Александр Ласкин - ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Иволгин. Нет. Мне кажется, что я должен арестовать свою сестру.
Дзержинский. Арестовать? За что?
Иволгин. Я ничего окончательно не знаю»
Прочла, и в голове мелькнуло: а ведь у нее тоже был брат. Чего только она не делала для того, чтобы его спасти.
Поежилась и потянулась к огню. Успокоила себя тем, что за окном вихри не враждебные, а, напротив, дружественные.
Влетели в печную трубу, но где-то по пути застряли и просятся наружу.
Заблудшие псы не так трогательны, как эти бури. Канючат, стонут, просят о снисхождении.
Уютно, тепло. Самое время что-то почитать о ее знакомцах восемнадцатого года.
Опять открыла толстый том и порадовалась тому, что ее нет среди действующих лиц. Могла попасть в эту пьесу, но исчезла до поднятия занавеса.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПРОЦЕ-ДУРА
У Василия Васильевича характер не из лучших. Помнится, еще Брюс сетовал: вот бы ему рассудительности, и все могло получиться по- другому.
Когда-то англичанин наметил пути выздоровления. Какое-то время Мухин потоскует, а потом найдет отдушину. Поймет, что у финансиста, так же, как у балерины, есть право на успех.
Наверное, надо было так поступить, но как-то не вышло. Если он и думал о бывшей супруге, то не время от времени, а целыми днями.
Такой человек. Как навалятся на него неприятности, он так и живет дальше с этим грузом.
К тому же сейчас к личной катастрофе прибавилась общая. Забавно, что они следовали одна за другой, словно Тамара Платоновна спровоцировала этот обвал.
Обитал Василий Васильевич уже не на Крюковом, 8, а на Фурштатской, 37.
Обычная такая квартирка в две комнатки. Одну занимают больная мать и сестра Лида, а другую он.
О былом напоминает только красный плюш. Впрочем, в новых обстоятельствах эта расцветка выглядит вполне революционно.
Трудно понять по обстановке, что тут проживает бывший надворный советник, но ему самому никак не избавиться от минувшего.
Всякий знает, какие мысли с утра. Что-нибудь о будущем вообще и о предстоящем дне в частности, а он почему-то вспоминает.
Сел в автобус, катишься по колдобинам, а в голове уже копится раздражение. Ведь когда-то в Министерство добирался пешочком, а до Ижорского завода трястись пару часов.
Да и потом бывают ненужные мысли. Уже натянул бухгалтерские нарукавники, а тут опять тревоги. Прямо посреди каких-нибудь сложных расчетов вспомнится что-то неактуальное.
Ну там, Тамара Платоновна в «Тщетной предосторожности». В жизни у нее не выходило так изображать скромность, как это получалось на сцене.
Все эти размышления про себя. Вот и ходишь, начиненный переживаниями. Неровен час, взорвешься от накопившихся чувств.
Случаются и проблески. Утро туманное, настроение нерадостное, но вдруг замечаешь протянутую руку.
Все же бывшие супруги в каком-то смысле родственники. Если за это время он не забыл вкуса консервов, то лишь потому, что она вспоминала о нем.
Или вдруг образовались новые знакомства. Казалась бы, какие в его ситуации могут быть хождения в гости, а он еще ждет ответных визитов.
Обыск
Чаще всего собирались в поселке Левашово, у Евгении Николаевны Баженовой. Радовались тому, что соединяют приятное с полезным. С одной стороны, милая компания, беседы о том о сем, а с другой, чистый воздух и лес.
Под прикрытием левашовских сосен чувствуешь себя уверенней. Иногда позволишь себе откровенные понимающие улыбки.
Потом все это вошло в заключительное обвинение. Не то чтобы прямо перечисляли улыбки, но общее настроение уловили.
Больше всего напирали на «состав к/р группировки, состоявшей в большинстве своем из бывших дворян, ущемленных Властью…»·.
По сути, в этом и было дело. В том, что Кроуди Екатерина Алексеевна - «дочь князя Шаховского, жена капитана 2 ранга», а Симони Елизавета Константиновна - «графиня, без определенного места занятий». Хозяйку левашовского дома обвиняли сразу по двум пунктам: как «дочь генерал-майора, начальника Омского жандармского управления» и «жену предводителя Владивостокского морского суда».
Такие у них преступления. Вздох может показаться более тяжким, чем эта вина.
Есть еще кое-что отягчающее. Муж второй дочери Евгении Николаевны оказался в Лондоне по делам морской службы и встречался там с родственниками жены.
Скорее всего, просто пожали друг другу руки и немного поговорили. Конечно, никаких сувениров. Родственник, правда, оставил номер русской газеты, но это разве подарок.
Газета, когда ее сложишь и припрячешь, тоже не тяжелее вздоха. Впрочем, люди, пришедшие с обыском, все замечают: что газету, что вздох.
Объявления
Ничего в этом издании нет контрреволюционного, кроме парочки вытащенных из нафталина оборотов речи. Да и фамилии такие, которых, кажется, уже не сыскать.
Вот почему обитатели левашовского дома разволновались. Даже в отделе рекламы обнаружилось кое-что любопытное.
«Не продавайте Ваших бриллиантов, платиновых, золотых и серебряных вещей, не убедившись, что Векслер, Фельдман и Лесник платят наивысшие цены…»
«Меховой салон! Большой выбор готовых манто, жакетов, лисиц, шалей, боа по парижским моделям. Принимаю заказы и покупаю меховые вещи...»
«Салон дамских причесок Харламова. Уважаемые клиентки! Прошу Вас не забыть меня своим посещением к наступающим праздникам. Завейтесь на электрическую и паровую завивку у наших мастериц…»
«Дамы! Если Вы хотите под беспощадным весенним солнцем выглядеть свежей и привлекательной, употребляйте крем для лица «Секрет».
А вот человек, который воспел эту роскошь. Эти бриллианты от Фельдмана и Лесника, меховые боа по столичным образцам и баснословно дешевым ценам.
«Ежедневно Александр Вертинский в собственном репертуаре».
Ах, как красиво он заламывал руки, поднимал к небу глаза и пел о «Джимми-пирате».
Сейчас имя Джимми звучит едва ли не надменно. Примерно так же, как боа или редингот. Нечто позабытое из той жизни, в которой завивались на паровую завивку и экономили исключительно на бриллиантах.
Порой обитатели Левашова заинтересуются вовсе не товарами или фасонами, а именами владельцев.
Наше почтение, господа! И не предполагали, что свидимся. Все же пригодилось Ваше оксфордское произношение и умение высоко держать голову.
Что-то ирреальное есть в этом чтении, но и утешительное.
Приятно участнику третьей пятилетки узнать о том, что движение времени не односторонне.
Для одних оно неудержимо спешит в будущее, а для других торопится назад.
Допросы
Разные бывают обвинения. Например, в «Деле» одной художницы было написано: «На дому собираются бывшие люди».
Можно увидеть в этой формуле не только угрозу, но указание на социальное происхождение.
Мол, уже нет таких людей. Существовали когда-то, а сейчас встречаются только как исключение.
Следовало бы поинтересоваться, как это Мухину удалось уберечься, но от него требуют ответов по более мелким поводам.
Когда узнал? О чем беседовали? Читал ли газету, привезенную зятем Баженовой?
И еще подкрепляют свои вопросы таким сильным лучом света, что у него слезятся глаза.
В какой раз Василий Васильевич повторяет одно и то же. И про то, что «Баженова Евг. Ник. в Англии имеет вторую дочь, Надежду Ивановну, находящуюся замужем за Саблиным, который мне известен еще до революции, а именно: в 1916 году я был в заграничной командировке в Англии и встречался… с этим Саблиным, который был в это время… секретарем посольства в Англии…» И про то, что Баженова «… поддерживала связи со своей дочерью, а также зятем… через посредство ее второго зятя Скорика Вл. Александровича, который, бывая по служебным делам в заграничном плавании, встречался с ними…»
Ситуация осложнялась тем, что у него, с точки зрения следствия, имелись на Западе свои интересы. Мухин себя и не выгораживал. На одном допросе осмелел настолько, что назвал Карсавину женой.
Не оговорился, а просто сказал то, что чувствовал. Понимал, что именовать ее так странно, но ничего другого не смог произнести.
При этом ни разу не произнес: «Карсавина», а только «Тамара Платоновна».
Хотел этим подчеркнуть, что не заблуждается на свой счет. Отлично понимает, кто она рядом с ним.
Стоило бы еще расширить число улик. Например, прекрасный английский и неизменную учтивость Мухина отлично дополняет письмо Тане Вечесловой.
Все в этом письме красноречиво. Мало того, что Василий Васильевич выкает, - все Вы да Вы, - но еще чувствует растерянность перед настоящим талантом.
Балетное училище
В двадцать первом году Мухин пошел преподавать английский в Балетную школу.
Снова Театральная улица, просторные классы, стайки юных воспитанниц в коридорах…
То здесь, то там различаешь знакомый профиль. Потом понимаешь, что обознался, но всякий раз готов ошибиться.
