Луиз Пенни - Жестокие слова
Старик ответил не сразу — Гамаш даже подумал, что он не услышал вопроса.
— Это было около года назад. Старая мадам Пуарье, что живет на Маунтин-роуд, решила переехать в дом для престарелых в Сен-Реми. Оливье несколько лет обхаживал ее. И вот, когда пришло время, она бо́льшую часть своей мебели продала ему. Там обнаружились поразительные вещи.
— Он заплатил справедливую цену?
— Ну, это зависит, с чьей колокольни смотреть. Оливье был доволен. Она была довольна.
— А кто же не был доволен?
Старик Мюнден молчал. Гамаш ждал.
— Ее дети. Они сказали, что Оливье ее обманул, воспользовался тем, что она старая, одинокая и плохо соображает.
Старик Мюнден сбросил скорость у небольшого фермерского дома. Вдоль стены рос алтей, а в саду было полно черноглазых мальв и старомодных роз. Хорошо ухоженный огород находился сбоку от дома.
Фургон остановился, и Мюнден показал на сарай:
— Вот моя мастерская.
Гамаш отстегнул Шарля от детского кресла. Мальчик уснул, и Гамаш понес его, направляясь следом за Стариком к сараю.
— Вы сказали, что Оливье ожидали какие-то удивительные находки в доме мадам Пуарье?
— Он заплатил ей скопом за все вещи, которые больше не были ей нужны. Она оставила то, что хотела, а он забрал остальное.
Старик Мюнден остановился у дверей сарая, повернулся к Гамашу:
— Там было шесть стульев Чиппендейла.[42] Стоимость каждого — тысяч десять. Я знаю, я с ними работал. Но я не думаю, что он кому-то еще об этом говорил.
— А вы?
— И я тоже. Вы удивитесь, если узнаете, насколько важно в моей работе уметь держать язык за зубами.
— Вы не знаете, дал ли Оливье какие-то дополнительные деньги мадам Пуарье?
— Не знаю.
— Но ее дети разозлились на него.
Мюнден коротко кивнул и открыл дверь. Они вошли в иной мир. Все сложные ароматы предосенней фермы исчезли. Здесь не было легкого запаха навоза, скошенной травы, сена, сушеных целебных растений.
Здесь владычествовал только один запах — дерева. Свежего распиленного дерева. Старого дерева сарая. Дерева во всех его проявлениях. Гамаш посмотрел на стены, вдоль которых стояло дерево — ждало, когда его превратят в мебель. Старик Мюнден провел рукой по грубой доске.
— Вы этого не знаете, но там внутри наплывы. Важно знать, что ищешь. Небольшие неоднородности. Забавно, но неоднородности снаружи означают нечто совершенное внутри.
Он посмотрел Гамашу в глаза. Шарль зашевелился на руках старшего инспектора, и тот погладил его по спине, успокаивая.
— Боюсь, я плохо разбираюсь в дереве, но у вас тут, похоже, много разных сортов. Это зачем?
— Разные потребности. Для внутренних частей я использую клен, вишню и сосну. Кедр — для отделки. Вот здесь красный кедр. Это мой любимый материал. Сейчас он вроде ничего собой не представляет, но когда его обработаешь, отполируешь… — Мюнден сделал красноречивый жест.
Гамаш заметил два кресла на подставке. Одно перевернутое.
— Из бистро?
Он подошел к ним. И действительно, у одного из них расходился подлокотник, второе осталось на трех ногах.
— Я их забрал в субботу вечером.
— Ничего, если мы поговорим в присутствии Шарля о том, что случилось в бистро?
— Я думаю, это можно. Он либо поймет, либо нет. В любом случае ничего страшного. Он знает, что к нему это не имеет отношения.
Гамаш хотел бы, чтобы больше людей умели проводить такую черту.
— Вы были там в ночь убийства.
— Да. Я приезжаю каждую субботу забрать поломанную мебель и привожу то, что отремонтировал. Все было как всегда. Я приехал вскоре после полуночи. Последние клиенты покидали бистро, и ребята начинали уборку.
«Ребята», — подумал Гамаш. Они были ненамного моложе этого человека. Но Старик почему-то казался очень… старым.
— Но тела я не видел.
— Жаль, это бы нам помогло. Вам ничто не показалось необычным?
Старик Мюнден задумался. Шарль проснулся и заверещал. Гамаш опустил его на пол сарая, и мальчик подобрал деревяшку и принялся ее крутить.
— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Тот субботний вечер был такой же, как и все остальные.
Гамаш тоже поднял деревяшку, стряхнул с нее опилки.
— Как вы начали ремонтировать мебель Оливье?
— Ну, это было много лет назад. Сначала он отдал мне стул в ремонт. Стул лежал в сарае много лет, а Оливье принес его в бистро. Теперь вы должны понять…
За этим последовал страстный монолог, посвященный старинной квебекской сосновой мебели. Молочной краске, ужасам соскабливания лака, опасностям, подстерегающим реставратора, который может по неосторожности погубить антикварную вещь. Этой трудной черте между восстановлением старой вещи и превращением ее в совершенно непригодное старье.
Гамаш зачарованно слушал. Его интересовала история Квебека, и этот интерес распространялся также на удивительную мебель, изготовленную первопроходцами в течение долгих зимних месяцев сотни лет назад. Они делали сосновую мебель, практичную и красивую, отдавая душу этому труду. Каждый раз, прикасаясь к старинному столу или шкафу, Гамаш представлял себе поселенца, который отделывает, выравнивает это дерево, снова и снова обрабатывает его мозолистыми руками. Превращает во что-то прекрасное.
Прекрасное и долговечное благодаря таким людям, как Старик Мюнден.
— Как вы попали в Три Сосны? Почему не выбрали город покрупнее? Там для вас наверняка было бы и работы побольше. В Монреале, например, или в Шербруке.
— Я родился в Квебек-Сити. Вы считаете, что там найдется много работы для реставратора, но начать дело молодому парню очень трудно. Я переехал в Монреаль, в мастерскую по реставрации старинной мебели на Нотр-Дам, но, боюсь, я не создан для жизни в больших городах. Тогда я решил перебраться в Шербрук. Сел в машину и поехал на юг. По дороге заблудился. Случайно заехал в Три Сосны, зашел в бистро, чтобы спросить, куда мне ехать дальше, заказал кофе с молоком, сел — и стул подо мной сломался. — Он рассмеялся, а вместе с ним и Гамаш. — Я предложил починить его. Так все и началось.
— Вы говорите, что прожили здесь одиннадцать лет. Вероятно, вы были очень молоды, когда уехали из Квебек-Сити.
— Мне было шестнадцать. Я уехал после смерти отца. Три года прожил в Монреале, потом переехал сюда. Познакомился с Женой, у нас родился Шарль. Я открыл свой маленький бизнес.
Этот молодой человек немало успел за одиннадцать лет.
— Как вам показался Оливье вечером в субботу?
— Он вел себя как обычно. На День труда народу каждый год много, но Оливье вроде был доволен. Как всегда, я полагаю. — Мюнден улыбнулся. Было ясно, что он питает к Оливье добрые чувства. — Правильно ли я понял, что тот человек, как выяснилось, был убит не в бистро?
Гамаш кивнул:
— Мы пытаемся найти, где его убили. Пока вы были на ярмарке, мои люди обыскали всю деревню, включая и ваш дом.
— Правда? — Они стояли у двери сарая, и Мюнден, повернувшись, уставился в полумрак помещения. — Либо они очень аккуратно работают, либо их вообще здесь не было. Трудно сказать.
— В этом все и дело.
Старший инспектор отметил, что в отличие от Питера Старик Мюнден, кажется, особо не возражал.
— Но зачем убивать человека в одном месте, а потом тащить его в другое? — задумчиво проговорил Мюнден. — Я могу себе представить, что убийца хочет избавиться от тела, в особенности если совершил убийство в собственном доме. Но зачем тащить его к Оливье? Мне это кажется странным. А впрочем, бистро расположено практически в центре деревни, и, наверное, спрятать там труп было просто удобнее всего.
Гамаш оставил это замечание без комментариев. Они оба знали, что это не так. На самом деле бистро было очень неудобным местом, чтобы прятать там труп. И это беспокоило Гамаша. Убийство не было случайным, как и перемещение тела в бистро.
Среди них находился кто-то очень опасный. Человек, который казался любезным, внимательным, даже мягким. Но это было обманом. Маской. Гамаш знал, что, когда он найдет убийцу и сорвет с него маску, вместе с ней сойдет и кожа. Эта маска стала самим человеком. Обман был абсолютным.
Глава тринадцатая
— Мы прекрасно провели время на ярмарке. Вот что я тебе привез.
Габри закрыл дверь и включил свет в бистро. Он протянул Оливье мягкую игрушку — льва. Оливье взял ее и осторожно положил к себе на колени.
— Merci.
— Ты слышал новость? Гамаш говорит, что этого человека убили вовсе не в бистро. И нам вернут две наши кочерги. Я хочу, чтобы мне вернули мою кочергу. А ты? — игриво спросил Габри.
Но Оливье не ответил.
Габри прошел по комнате, погруженной в сумерки, всюду включая лампы, потом затопил один из каминов. Оливье по-прежнему сидел в кресле, глядя в окно. Габри вздохнул, налил Оливье и себе пива и сел рядом. Они вместе пили пиво и закусывали орешками кешью, поглядывая на деревню, которая теперь, когда лето кончилось, погрузилась в тишину.
