Исторический криминальный детектив. Компиляция. Книги 1-58 (СИ) - Шарапов Валерий

— Мам, я тебя ужасно люблю! Ты у меня самая хорошая-прехорошая, умная-преумная! Только чего ж так поздно?

Вера Вячеславовна не успела ответить: снова в темноте взревел двигатель, запрыгал свет задних фар — и через мгновение снова появилась «Победа», из которой снова выскочил Кузнецов, держа в руках какую-то коробку.

— Идиот и склеротик, — отрекомендовался он непонятно кому и сунул ношу Ольге в руки: — Это вам.

Вторая коробка была таким же небрежным образом вручена Вере Вячеславовне. Прежде чем обе успели поблагодарить, «Победа» улетела. Оля ошеломленно спросила:

— Что это? Тепленькая какая коробочка.

— Пойдем домой, — поторопила мама, — и так уже не выспимся.

В Олиной коробке оказались еще горячие хачапури, плачущие слезой, с острым сыром, и коробочка поменьше, с пирожными-эклерами.

— Комиссия прошла гладко? — невнятно спросила Оля, потому что во рту словам места не было.

Что за вкуснотища!

— Более чем, — подтвердила мама, почему-то смущаясь, — пожалуй, впервые сталкиваюсь с такой покладистой, милой комиссией.

Она, конечно, не станет расписывать колоссальное застолье, имевшее место в одном из закрытых, «подпольных» ресторанов — не этих, доступных любому интенданту с деньгами, а именно камерных, под вывеской «Столовая номер такой-то», в которые чужим вход заказан, а каждый повар достоин чугунного памятника на вокзале. Гладкова смутилась: о банкете ее никто не предупреждал, тревожила мысль о том, за чей он счет. Однако снабженец Кузнецов, как бы уловив ее смущение, немедленно указал: контрольные обмеры, согласно актам, не выявившие ни малейших завышений и подтверждающие качество и объем выполненных работ, произведены высокой комиссией задолго до того, как сели за столы. Так что и с морально-этической точки зрения все в порядке.

Теперь, в уюте этой «столовой», со всеми этими крахмальными, белоснежными скатертями, сияющими тарелками и многочисленными столовыми приборами, поднимались тосты и лились тонкие напитки самого разнообразного характера. По мере расширения их потока тосты становились все велеречивее и разнообразнее, потом и вовсе заиграл невидимый оркестр.

Один из членов комиссии — чьих язв и претензий товарищ Гладкова опасалась более всего, — восстал, уронив стул, и нежданно-негаданно отправился напрямик к ней, собираясь пригласить на тур.

Вера Вячеславовна не успела запаниковать: Кузнецов, уложив на стол неизменный свой планшет, достал листок и принялся втолковывать, как бы продолжая давно начатый разговор:

— …так вот, Вера Вячеславовна, на опыте работы в одном из ивановских текстильных производств. Позволите вам заметить?

Гладкова, моментально уловив мысль, приняла крайне заинтересованный вид:

— Всегда рада услышать непредвзятое мнение… Вы ко мне? — обратилась она к подошедшему и тотчас мило смутилась: — Ах, простите!..

— Н-ничего, товарищ Гладкова, — ошеломленно заметил ловелас-неудачник и проследовал обратно на место.

Кузнецов невозмутимо продолжал:

— Видите ли, я обратил внимание на то, что процент средней обрывности у нас выше, чем на той ивановской фабрике.

Вера Вячеславовна удивилась:

— В самом деле?

— Именно так. Уж простите, смею предположить, что у нас в цеху недостаточно следят за увлажнением, в итоге пряжа пересушивается, отсюда и обрывы, работницы тратят массу усилий, к тому же брак.

Вера Вячеславовна, удивляясь все более, кивнула:

— Д-да…

«Странно, а он, оказывается, не такой уж зануда и не старый. Виски седые, синие круги, веки набрякшие. Однако, если присмотреться, кожа под глазами молодая, без морщин, по бокам рта складок нет. И руки нестарого человека, гладкие какие пальцы».

Понимая, что довольно бесцеремонно рассматривает совершенно постороннего, чужого человека, Вера засмущалась и отвела глаза. Кузнецов, будто не замечая ничего, быстро накидал схему производственного цеха, обвел рабочее место ткачихи, начертил его же в увеличенном масштабе и обозначил несколько точек:

— Не в критику. Стоило бы давно решить вопрос с освещением, наладить свет переднего и заднего планов рабочего места.

Толково, подумала Гладкова и заметила для порядка:

— Но фонды, Максим Максимович.

— Ох. Всего-то несколько метров провода да электролампы. Изыщем.

Кузнецов продолжал излагать соображения, размеренно, убедительно звучал его глуховатый голос. Становилось совершенно понятно, что все эти внезапно высказываемые предложения вынашивались давно и не на ровном месте появились. Все-то он увидел, проанализировал, просчитал — и вот лишь после этого, убедившись, что увиденное возможно исправить без выпрашивания и выбивания, предлагает.

«Прав ведь. Казалось бы, мелочи, а ведь нам и подумать над этим некогда. И мастера… ну у них тоже нет возможности. Они всегда так работали, и нет у них ни времени, ни желания задуматься. Слушайте, товарищи, но он редкий молодец…»

— И позвольте заметить, скрип в цехах стоит невыносимый.

— На непривычного человека должно действовать удручающе.

Не стоило так высокомерно, но что он придирается, в самом деле? Максим Максимович согласился:

— Вы правы, я человек непривычный. А ваши труженицы? Они слушают это постоянно, скрип этот, грохот. Когда тележка с этими вот катушками…

— Ровницей.

— Спасибо, буду знать… целыми днями грохочет по нервам, особенно дамским. Подумайте сами: и так трудятся на износ, а тут еще стук да скрежет. Подсознательно зарождается ненависть к машинам, к родному станку. Как тут мечтать о трудовых подвигах, о повышении мастерства? Там недалеко и до вырождения, выгорания, когда, трудясь, обходишься без разума, сердца…

Он вздохнул, встряхнулся:

— Ладно, поэзия все это. Но эти тележки надо заменить на такие, знаете, на роликовом ходу, на подшипниках — они и полегче, и потише.

— Представляете, каких затрат это потребует?

— Я подсчитал. Так на то и излишки сформированы, помните? — он легонько похлопал по планшету. — Теперь по поводу территории. Надо решать вопрос и со внешним благоустройством. Ведь, положим, в цехе чистота, а во дворе, простите, арматура гнилая да мусорные ямы — нехорошо.

— Так под снегом не видно.

— Снег сойдет.

— Конец года, план, не до субботников…

— Понимаю. Изыщем возможности.

Она пригубила невероятного, ароматного вина — на радостях, конечно, символически. Как чрезвычайно занимательно, радостно, волнительно: встретить человека, который не желает, как все, трудиться от сих до сих, а пытается идти дальше, вникнуть в дело, для него чужое, и, не жалея сил, облегчить труд других. Чтобы и все вокруг получили условия и инструменты для того, чтобы таким же образом трудиться.

— Вы очень внимательны. Въедливы.

— Вы хотели сказать: лезете не в свое дело?

— Нечто в этом роде.

— Говорите прямо, со мной-то чего церемониться, — улыбаясь, посоветовал он, — и вам проще, чтобы потом не путаться.

— Вы что, никогда не врете? — прямо спросила Вера.

— Вру, — признался Кузнецов, — и куда чаще, чем вы думаете. Но не вам. С вами как-то очень свободно, уютно, что ли. Хочется быть откровенным.

— Раз так, то тогда почему вы не смотрите прямо? — задорно спросила Гладкова и тотчас, спохватившись, прикусила язык.

Он глянул, как предписано, невозмутимо, без тени насмешки и сомнений. Вера Вячеславовна вспыхнула, опустила ресницы.

— Вы очень красивая, — объяснил Кузнецов серьезно, — и взгляд у вас как алмаз, глаза такие чистые, острые. Неловко. Извините, если что не то сказал.

Она нарочито холодно ответствовала:

— Что вы, Максим Максимович, напротив, всегда рада вас выслушать.

Кузнецов оглядел зал — быстро, внимательно и незаметно.

— В таком случае предлагаю немедленно ретироваться, сейчас самое время.

— Такси вызвать…

— Ни в коем случае. Я отвезу.

…В коробочке, врученной Вере Вячеславовне, оказалось нечто невообразимое: флакон невиданных ранее духов. Малахитовая коробка с черно-золотой виньеткой.