Джеймс Берк - Пленники небес
Я остановился у небольшого заведения, мы уселись за деревянный столик. Негр-хозяин принес нам сэндвичи со свиной отбивной и рис с приправами.
— Так что там про департамент? — спросил Майнос.
— Я слышал, они арестовывали Ромеро и Дартеза.
— Ты-то откуда знаешь? — Он смотрел на бегавших неподалеку чернокожих ребятишек, но взгляд у него стал обеспокоенный.
— Сказал один новоорлеанский бармен.
— Не самый достоверный источник информации.
— Ничего подобного. Ты и сам прекрасно знаешь, что Дартез был связан с какими-то людьми из департамента, иначе зачем им тогда было похищать его тело?
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что департамент использовал этих ребят для контроля за действиями священнослужителей, способствующих незаконной переправке в страну нелегалов.
Он облокотился о крышку стола и стал наблюдать за негритятами, бросавшими бейсбольный мяч.
— А что еще твой приятель-бармен рассказывает про Ромеро?
— Больше ничего.
— А кто он, собственно, такой? Потолковать бы с ним.
— Бубба Рок спросил то же самое. Так что я полагаю, что этот парень в ближайшее время смоется из страны.
— Ну ты даешь. Теперь ты признаешься, что спровадил из города человека, обладавшего ценной информацией. Разреши спросить, как это так получается, что тебе рассказывают то, чего нам ни за что не узнать?
— Я приставил к его башке заряженный пистолет.
— А, ну да. Ты ведь многое узнал о процедуре допроса за время службы в новоорлеанском полицейском управлении.
— Тем не менее я прав, так ведь? Департамент использует их.
— Может быть, и так. Все равно это тебя не касается. Вот что. Мы, из Управления по борьбе с наркотиками, — славные ребята. Наша цель — засадить за решетку как можно больше этих подонков. Мы уважаем парней типа тебя, у которых самые благие намерения, да мозгов маловато. Но советую — не суйся в дела департамента, в особенности если у тебя в доме нелегал.
— Я смотрю, не любишь ты их.
— Мне на них наплевать. А вот тебе следует быть поаккуратней. Однажды я беседовал с высокопоставленным чиновником из службы по делам иммиграции и натурализации, в Белый дом парень метил. Так знаешь, что он мне сказал? «Если поймаете кого из департамента, чистить и жарить их вам придется самим». Так что вот.
— Звучит как очередная байка.
— Ты — прелесть, Робишо.
— Не хочу портить тебе аппетит, но тем не менее: тебе не кажется, что этот самолет затонул потому, что на борту взорвалась бомба? Кто-то хотел убить священника и бедных женщин, бежавших из Сальвадора, после той бойни, что мы там устроили.
— Так ты у нас спец по политике в Центральной Америке?
— Нет.
— Ты там вообще хоть раз был?
— Никогда.
— Ну вот и не говори глупостей.
— Ты просто не пробовал спрятаться от артобстрела в полуразрушенной деревне.
— Хватит пороть ерунду. Я тоже там был, приятель. — Кусок хлеба за его щекой напоминал напряженный желвак.
— Тогда не позволяй этим засранцам из департамента совать нос в твои дела.
Он отложил сэндвич на край тарелки, отхлебнул чая со льдом из своего стакана и задумчиво посмотрел на игравших в тени деревьев ребятишек.
— Ты никогда не задумывался, что с тобой пьяным легче, чем с трезвым? — спросил он. — Прости, я не то хотел сказать. Я тут вспомнил, что у меня в кармане рубашки завалялась кое-какая мелочь. Так что я сам заплачу за обед. Нет-нет, не настаивай. Встреча с тобой — одно удовольствие.
* * *В церкви было темно, прохладно и пахло камнем, воском, водой и благовониями. Сквозь приоткрытую боковую дверь был виден сад, где мальчишкой вместе с другими ребятами я участвовал в крестном ходе в Великую Страстную пятницу. Как сейчас помню залитый солнцем сад, аккуратно подстриженную лужайку и клумбы желтых и пурпурных роз. В глубине сада в искусственном гротике журчал водопад и стояло каменное распятие.
Я вошел в исповедальню и стал ждать священника. Мы с ним знали друг друга уже двадцать два года, и я ценил его участие в бедах простых людей и за это прощал все — и его всепрощение, и нежелание осудить, — как он в свою очередь охотно отпускал мои немудреные грехи. Наконец он появился: это был крупный широкоплечий мужчина с круглой головой и бычьей шеей. В исповедальне стоял маленький настольный вентилятор с резиновыми лопастями, и ветерок слегка шевелил его волосы.
Я рассказал ему про Эдди Китса. Все: и то, как я набросился на него, как ударил кием по переносице, как он лежал на грязном полу, закрыв лицо руками, а между его пальцев сочилась кровь.
С минуту он молчал.
— Ты желал смерти этого человека?
— Нет.
— Уверен?
— Да.
— Ты бы смог сделать так еще раз?
— Нет, если он оставит меня в покое.
— Тогда забудь.
Я продолжал смотреть на него.
— Тебя все еще что-то беспокоит, Дейв?
— Да.
— Ты во всем признался. Не пытайся судить о том, правильно ты поступил или нет. Что сделано, то сделано. Пускай ты поступил дурно, но ведь это он тебя спровоцировал. Этот человек угрожал твоей жене. Неужели Всевышний не поймет тебя?
— Я сделал это не потому.
— Почему же?
— Я поступил так потому, что хотел напиться. Я все время хотел напиться, аж все нутро горело.
— Не знаю, что и сказать.
Я отворил боковую дверь и вышел в сад. Там пахло розами и цветущими деревьями, журчал водопад. Я присел на каменную скамью возле гротика и уставился на носки своих ботинок.
* * *Вернувшись домой, я застал Энни в огороде; стоя на коленях, она пропалывала грядки с помидорами, бросая сорняки в ведро. На ней были джинсы и майка, ноги ее были босы, на лице выступили капельки пота. В то утро, еще в постели, я рассказал ей про Эдди Китса. Она ничего не ответила, только молча поднялась с кровати и отправилась на кухню готовить завтрак.
— Почему бы тебе не свозить Алафэр к своим канзасским родственникам? — спросил я, держа в руке стакан чая со льдом.
— С чего это? — На меня она не смотрела.
— Из-за этого Китса.
— Думаешь, он вернется?
— Не знаю. Иногда их достаточно припугнуть, и они отстанут, но, как будет в этот раз, я не знаю. Но рисковать не хочу.
Она набрала пригоршню сорняков и бросила их в ведро, лоб ее был испачкан землей.
— А пораньше нельзя было сказать? — Она по-прежнему не смотрела в мою сторону.
— Прости. Но тем не менее я все равно хочу, чтобы вы с Алафэр уехали.
— Не хочу показаться напыщенной, Дейв, но я никогда не принимаю решений касательно меня или моей семьи из-за подобных людей.
— Энни, это серьезно.
— Конечно. Для тебя. Ты пытаешься строить из себя крутого полицейского, да семья мешает. Вот ты и решил сплавить нас подальше от Луизианы.
— По меньшей мере, подумай об этом.
— А я уже подумала. Сегодня утром. Целых пять секунд. Даже не думай. — Она прошествовала мимо меня с полным ведром, подошла к овражку на краю участка и вытряхнула туда сорняки.
Вернувшись, она несколько минут серьезно смотрела на меня, потом вдруг рассмеялась.
— Дейв, это уже чересчур. По крайней мере, мог бы предложить нам съездить в Билокси или Гальвестон[9]. Помнишь, что ты сказал, когда посетил Канзас? «Пожалуй, это единственное место в Америке, которому атомная война пошла бы на пользу». И после этого ты хочешь меня туда отправить?
— Ну ладно, поезжайте в Билокси.
— Не выйдет, сладенький. — Она направилась па задний двор, воинственно помахивая ведром взад-вперед.
* * *В тот вечер мы отправились на праздник в Сент-Мартинвилль. Движение по главной улице было перекрыто, чтобы люди могли потанцевать, и на импровизированной дощатой эстраде, устроенной прямо на берегу залива, сменяя друг друга, выступали акадский струнный оркестр и рок-группа. На фоне лавандово-розового неба зеленели верхушки деревьев, легкий бриз шевелил листву дубов в церковном саду. По странной причине рок-н-ролл в Южной Луизиане остался таким же, как в пятидесятые годы — в эпоху Джимми Рида, Клифтона Шенье, Фэтса Домино и Альберта Эммонса. Я сидел за деревянным столиком близко к эстраде, слушал музыку и смотрел на танцующих; передо мной стояла тарелка с красной фасолью, рисом и жареным выменем. Энни и Алафэр отправились искать туалет.
Вскоре с запада поползли черные тучи, порывы ветра понесли по улице опавшие листья, скомканные газеты, бумажные тарелки и пластиковые стаканчики. Однако концерт продолжался, всем было наплевать на дождь и гром; в конце концов, жизнь-то одна — так давайте веселиться. Я сидел и размышлял о том, почему мы становимся именно такими, а не другими. Почему я стал пить: были ли то остатки инстинктивной тяги маленького ребенка к бутылочке с соской, а может, дело в генетической предрасположенности или влиянии окружающих. Вспомнился мне сержант из нашего взвода, и я подумал: вот уж на кого окружающая среда никак не смогла повлиять.
