхейминтие и вышли из сектора обзора.
Я обдумывал увиденное. Изображение с камеры наблюдения было нечетким, и лица обоих мужчин запечатлелись не особенно хорошо. Но тем не менее я был уверен. Я узнал темноволосого, хотя он изменился и постарел за полтора десятка лет. Несомненно, это он.
Его звали Дан Каплан. Он уехал в Израиль в восемьдесят пятом, поступил там в армию и продолжил военную карьеру. До этого он был моим лучшим другом с первого класса. Эта привычка — в задумчивости поглаживать подбородок — появилась у него после фильма Клинта Иствуда, который мы ходили смотреть вместе.
Хуовинена не проведешь. Он спросил:
— Знаешь его?
Я кивнул:
— Думаю, что это мой друг детства. Его зовут Дан Каплан. В прошлый раз я видел его больше десяти лет назад, когда ездил в Израиль. Тогда он служил майором в армейском спецназе.
— Какого дьявола он тут делает? — не сдержался Хуовинен.
— Я сам хотел бы это знать.
— Во всяком случае, не пушниной торговать приехал, — сказал Симолин.
Заиграл мой мобильник. Звонил Тойвола.
— Ребята постарались и провели экспертизу на пороховые газы в рекордные сроки, заключение уже у меня. Результат положительный.
— Спасибо. Езжай домой, тебе пора отдохнуть.
— Да, сейчас поеду. Уже позвонил жене, чтобы затопила сауну.
— Ты уже десять раз ее заслужил.
Тойвола довольно засмеялся. Людей в наше время так редко хвалят.
Хуовинену и Симолину я сказал:
— На теле Вейсса обнаружены следы пороховых газов. То есть он был в Линнунлаулу и пользовался оружием.
Хуовинен вскочил так резко, что уронил стул:
— Проверь, Каплан ли это, и объявляй его в розыск по всем каналам… Как думаешь, он опасен?
— Если захочет быть опасным, то да.
— И как ты считаешь, он хочет?
— Похоже на то.
— При объявлении в розыск укажи, что он опасен и, возможно, вооружен.
— Есть его более качественные фотографии? — спросил Симолин.
— Я фотографировал его, когда был в Израиле, но снимкам уже десять лет.
— У родственников наверняка есть более свежие, — предположил Хуовинен.
— Постараюсь достать.
Глава 13
Был седьмой день месяца тишрея,[22] и десять дней покаяния уже приближались к Судному дню. В представлении евреев на небесах есть книга, в которую заносятся деяния, слова и мысли каждого человека. Книга открывается во второй день праздника Нового года, и Бог читает в ней, кто что совершил. На основании прочитанного он принимает решения о судьбах людей: кому надлежит умереть, кому будет позволено жить, кто разорится и кто разбогатеет, кто заслужил покой, а кто — гибель.
Приговор этот, однако, не окончательный. У человека есть десять дней, чтобы обдумать свои поступки и вымолить прощение у Бога. В эти десять дней человек должен со всеми помириться, заплатить по долгам и покаяться перед теми, кому он причинил зло. Только после этого он может надеяться на прощение и милость Бога.
В эти десять дней покаяния в синагогу приходило значительно больше народу, чем обычно. Сейчас здесь было не протолкнуться.
Кафки сидели впереди справа, если смотреть со стороны бимы.[23] Помимо меня род Кафок был представлен братом Эли и его сыном Лео. Эли сидел, так сильно ссутулившись, что казался карликом меж высоких стульев. Его кипа почти касалась спинки впереди стоящей скамьи. Брат всем своим видом демонстрировал исключительную набожность. Он искоса взглянул на меня, но ничего не сказал.
Места справа от нас предназначались для Оксбаумов, а слева сидели Вейнтраубы. Капланы разместились, если смотреть от нас, за Вейнтраубами. Их семейство было представлено лишь Саломоном Капланом, отцом Дана.
По окончании богослужения я задержался, чтобы поболтаться у выхода из синагоги. Ко мне подошел брат Эли, вид у него был рассерженный.
— Ты что тут делаешь? Только не ври, что пришел помолиться.
— Разумеется, помолиться. Мне нужно за многое попросить прощения.
Брат направо и налево здоровался с проходящими мимо нас. Было видно, что он уважаемый и важный человек в общине, это не было для меня секретом. Удивляло то, как быстро все поменялось. Еще несколько лет назад он, по крайней мере выпив, потешался над «суматошным старичьем» из нашей общины. Теперь он, похоже, был их опорой.
— Хочу переговорить с тобой чуть позже, — сказал я ему.
Эли наморщил лоб. Тон у меня был слишком командный, если принять во внимание, что брат все-таки старше. Он не ответил, просто двинулся дальше.
Следующей поговорить со мной остановилась моя бывшая учительница английского, уже вышедшая на пенсию, а вскоре к нам присоединился и преподаватель богословия. Когда они ушли, ко мне подошел тренер из секции настольного тенниса «Маккаби», который напомнил, что я приглашен на серию матчей ветеранов клуба.
Само название «ветеранские игры» мне настолько не понравилось, что я тут же выбросил эту идею из головы.
Во время учебы в лицее я вошел в историю секции настольного тенниса как самый одаренный игрок и даже попал в резерв сборной страны. Но когда на горизонте появилась Кармела Мейер с бюстгальтером четвертого размера, мои юношеские руки нашли себе более достойное применение.
Снова я начал заниматься пинг-понгом уже в полицейском училище и сразу вошел в число лучших игроков среди полицейских. Хоть в чем-то превзошел своего старшего брата.
Я забыл о пинг-понге, когда увидел выходящего из зала седого бородатого мужчину с черной тростью, украшенной серебряной ручкой. Я встал так, чтобы он был вынужден практически налететь на меня.
Обернувшись, я изобразил удивление:
— Господин Каплан! Сколько лет, сколько зим.
Каплан плохо видел без очков, но, подойдя поближе, узнал меня:
— Ари! Ты?
— Я, господин Каплан.
— Ты стал очень знаменит. Я горжусь тобой.
Мне всегда нравился Саломон Каплан. Я часто бывал у них в гостях, и всегда меня принимали как родного сына. Если было время обеда или ужина, меня усаживали за стол, если пили чай, то наливали чашку и мне. Я был застенчивым ребенком, но Саломон Каплан и его жена Этель умели сломить мою оборону.
Саломон Каплан был портным, а Этель вела домашнее хозяйство. Она умерла пару лет назад. Это стало тяжелым ударом для Саломона, поскольку его брак с Этель был историей настоящей крепкой любви. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились.
Я часто завидовал Дану, но самую сильную зависть вызывали у меня его родители и та любовь, которую они дарили своим детям.
— Несколько раз мелькнуть на экране телевизора — это еще не слава, — скромно сказал я.
— Я о тебе и в газетах читал.
— Это следствие профессии.
Каплан посмотрел на меня чуть укоризненно, самую малость:
