Стеклянные крылья - Энгберг Катрине

– Нет, черт, забыла. Извини. У нас вообще не осталось?

– Хм, ну, вроде бы еще…

Анетта подскочила.

– Я могу успеть в магазин, пока он не закрылся. И заодно салфетки куплю.

Она торопливо вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ.

– В морозилке есть молоко, можешь покормить ее из бутылочки.

Свенн подошел к ней с ребенком, начинавшим хныкать.

– Да не надо тебе никуда ехать. У нас еще пара штук осталась…

– Я съезжу! Хуже нет, когда памперсы заканчиваются. Все хорошо, мне надо проветриться.

Анетта поцеловала дочь в лоб и побежала к машине. Уже выжимая сцепление, она поняла, что забыла поцеловать на прощание Свенна.

Гуннсёмагле. Если посильнее давить на газ, она будет там через двадцать минут. Примерно столько же, сколько до магазина в Кёге. Надо прикинуть, успеет ли она потом заехать туда за памперсами.

Анетта достала из кармана адрес интерната и вбила в навигатор, вполглаза глядя на дорогу. Если бы руководство знало, что во время декретного отпуска она в одиночку едет заниматься расследованием, ее бы тут же отстранили. К счастью, начальство не в курсе.

Через несколько минут она оказалась на шоссе и вдавила педаль газа. По ветровому стеклу метались дворники, она включила радио, но не обращала на музыку особого внимания. Хоть в этот раз не надо думать, куда она направляется.

Анетта никогда не размышляла о любви. Или она есть, как это было со Свенном и собаками, или же ее нет. В реальности любовь родителей к детям – относительно новое явление. Она готова была поспорить, что ее прабабушка с прадедушкой относились к роли родителей с большим прагматизмом; думали о дополнительной рабочей силе и о том, что о них позаботятся, когда они сами состарятся. Обмен товарами и услугами, как и в других отношениях, чья цель в конечном итоге – обеспечить выживание вида.

Анетта проехала Эструп и снова разогналась. Любовь может быть как ношей, так и даром, особенно когда ее ждут и требуют.

Неподалеку от Гуннсёмагле расположилось шоссе Дюбендалсвей, напоминавшее ложбину между двумя вспаханными полями. Найти закрытый интернат оказалось легко: возле дороги стоял только один дом – к тому же с табличкой «Продается». «Бабочка» стояла чуть в глубине, за подросшей живой изгородью, в конце неровной подъездной дорожки. Главное здание и два крыла, оштукатурены в ярко-голубой цвет, красная черепичная крыша, белые окна и флагшток во дворе. Первое, что давало понять, что дом необитаем: фанера на окнах и кустарники, начавшие захватывать двор. Раз интернат закрыли два года назад, то почему дом до сих пор не продали?

В лицо Анетте бил дождь. Она ничего не добьется, если будет просто мокнуть в кромешной темноте. Она подошла к главному зданию и дернула дверную ручку.

Запертая дверь скрипнула, но не поддалась. Анетта бы сильно удивилась, если бы в такой дом не забрались бездомные и тусующиеся подростки; наверняка как-то можно попасть внутрь.

За домом она обнаружила лестницу в подвал – та вела к двери, замок на которой оказался взломан. Она осторожно ее распахнула и вошла в подвал с низким потолком. Включила фонарик на телефоне и пошла по пыльному серому коридору, мимо большого помещения, где стены были выложены плиткой, и ряда металлических полок, которые никто не захотел забрать.

Она обошла стоявший у стены морозильник с открытой крышкой и подошла к металлической двери рядом с лестницей, которая ведет на первый этаж. Анетта взялась за ручку – дверь оказалась заперта. Наверное, в подвале все же оставили какие-то полезные вещи.

Анетта подошла к лестнице и, держась за перила, стала подниматься по покрытым плесенью ступенькам. Нога задела бутылку – та, позвякивая, скатилась на бетонный пол, а у нее по спине побежал холодок. Она вдруг поняла, что у нее слабое тазовое дно и отсутствуют мышцы живота. Хорошо, она в курсе, что дом заброшен!

Первый этаж, с высоким потолком, оказался приятнее, а вот влажный запах и кучи хлама – как в подвале. Она посветила фонариком и увидела зияющую дырами кухню. Бытовая техника слишком дорогая – ее не оставили. От голых стен пустых комнат эхом отдавались ее шаги. Что же здесь произошло, раз это стоило жизни двум людям – зверски убитым?

Пройдя кухню, Анетта вошла в длинный коридор с дверьми по обе стороны. Она распахнула первую – ванная комната. Затем – комната со встроенным шкафом; на обоях остались следы – там, где раньше стояла кровать. Она обошла ее, внимательно осматривая и пытаясь что-то увидеть – так всегда поступал Йеппе, – но не замечала ничего, кроме набухающей груди. Скоро придется поехать домой.

Следующая комната выглядела точно так же. Анетта посветила фонариком на голые стены. У самого пола – там, где стояла кровать, – на стене обнаружилась надпись. Она подошла поближе. Одно предложение – детская рука вывела фломастером большие буквы: «Никто не видит Марию».

Мария? Анетта включила вспышку и сфотографировала предложение. Повинуясь порыву, она пощупала внешнюю сторону дверного косяка. Старая табличка. В комнате жила Мария Бирк.

Анетта осмотрела и другие двери, но больше нигде табличек не нашла. Кто такая Мария Бирк и почему ее никто не видел?

Анетта услышала, как в темноте что-то царапнуло пол, вздрогнула и врезалась грудью в дверной косяк. От боли она рухнула на колени и охнула. Наверно, она уже старовата, чтобы пугаться резких звуков в заброшенном доме. Анетта громко выругалась. Она бродит одна по пустому дому в связи с расследованием убийств, за которое не несет ни малейшей ответственности, а своей маленькой дочери она нужна дома. Ерунда какая-то.

В темноте она на ощупь двинулась ко входной двери, мечтая побыстрее выйти на улицу. Когда ладонь коснулась дверной ручки, она так вспотела, что едва сумела открыть замок.

Тишину нарушил рев двигателя – Анетта гнала по проселочной дороге, не обращая внимания на ямки в щебне и перебегающих дорогу животных. Когда она доехала до шоссе, часы в машине показали, что в интернате она пробыла больше получаса. Магазин детских товаров закрылся. Теперь придется нестись обратно, сильно превышая разрешенные восемьдесят километров в час, а дома либо соврать, либо выложить все как есть. Ее не привлекал ни один из вариантов.

Мария Бирк закрыла глаза и вдыхала морской воздух, пока глазам не стало легче. Запах соли, свежий и приятный, с нотками дизельного топлива, водорослей, дерева и клея. Запах рисовал на сетчатке приключения и далекие горизонты. После того как у нее появилась книга о японских куколках, она разбила на подоконнике у себя в комнате японский садик. Собирала камешки и ветки, находила лоскутки и месяцами резала, клеила и складывала картон у окна своей комнаты. Едва придя из школы, она скрывалась в саду. По-домашнему уютном и в то же время наполненным ощущением тоски. Увидев его, мама заплакала. Через пару месяцев она его выкинула.

Мария встала со скамеечки дома на колесах, наполнила кастрюлю водой и зажгла примус. Все лето она собирала в Рефхалеёэнне травы, миррис и тысячелистник, сушила под потолком и теперь пила вместо чая.

Пить чай ее научила Пернилла. Она его пила, чтобы заглушить голод. Ведра горячего чая безо всяких калорий – в перерывах, когда она пропускала приемы пищи. Для удовольствия – чай, при голоде – чай, запить таблетки – чай.

Мария залила травы кипящей водой – та окрасилась. От чашки к низкому потолку поднимался пар – так всегда бывало, когда мать долго принимала ванну, в ванной комнате часами висел густой пар. Однажды дверь так долго не открывалась, что Мария решила войти. Мать она обнаружила на табурете: махровый купальный халат нараспашку, в руке полная горсть таблеток. Нижняя губа неприятно тряслась. Увидев ее, мать швырнула таблетки в мусорное ведро и легла в постель.

Утром мать ее обняла. Я для тебя стараюсь, дорогая моя. Я так для тебя стараюсь, что иногда мне самой не остается места.

Мария выловила из чашки миррис, обжигая горячим чаем пальцы. Села на скамеечку и стала смотреть на отражение города в темной воде. Двое мертвы. Тем не менее ей было спокойно.