Пер Валё - Негодяй из Сефлё
— Беру свои слова назад, — снова начал он. — Я сказал, что он никак не отличался. Я ошибся. Он отлично стрелял, побеждал на всех соревнованиях.
— Верно. — подал голос Рённ. — Это даже я помню. Пистолетом он здорово владел.
— Из винтовки он стрелял не хуже, — дополнил Меландер. — Когда он добровольно пошел на курсы командного состава, каникулы он всегда проводил в лагере футбольного общества.
— Ты сказал, что он в первые годы сменил три или четыре округа, — сказал Мартин Бек. — А не случалось ли ему работать под началом у Нюмана?
— Да, некоторое время. С осени пятьдесят седьмого и весь пятьдесят восьмой. Потом Нюману дали другой округ.
— Не знаешь, какие у них были отношения? Нюман ведь не церемонился с теми, кого недолюбливал.
— Нет никаких указаний на то, что Нюман относился к Эриксону хуже, чем к другим новичкам. И жалобы Эриксона меньше всего касаются событий этого периода. Но, зная методы Нюмана, с помощью которых тот, по его собственному выражению, «делал мужчин из сопливых щенков», нетрудно себе представить, что и Эриксону доставалось по первое число.
Меландер в основном обращался к Мартину Беку, но теперь он взглянул на Рённа, прикорнувшего в кресле для посетителей с таким видом, будто вот-вот уснет. Мартин Бек проследил за направлением его взгляда и сказал:
— А не выпить ли нам по чашечке кофе? Ты как, Эйнар?
Рённ выпрямился и пробормотал:
— Да, пожалуй. Я сейчас принесу.
Он вышел из комнаты, а Мартин Бек проводил его глазами и подумал: такой же замученный вид у него самого или получше?
Когда Рённ вернулся с кофе и снова съежился в своем кресле, Мартин Бек сказал:
— Продолжай, Фредрик.
Меландер положил трубку и задумчиво отхлебнул кофе.
— Тьфу, — сказал он, — ну и пойло.
Он отодвинул пластмассовую чашку и снова протянул руку к своей любезной трубке.
— Итак, в начале пятьдесят девятого Оке Эриксон женился. Жена была на пять лет моложе его. Звали ее Мария. По национальности она была финка, но жила в Швеции уже много лет и работала в фотоателье. По-шведски она говорила не очень чисто, что немаловажно для понимания последующих событий. В декабре того же года у них родился ребенок, тогда она ушла из ателье. А когда ребенку исполнилось полтора года, другими словами, летом шестьдесят первого, Мария Эриксон скончалась при обстоятельствах, которые вам, без сомнения, памятны.
Рённ утвердительно и сумрачно кивнул. А может, он просто клевал носом во время всего рассказа.
— Памятны, непамятны, давай дальше, — сказал Мартин Бек.
— Так вот, — продолжал Меландер. — Может быть, именно здесь в нашей истории впервые появляется Стиг Нюман. А с ним заодно и Харальд Хульт, который к тому времени был на должности первого помощника в нюманском округе. Именно у них в участке и скончалась Мария Эриксон. В камере для алкоголиков в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июня тысяча девятьсот шестьдесят первого года.
— А Нюман и Хульт были в ту ночь на работе? — спросил Мартин Бек.
— Нюман был, когда ее задержали, но потом он ушел домой, точное время ухода не установлено. А Хульт в ту ночь патрулировал, однако не подлежит сомнению, что, когда ее нашли мертвой, он при этом присутствовал.
Меландер высвободил скрепку и начал выковыривать табак из трубки над пепельницей.
— Было начато следствие, и ход событий можно восстановить. По всей вероятности, произошло следующее: двадцать шестого июня Мария Эриксон вместе с дочерью поехала к подруге в Ваксхольм. Фотограф, у которого она прежде работала, попросил ее помочь управиться с двухнедельным заказом, и подруга согласилась на это время взять к себе девочку. Во второй половине дня Мария Эриксон вернулась из Ваксхольма. Оке Эриксон кончал работу в семь часов, и она торопилась попасть домой раньше. Учтите, что Эриксон служил в ту пору уже не у Нюмана.
Мартин Бек почувствовал, как от долгого стояния возле шкафа у него затекли ноги. Поскольку два наличных стула уже были заняты, он подошел к окну, присел на подоконник и кивнул Меландеру, чтобы тот продолжал.
— Мария Эриксон страдала диабетом и должна была регулярно делать себе инъекции инсулина. О ее болезни знали очень немногие, так, например, ваксхольмская подруга ничего об этом не знала. Мария Эриксон никогда не пропускала инъекции. Кстати, она и не могла позволить себе такую небрежность, но тут она Бог весть почему забыла дома шприц.
Оба — и Мартин Бек, и Рённ — теперь боялись пропустить хоть одно слово из рассказа Меландера, будто понимая, что именно по этому пути и надлежит вести следствие.
— Сразу после семи вечера двое полицейских из Нюманова участка обнаружили Марию Эриксон. Она сидела на скамейке, и вид у нее был ужасный. Они пытались заговорить с ней и пришли к выводу, что она либо наглоталась наркотиков, либо мертвецки пьяна. Тогда они дотащили ее до такси и отвезли в полицию. Сами они на допросе говорили потом, что не знали, как с ней поступить, поскольку она была совершенно невменяема. Шофер такси позднее рассказывал, что Мария произнесла несколько слов на непонятном языке — на финском, стало быть; может, в машине они ее били, хотя оба решительным образом это отрицают.
Меландер сделал длинную паузу и всецело занялся своей трубкой.
— Ну, если верить первым показаниям обоих, Нюман поглядел на Марию и велел, пока суд да дело, поместить ее в камеру для алкоголиков. Впоследствии он, правда, утверждал, что и в глаза не видел этой женщины, а на очередном допросе оба полицейских вдруг перекинулись и начали говорить, будто Нюман был чем-то занят, когда они доставили Марию. Им самим пришлось якобы немедленно удалиться по какому-то срочному заданию. Охрана же показала, что полицейские самолично поместили Марию в эту камеру. Короче, все сваливают друг на друга. Из камеры не доносилось ни звука, и охранники решили, что Мария спит. Оказии в уголовную полицию не подвертывалось целых три часа. А когда пришла ночная смена, камеру открыли и увидели, что Мария мертва. Хульт все это время был в участке, он звонил в «Скорую помощь», но ему не удалось спровадить ее в больницу, потому что она была мертвая.
— Когда она умерла? — спросил Мартин Бек.
— Как выяснилось потом, она умерла за час до того, как они вошли в камеру.
Рённ выпрямился и спросил:
— Но когда у человека диабет… Я хочу сказать, когда люди страдают такими болезнями, разве у них нет при себе карточки или удостоверения, где написано, чем они больны?..
— Разумеется, есть, — ответил Меландер. — У Марии Эриксон было такое в сумочке. Но там ее, понимаешь ли, не обыскивали. Во всем участке не нашлось ни одной женщины-полицейского, значит, обыскать ее могли только в уголовной. Конечно, если бы она туда попала.
Мартин Бек кивнул.
— На допросе Нюман заявил, что не видел ни самой женщины, ни ее сумки, и пусть, мол, отвечают полицейские и охрана. Ну, все они отделались предупреждением.
— А как вел себя Эриксон, когда узнал, что случилось?
— У него было нервное потрясение, он несколько месяцев просидел на больничном, потом у него развилась депрессия. Когда жена не вернулась, он в конце концов обнаружил, что она забыла взять шприц. Сперва он обзвонил все больницы, потом завел машину и поехал ее искать. Словом, прошло немало времени, прежде чем он узнал, что Мария умерла. Не думаю, что они так, сразу, сказали ему всю правду, но мало-помалу он докопался до истины, поскольку в сентябре он написал первую жалобу на Нюмана и Хульта. Но к этому времени следствие все равно уже было закончено.
XXII
Молчание царило в кабинете Меландера.
Меландер сложил руки на затылке и глядел в потолок, Мартин Бек стоял, прислонясь к подоконнику, и выжидательно глядел на Меландера, а Рённ просто сидел в кресле.
Наконец Мартин Бек сказал:
— Что же произошло с Оке Эриксоном после смерти жены? Я имею в виду не только внешние обстоятельства его жизни, а чисто психические перемены.
— Ну, я не психиатр, — сказал Меландер, — а медицинским заключением мы не располагаем, ибо, насколько мне известно, он после выхода на работу в сентябре шестьдесят первого к врачу не обращался. Хотя обратиться, может быть, и следовало.
— Но он стал другим или нет?
— Да, — сказал Меландер. — Он стал совсем другим человеком.
Меландер положил руку на стопку бумаг, которые натаскал отовсюду Стрёмгрен.
— Вы все это просмотрели? — спросил он.
Рённ отрицательно замотал головой, а Мартин Бек сказал:
— Частично. Бумаги могут подождать. Я полагаю, что с твоей помощью мы можем составить более ясную картину.
Он хотел добавить еще что-нибудь лестное для Меландера, но воздержался, вспомнив, что Меландер совершенно равнодушен к лести.
Меландер кивнул и прикусил свою трубку.
— О'кэй, — сказал он. — Когда Эриксон снова вышел на работу, он был замкнутый и тихий и старался по возможности ни с кем не общаться. Товарищи пытались как-то развлечь его, но успеха не имели. Вначале они были очень терпеливы, зная, какая с ним стряслась беда, и жалели его. Они, верно, надеялись, что рано или поздно он станет прежним, но, видя, что из него слова не выжмешь, если не считать необходимого по службе, и что их слова он тоже пропускал мимо ушей, они в конце концов стали под любыми предлогами избегать работать с ним.
