Бруно, начальник полиции (ЛП) - Уокер Мартин
«Новостей немного, сэр, только то, что Джей-Джей смог сообщить мне по телефону этим утром.
И, пожалуйста, совсем маленький бокал, мне нужно съездить домой и присмотреть за садом.
Вы знаете, что молодой Геллетро был арестован, и у него есть адвокат; так же, как и у молодой девушки из Лалинде. Пока они говорят очень мало, за исключением того, что им вообще ничего не известно об убийстве Хамида. Мы все еще ждем результатов экспертизы, но нет ничего очевидного, что могло бы связать их. Ни отпечатков пальцев, ни следов крови.»
Мэр мрачно кивнул. «Я надеялся, что все уладится быстро, даже если это означало, что виноват один из наших местных парней. Но если это дело будет продолжаться без какого-либо очевидного результата, настроение испортится очень быстро. Я не уверен, что хуже. Я просто хотел бы, чтобы мы могли что-нибудь сделать, чтобы ускорить процесс — ах да, и это напомнило мне. — Он взял со своего стола лист почтовой бумаги. «Вы спрашивали меня о фотографии старика с изображением его футбольной команды. Мому хорошо ее помнит. Это была любительская команда, которая играла в молодежной лиге Марселя, и все игроки были молодыми североафриканцами. У них был тренер, бывший профессиональный игрок «Марселя» по имени Вилланова, и он был на фотографии вместе с остальными членами команды. Они выиграли чемпионат лиги в 1940 году.
Мому помнит это, потому что его отец держал футбольный мяч на фотографии с надписью Champions, 1940, написанной белой краской. Но это все, что он помнит».
«Что ж, это начало, но оно не объясняет нам, почему убийца мог захотеть забрать фотографию или медаль», — сказал Бруно. «Кстати, мне пришлось рассказать Джей-Джею о драке, в которую Геллетро ввязался с племянником Мому, что, вероятно, бессмысленно, но это связь. Конечно, у мальчика все еще большие проблемы из-за наркотиков и политики, и Джей-Джей говорит, что ожидает, что Париж пришлет какую-нибудь важную шишку, чтобы раздуть из этого большое политическое дело и дискредитировать Фронт».
Мэр протянул Бруно маленький бокал его собственного вина де нуа, которое, по признанию Бруно, было, вероятно, чуть лучше, чем у него, но у Мангина было больше практики. Мэр присел на край своего большого деревянного стола, заваленного книгами, папками, перевязанными красной лентой, и старым черным телефоном на углу. Ни компьютера, ни даже пишущей машинки на оставшемся месте не было, только старая авторучка в аккуратном колпачке, лежащая на странице с заметками, которые он делал.
«Сегодня я также получил весточку из Парижа от старого друга в Министерстве юстиции, а затем от бывшего коллеги в Елисейском дворце, и они сказали почти то же самое», — сказал мэр Бруно. Елисейский дворец был официальным домом, а также личным кабинетом президента Франции. «Они видят в нашем несчастье какие-то политические возможности, и я должен сказать, что на их месте я мог бы смотреть на вещи точно так же».
«Но вы не на их месте, сэр. И в Сен-Дени у нас на руках большая неприятность, которая может нанести большой ущерб», — сказал Бруно.
«Что ж, я был на их месте, когда был молод и амбициозен, поэтому понимаю их мотивы и озабоченность. Но вы правы, мы должны подумать о том, что лучше для Сен-Дени». Он повернулся к своему окну, которое выходило на маленькую рыночную площадь и старый каменный мост. «Если это дело затянется и перерастет в жестокую конфронтацию между арабами, белыми и крайне правыми, мы получим много огласки, и у нас, вероятно, будет много горечи, которая может длиться годами. И, конечно, мы можем потерять значительную часть туристического сезона этого года.»
«Но закон должен следовать своим чередом», — сказал Бруно. Он беспокоился о том же, но обязанности мэра были гораздо больше: у него был долг перед почти тремя тысячами душ и перед историей, которая уходила в глубь веков и построила этот мэрий и безмятежную старую комнату, где они сейчас разговаривали. Бруно вспомнил свой первый визит, когда у него брал интервью тот же самый человек, у которого в то время еще была политическая карьера и место в Сенате. Единственной рекомендацией Бруно было письмо от сына мэра, капитана Мангина, лучшего офицера, которого он когда-либо знал в армии, и этого человека который провел подразделение через эту ублюдочную операцию в Сараево. Он многим обязан Мангинам, отцу и сыну, двум мужчинам, оказавшим ему доверие. Тогда, на своей первой встрече с мэром, он был поражен тяжелыми темными балками на потолке и деревянными панелями на стенах, богатыми коврами и письменным столом, который, казалось, был создан для управления городом, гораздо более величественным, чем Сен-Дени. Но это было до того, как Бруно узнал об этом и сделал своим домом.
«Действительно, закон должен поступать так, как он должен, и на данный момент закон, похоже, действует в Периге и в Лалинде, нашем городе-побратиме», — сказал мэр. «Так что, если возникнут проблемы, я бы предпочел, чтобы это произошло в Периге и Лалинде, а не здесь. Ты понимаешь меня, Бруно? Будет нелегко отвлечь внимание от нашего маленького городка, но мы должны сделать все, что в наших силах. Я сказал Парижу, что они, возможно, захотят сосредоточиться на Периге, а не здесь, но я не уверен, что они до конца поняли суть. Или, может быть, они поняли это слишком хорошо».
Он вздохнул и продолжил. «Есть еще одна проблема, которая, безусловно, будет касаться вас. Мне только что сообщили, что мой дорогой коллега Монсурис планирует провести здесь небольшую демонстрацию в обеденное время в понедельник. Он называет это маршем солидарности. — Губы мэра слегка скривились, и у Бруно не осталось сомнений в его раздражении. «Франция в поддержку своих арабских братьев под красным флагом, похоже, это его идея. Он попросил нас с Ролло поддержать школьников в проведении марша против расовой ненависти и экстремизма. Что вы думаете?»
Бруно быстро взвесил проблему, прикинув, сколько людей может быть задействовано и каков может быть маршрут, и прикинул, придется ли ему блокировать дорогу. В глубине души он помнил разговор, который только что состоялся у него на рынке со Стефаном и Раулем. Марш солидарности может оказаться не совсем популярным, учитывая нынешнее настроение в городе.
«Мы, конечно, не можем это остановить, поэтому, возможно, нам придется смириться с этим и вести себя как можно сдержаннее», — сказал он.
«Только не говори мне, что ты не знаешь Монсуриса и его жену и как они действуют?
Они обзвонят все газеты и телевидение и привлекут к участию некоторые профсоюзы — вся эта реклама нам не нужна».
«Что ж, я думаю, было бы лучше, если бы нас знали как город, выступающий за расовую гармонию, чем если бы к нам приклеили ярлык центра расовой ненависти», — сказал Бруно. «Вы знаете, что говорят американцы: если они дают вам лимоны, сделайте лимонад. И если нам придется провести такой марш, возможно, было бы лучше, если бы он проходил с вами во главе и умеренными, а не с красными флагами.»
«Возможно, вы правы». Мэр был недоволен.
«Если вы возьмете на себя ответственность, сэр, и проложите маршрут, возможно, мы могли бы ограничить его? Просто доберись от мэрии до военного мемориала, потому что старый Хамид был ветераном и героем войны», — сказал Бруно, внезапно увидев выход из этой потенциальной политической неразберихи. «Помните, я говорил вам, что он получил Военный крест, так что вы могли бы устроить патриотический марш, не имеющий ничего общего с арабами и крайне правыми, но посвященный городу в память о трагической гибели храброго солдата Франции». Он помолчал, затем тихо добавил: «Это имеет то преимущество, что является правдой».
