Николай Леонов - Мент поганый
Мальчик, убив патриарха воровского мира Эдуарда Федоровича Губского, понял, что мосты за спиной погорели, только выполнив задание авторитетов, он может уцелеть. Как уже говорилось, вор был смел, ловок и находчив. Он вновь забрался на второй этаж, пошел по карнизу, заглядывая в окна. И в третьем окне Мальчик прикупил лишнюю карту, а проще сказать, наткнулся на пистолет Толика, который находился в номере своего шефа Георгия Акимовича Мельника. Степан с Толиком, отчаянно привирая, изложили Мельнику кошмарную историю захоронения трупа Аварии, получили новые инструкции, и Толик подошел к окну, чтобы выбросить окурок. И на тебе, за подоконником не воробей, а гость. Толик был прост, как огурец, ткнул гостя пистолетом в лоб и предложил зайти. Мальчик был ребенком сообразительным, спорить не стал, впрыгнул в комнату и предстал пред не совсем светлые очи начальника контрразведки Мельника. Мальчик никогда не видел его, но слышал предостаточно и узнал сразу. Мельник вора тоже никогда не видел, только глянул, понял, кто перед ним, и тут же просчитал, кто этого человека послал.
– Эдуарда Федоровича ищете? – Мельник улыбнулся необаятельно. – Обмишурились. Ну, раз зашел, присаживайся. Степа, поднеси гостю. Человеку говорить следует, а у него в горле першит.
Степан налил стакан, от широты души подвинул бутылку пепси. Мальчик благодарно кивнул, выпил, утерся ладонью и, не ожидая вопросов, рассказал свою повесть от «а» до «я».
Толик и Степан, довольные, что лишились «благосклонного» внимания шефа, слушали с интересом и новоявленному Гомеру не верили, криво усмехались. Мельник же умел отличить правду от лжи, кроме того, знал Каца и его возможности, понял, что в окно залетела золотая птица, которую он разыскивал всю жизнь.
– Значит, Эдуард Федорович Губский погиб на боевом посту? Почтим память товарища. – Мельник встал.
Воры вскочили, Мельник перекрестился, сел и сказал укоризненно:
– Значит, ты, сучонок, Патриарха Всея Руси порешил?
– Да не хотел я, старик сам наткнулся, непонятно как…
– Умолкни, – перебил Мельник и бросил на Степана, который сидел чуть в стороне, за спиной Мальчика, долгий взгляд.
Степан не был Спинозой, но взгляд хозяина понял и вынул из кармана шелковый шнур. Мельник согласно прикрыл глаза и, упреждающе подняв палец, спросил:
– А девку мою за что? Она тебе чем помешала?
– Какую девку? Не знаю ничего, мне чужого не надо, у меня своего!.. – Мальчик шлепнул по макушке.
– Странно, но верю, верю. – Мельник поднял руку, утвердительно кивнул, но он не Мальчика успокаивал, а удерживал Степана, который уже поднялся, торопился услужить, так как знал, что жизнь ночного гостя ничего не стоит и ответа за нее никто не потребует. – Сопляки, вы и есть сопляки. – Мельник даже улыбнулся. – У вас что больше тыщи, то сразу миллион. – Он взглянул на Степана, затем на Толика, подмигнул и рассмеялся, призывая сотоварищей повеселиться.
Охранники, естественно, довольно заржали, Мельник вытянул руку, пальцем выстрелил в Мальчика.
– Теперь решай, парень, жить тебе или умереть! Скажешь правду, значит, выпал «орел».
Мальчик приподнялся на стуле, у него задергалось веко, губа отпала, он впился взглядом в Мельника, прошептал:
– Чтоб мне в параше утонуть.
– Значит, коричневая замшевая куртка? – спросил Мельник.
– Точно! – Мальчик икнул. – Ношеная, подкладка сеченая, чтобы не заподозрили.
– Верю, твоя взяла. – Мельник кивнул Степану и взял со стола бутылку, зная, как ни быстро удавить человека, он все равно успеет взбрыкнуть и может стол опрокинуть.
Двух покойников уложили в одну машину. Мельник велел ждать, вошел в холл, решил позвонить, вызвать еще людей, но телефон не работал. Он бросил трубку и решил: что бог ни делает, все к лучшему. С Толиком и Степаном совладать несложно, а прибудут новые люди, прознают о бриллиантах, сговорятся за спиной… Он вернулся к машинам.
– Конечно, никаких миллионов у еврея нет, но могут быть деньги серьезные, – сказал Мельник, оглядывая охранников. – Будете слушаться, все нарисуем в лучшем виде, я вам грехи отпущу и долей не обижу.
– Не сомневайтесь, – ответил Толик.
Степан лишь молча кивнул.
– Ты, говорун, – Мельник ткнул Толика в лоб, – вывезешь жмуриков, свернешь направо, там овраг, сбросишь, прятать уже ни к чему. Ты, Степан, выгони вторую машину за ворота, оставь на стоянке у леса и быстро возвращайся. Все, двигайте.
Когда машины уехали, Мельник обошел здание – горели лишь окна в номере Каца. Мельник спрятался за деревьями, рассматривал освещенные окна. «Спать никто не должен, – думал он, – значит, собрались в кучу, договариваются. Дельцы убалтывают мента, долю сулят. Как он тут, поганый, объявился и зачем? Как бы сладко сейчас без него было! Спокойно, Георгий Акимович, ништяк, все образуется». Мельник любил называть себя по имени-отчеству, возможно, и потому, что в жизни его так называли крайне редко.
«Миллион! И не деревянными, которые сегодня у кого угодно есть, а завтра ими за бутылку будем расплачиваться… Мента придется замочить, иначе не завладеть. Но он же клейменый, крученный, в десяти водах стиранный, соображает и до утра из номера не выйдет. А поутру ложкомои, холуи, как клопы, поползут, народу, как на распродаже тряпок по талонам. Нет, утра ждать нельзя, мента порешить затемно и вывезти. Как? Думай, Георгий Акимович, ты же умный. Силой не войдешь, перестреляет влет».
Мельник достал из кармана газовый баллончик, закамуфлированный под зажигалку, повернул на пальце массивный перстень.
«Сколько у меня времени? Людишки появляются после шести, час про запас и час на всякий случай, значит – четыре, сейчас два, следует поторопиться. Как войти в номер? Открыть может только мент, значит, разговаривать придется с ним. На что он может клюнуть? Зачем он сюда явился?»
Когда Юдин, закончив неудачные переговоры с Гуровым, вернулся в гостиную, Кац лишь взглянул на него, ничего не спросил, покачал головой и тихо произнес:
– Ну, ты совсем больной.
– Все в этой стране не так как надо! – Юдин допил свой бокал, плюхнулся в кресло. – За такого партнера можно душу дьяволу заложить, а он по ту сторону, и что защищает – неизвестно. Я убежден, что он сам не знает.
– Нам повезло, – произнес Кац, однако радости в его голосе слышно не было. – Лев Иванович человек жестокий, но порядочный и не отдаст нас…
– Заткнись ты, ради бога! – перебил Юдин. – Лучше скажи, мудрец, почему у нас все не как у людей?
Кац ответить не успел, в коридоре послышались шаги, дверь дернули, затем уверенно постучали, и раздался голос Мельника:
– Бессонница замучила? Лев Иванович, вы что, арестовали моих приятелей?
Юдин и Кац переглянулись и одновременно повернулись в сторону спальни, как прилежные ученики поворачиваются к двери, увидев классного руководителя.
Гуров вышел неторопливо, поправил галстук и одернул пиджак, зевнул. Он, когда нервничал, порой зевал.
– Иду, Георгий Акимович. – Он подошел к двери, но на случай шального выстрела встал сбоку, у стены. – Я не прокурор и арестовать никого не могу. Я лишь временно задержал ваших друзей. Желаете присоединиться?
– Лев Иванович, ты же умный мужик, кончай ля-ля разводить, разговор имеется.
– Что, пожар? – Гуров переложил пистолет из наплечной кобуры в боковой карман. – А нельзя подождать до утра?
Наступила пауза, затем, чуть понизив голос, Мельник сказал:
– Я знаю, где находится нужная вам дискета. Сейчас помню, а к утру могу и забыть.
Теперь паузу держал Гуров. Да, недаром этот человек занимает высокий пост в партии уголовников, умен, незаурядно умен.
– Уголовный кодекс знаете. – Гуров жестом позвал Юдина. – Статья о необходимой обороне известна. Если мне не понравится выражение вашего лица, стреляю. Сейчас дверь откроется, вы сделаете шаг и остановитесь.
Кац ушел в спальню, Юдин повернул ключ, открыл дверь. Мельник вошел, улыбаясь, держа руки перед собой, демонстрируя, что они пусты. Юдин дверь тут же захлопнул и вновь запер.
Мельник и Гуров смотрели друг на друга, преступник улыбался, сыщик, оглядывая его, равнодушно приказал:
– Снимайте пиджак, бросьте на кресло.
– Хороший пиджак, дорогой. – Мельник выполнил приказ, вновь продемонстрировал пустые руки.
– Брюки!
– Что? – не понял Мельник.
– Штаны сними!
– Что ты такой пугливый! – Мельник снял ботинки, начал стаскивать брюки, неловко запрыгал на одной ноге.
– Для смелых оперативников скоро специализированный крематорий откроют.
Сыщик злился. Ему было наплевать, что о нем подумают присутствующие, но, так перестраховываясь, он был противен сам себе. Им двигал инстинкт самосохранения. Казалось, под ложечкой подергивали туго натянутую струну, она тревожно гудела, во рту пересохло. И хотя никто, конечно, не мог догадаться о том, как ведут себя нервы сыщика, ему было стыдно. Так скверно он чувствовал себя лишь однажды, когда из-за оплошности коллег оказался под дулом пистолета маньяка-убийцы. Тогда сыщик был без оружия, сейчас у него в кармане пистолет, и перед ним не трясущийся наркоман с побелевшим пальцем на спусковом крючке, а хиленький человечек, которого одним ударом можно перешибить. Все так. Но отчего так пронзительно поет струна?
