Аркадий Вайнер - Город принял
— Ха! Подходят! Глупость сплошная! Вам такие бусы незачем — при вашей яркой внешности. А женщине некрасивой…
— Задирака! Прекратить разговорчики! — скомандовал я. — Что ты мелешь все время!..
Задирака искоса посмотрел на меня в зеркальце, еле, заметно усмехнулся. И точно так же заулыбались на заднем сиденье Скуратов и Халецкий.
— Есть прекратить разговорчики! — «отрепетовал» Задирака. — Только, Станислав Палыч, зря вы сердитесь: мы же от разговорчиков не едем медленней…
— А что толку в твоей гонке? — срываясь на сварливый тон, сказал я. — Ты дожимало, а не водитель! Никак не научишься ездить по-оперативному!
— Почему это? — обиделся Задирака. — Кроме вас, никто не жалуется!
— Потому что сами ездить не умеют, вот и смотрят, разинув рты, как ты жмешь на всю железку. А если бы ты микитил немного, то поехали бы не по Садовому, а через новый мост по кольцу «В». Вдвое быстрее… Понятно?
— Понятно! Только… — Задирака собирался обстоятельно доказать свою правоту, но я уже повернулся к Одинцову.
— Ну что, Юрец? Сейчас ты с Юнгаром должен показать класс.
— Постараемся, — смущается Юра Одинцов. Со своим румянцем и длинными модными волосами он вообще больше похож на девушку-отличницу, чем на сержанта милиции. — Нервничает он всю неделю…
— А чего? — спросил я.
— Да брата его, Фархада, ранили ножом в субботу…
— А, да-да! — вспомнил всезнающий Задирака. — Это на прошлом моем дежурстве было. Фархад с проводником Костиным задержали грабителей, один из них и ткнул его ножиком…
Рита обернулась, с интересом посмотрела на огромного пса.
— И вы думаете, он понимает? — недоверчиво переспросила она Одинцова.
— Конечно! Собачки все понимают. Они же в одной вольере живут. Когда Фархад не вернулся, Юнгар сразу все понял — вот и тоскует…
— Вы о нем, как о человеке, говорите, — тепло улыбнулась Рита.
— А собачки во всем, как люди, — серьезно сказал Юра Одинцов. Юнгар положил огромную башку ему на колени, сладко зевнул, разинув розовую зубастую пасть. — Юнгар у нас вообще талант, умница, — убежденно повторил кинолог.
Уставший от молчания Задирака подал голос:
— Ты так его расхваливаешь, что не понять, кто из вас умнее!
— Глупо и грубо! — не удержался я.
Одинцов, абсолютно не обижаясь, пожал плечами, степенно сказал:
— На то я и вожусь с ним три года, чтобы он в работе был умнее меня! Дрессировщик все свое должен собачке передать…
— Вот это речь не мальчика, но мужа! — откликнулся Халецкий. — Как говорится, пусть режиссер умрет в актере…
На Лучевой просеке парка Сокольники видна группа людей, милицейский автомобиль и длинная американская машина с дипломатическим номером. Задирака лихо тормознул, и я хлопнул Одинцова по плечу:
— Ну давай, Юрец, от тебя с Юнгаром, можно сказать, зависит вся дальнейшая политика разрядки…
Милицейский лейтенант, безошибочно опознав во мне старшего, отрапортовал:
— Товарищ капитан, вот эта иностранная гражданка заявляет, что у нее не то похитили в кафе бриллианты, не то расстегнулась цепочка, и она их потеряла…
Элегантно одетая женщина средних лет громко и очень быстро говорила по-английски, от возбуждения растрепалась ее безупречная прическа с умеренной сединой, все время съезжали на нос модные очки с поляризованными стеклами. А я, «построив» невозмутимое лицо, слушал ее, кивал, поддакивал, пока лощеный молодой человек, наверное переводчик, безуспешно пытался вставить хоть словцо, чтобы пояснить ситуацию.
Минуты через три я спросил Риту:
— Сердечных капель или, лучше, успокаивающего нет? Я по-английски ни бум-бум, а она ему еще час не даст сказать…
Ухмыльнувшись, Скуратов сказал:
— Она объясняет, что бриллианты — это фамильная реликвия…
Ну да, ему хорошо — он ведь только экзамены в адъюнктуру сдал.
А американка не замолкает ни на мгновение.
— Колье было подарено миссис Канингам в день конфирмации, — врезался наконец в синхронный перевод лощеный паренек. С акцентом говорит паренек.
Американка, не снижая темпа изложения, вдруг заплакала, и лицо ее мгновенно стало старое, мятое, в красных пятнах.
— Она никогда его не снимала, — объяснил Скуратов. — Это старые бриллианты из Африки…
— …Колье подарила бабушке мисс Каннингам, урожденной Ван ден Гейт, ее жених лорд Мауктботтен, — включился переводчик. — Лорд Мауктботтен был военно-морским атташе Великобритании в Вашингтоне…
Скуратов, с трудом сдерживая смех, переводит мне:
— Впоследствии их помолвка расстроилась из-за того, что лорд был протестантом, а Ван ден Гейты — убежденными католиками…
— Зря смеешься, — негромко сказал я ему. — Можно сказать, из-за религиозного фанатизма не сложилась жизнь, а мы имеем это головоморочение…
— …Колье было куплено в свое время в Лондоне, на аукционе в салоне Сотби, — пока что гнал подстрочник переводчик.
— Е-мое! — восхищенно воскликнул Задирака. — Во дает! Полный сикамбриоз!
Махнул рукой, отошел и стал рассматривать американский автомобиль, спросил что-то у шофера и сразу начал объяснять ему, что американские лошадиные силы меньше наших.
Я подмигнул Скуратову, и он решительно перебил американку:
— Джаст э момент! Уан минэтс оф…
— Как выглядело колье? — спросил я.
— Хау ду бриллиентс лук? — нырнул Скуратов, как в реку, в нескончаемый рассказ мисс Каннингам.
И как столб брызг и пены, вопрос выплеснул новый поток слез и слов.
— Если я правильно понял, — сказал Скуратов, — это платиновая ветка с бриллиантовыми цветами…
— Где она гуляла в парке? — попытался спросить я.
Пошли долгие мучительные объяснения. Рита спросила меня:
— А как же Юнгар будет искать металлический предмет?
— У металла есть запах, просто его обычные собаки не улавливают. А Юнгар нам столько гильз, ножей, ключей и монет перетаскал — хватило бы на целый трактор!
Одинцов посмотрел на меня и сказал:
— Металл! Юнгар, металл! Ищи! Ищи!
И служебный пес пошел. Он размотал на всю длину лонжу и за это время набрал скорость, а Одинцов тронулся с места плавно и быстро, без рывка, и в следующее мгновение они превратились в единое целое — человек и зверь, они мчались легко и быстро, в них не было никакой напружки, казалось, что земля сама отталкивает их ноги для следующего стремительного прыжка. Они летели ровно и неутомимо, и окружающее для них сейчас не существовало, они целиком были в азарте поиска.
— Красиво как! — сказала Рита, глядя на растворяющиеся в сумерках их силуэты.
— Да-а, они оба молоды, сильны и добры, — задумчиво сказал Халецкий. — Как первые существа на земле, они не знают усталости, и это прекрасно!
Я присел на пенек, закурил и, глядя на Скуратова, который бойко разговаривал с американкой, заметил Рите:
— Служебные собаки живут гораздо более интересной жизнью, чем их домашние собратья… Но они платят дорогой ценой за это…
И снова из сгущающейся темноты близко от нас появились Одинцов с Юнгаром. Юра уже спустил собаку с поводка, и она работала «рядами»: челночно прочесывая газоны, кустарник, мелкий подлесок. Здоровенный полукруг, стянутый тетивой асфальтовой дорожки. Одинцов подошел ближе, и наперерез ему, тихо скуля стремится Юнгар, в пасти у него что-то блестящее, и вид счастливый — победительный. Кинолог схватил поноску — это анодированная дешевая пудреница. Юра бросил ее демонстративно на землю:
— Юнгар, фу! Не то… Не то, Юнгар… Ищи металл, собачка! Металл!..
И новый рывок в темноту, в море сырых осенних запахов. Следом срывается Одинцов, и они сразу же исчезают среди черных облетевших стволов, серых теней, начинающегося вялого дождя, и только слышно их сильное дыхание, тяжелый топот сапог Одинцова, шелест палых листьев, хруст сучьев, слабо угадывается настороженная волчья рысь Юнгара.
— Ты сказал, что наши собаки дорого платят… — напомнила Рита.
— Они живут нашей жизнью — волнуются, огорчаются, радуются и сверх меры нервничают, они часто пугаются и по команде хозяина преодолевают свой испуг, некоторых ранят, иногда убивают. А те, что доживают до пенсии, вскоре умирают. Все розыскные собаки живут вдвое меньше обычных овчарок…
Рита недоверчиво посмотрела на меня:
— А это не профессиональная легенда?
— Нет, Рита, это правда. Нам всем выпадает слишком много страстей человеческих — на две жизни…
Издали послышался тонкий собачий вой, и из темноты, прорезаемой фарами машин, появился скачущий, приплясывающий Юнгар. Все невольно подались к нему, и почти тотчас же из туманного сумрака возник бегущий, чуть-чуть запыхавшийся Юра Одинцов. Он разжал кулак — в руке ярко блестела, переливалась платиновая ветка с бриллиантами на разорванной цепочке.
