Юрий Ребров - Все золото Колымы
— Это сколько же времени потребуется для определения — было похищение или нет? — продолжал горевать Иван Петрович. — А над нами висит максимальный срок возбуждения уголовного дела. Ты это, Комаров, знаешь? Уголовно-процессуальный кодекс не забыл?
— Какой паразит! — в комнате неожиданно возник возбужденный Енукашвили. — Свет в ванной не выключил. Как в собственной квартире хозяйничал, понимаешь!
Волнуясь, участковый внезапно забывал русские слова и паузы заполнял неизменным «понимаешь». Коля Ушаков немедленно отправился в ванную комнату, пока там не успели наследить коллеги. И в это время раздался неуверенный голос понятого:
— Может, в каталог не все вошло. Во время нашей последней партии Николай Федорович говорил о новой покупке. У какого-то знаменитого филателиста приобрел за бешеные деньги. Кажется, четыре серии. Тысяч за восемь...
2.Ильин-младший, когда я спросил его о таинственных сериях, долго молчал, и мне представилось, как он на другом конце телефона проводит расческой по своей поредевшей шевелюре, листает записную книжку в поисках сведений, нуждающихся в запоминании.
— Нет, ничего не слыхал, и Николай Федорович определенно мне об этих сериях не рассказывал, — подал голос после длительного раздумья Ильин. Подумал еще и добавил: — Дорогие покупки просто так не совершаются. Идет долгий период переговоров, делаются попытки обойтись простым обменом. А уже потом...
В городском отделении общества филателистов мне сообщили, что последним человеком, с которым Ильин вел деловые переговоры, был народный артист Агаев. Во всяком случае, выяснилось, что сам Николай Федорович с гордостью рассказывал о встречах с ним и о том, что у них состоится «взаимовыгодная операция». Он так и говорил «взаимовыгодная операция».
Мне повезло. Народный артист заканчивал гастроли в Москве и, как мне сообщили, сегодня у него был концерт в Жуковском. Я ехал на электричке мимо живописных подмосковных поселков и философствовал на тему о неисповедимости путей работника угро. Никогда не поверил бы, расскажи кто-нибудь из моих магаданских коллег, что я буду разговаривать с самим Агаевым. Что касается женской половины моих знакомых, то там было бы повальное смертоубийство за возможность пойти вместе со мной на встречу со знаменитым певцом.
Дежурная Дома культуры, изучив мое служебное удостоверение, сразу потеряла интерес к моей особе и лишь неопределенно махнула рукой, должно быть определив вчерне направление, по которому надо идти в поисках народного артиста, проходившего в свое время стажировку в самом «Ла Скала». За кулисами было буднично и ничто не напоминало праздник, царящий на сцене во время концертов известных певцов. Рабочий в черном халате, чертыхаясь, тащил невероятных размеров лестницу — на такой впору работать пожарникам по эвакуации жителей верхних этажей. Люди, находившиеся по другую сторону движущейся громадины, оказались словно в клетке, наподобие той, из которой выбегают на арену дрессированные львы и прочая хищная живность. Я шел, продираясь сквозь декорации, сваленные в кучу огнетушители, чуть не свалился в невесть откуда взявшийся люк. Не знаю, остался бы я в живых, но от этого проклятого дела меня освободили бы, это точно.
В конце концов я набрел на артистическую уборную популярного вокалиста. Я вежливо постучал, услышал глухое ворчание, похожее на шум водопада, и вошел. Агаев сидел возле старого, с потрескавшейся амальгамой зеркала и превращался в Кончака. Прямо на глазах. Сделал незаметное движение, подсинил слегка веки — и на меня глядит самый настоящий предводитель половцев. Взгляд коварный, всех подозревающий в измене. Не приведи бог с таким товарищем встретиться в чистом поле или в темном переулке. Но тут я опустил глаза и едва не расхохотался: Кончак был облачен в тельняшку с прожженной на животе дырой.
Агаева я слышал пару раз на филармоническом концерте, однажды — на шефском концерте в милиции, ну и, понятно, по телевидению. Был он всегда в отлично сшитом фраке, с белой бабочкой, со значком лауреата какого-то престижного конкурса, в лакированных туфлях и с фантастическим букетом цветов, независимо от времени года. Видимо, зимой его поклонницам приходилось несладко.
Кончак в тельняшке скосил повеселевший взгляд в мою сторону и почти пропел скрипучим голосом, осипшим от тысячекилометровых степей:
— Следователь Ко-ма-ро-ов. Я уга-а-а-дал?
— Так точно, Георгий Евгенье-евич... — я и не заметил, как перешел на речитатив. Петь дуэтом с оперной звездой первой величины — о таком можно рассказывать всю оставшуюся жизнь.
— Че-ем обя-за-ан? Простите за костюм...
— Пришел поговорить о вашем знакомстве с товарищем Ильиным. — С сожалением перешел я на сухую прозу. Народный артист отложил карандашики для грима и в его глазах неожиданно погасло все кончаковское и осталось лишь нескрываемое любопытство.
— Очень интересная коллекция у Николая Федоровича. Прямо филателистический Лувр. Ни одной рядовой марочки, как у нас, грешных. Сплошные редкости, не говоря уже об их количестве.
— А вы знакомы с ней лично или по рассказам очевидцев?
— Был в личном контакте, кажется так это звучит на вашем языке. Сам смотрел шесть кляссеров и пускал слезу как мальчишка. Одну серию приобрел за пять тысяч целковых. По нынешним временам дороговато, но где такой материал найдешь? В Измайловском парке или в комиссионном на Волгина — днем с огнем не сыщешь. Так что претензий нет. Цена ниже каталога. Пришлось три месяца, как говорится, в три смены вкалывать.
Я с тоской подумал, что для ликвидации дефицита в пять тысяч мне пришлось бы «вкалывать», как изволил выразиться народный артист, две ближайшие пятилетки.
Тем временем Агаев, вспомнив приобретенную серию, снова пришел в превосходное настроение и опять почти запел:
— Надеюсь, купил марочки, не похищенные в государственных учреждениях, и в тюрьму не посадите?
— Нет, что вы, все законно. А народных артистов держать в тюрьмах — себе дороже. Народ нас не поймет. Хотелось бы услышать ваше мнение о Николае Федоровиче. Что это был за человек?
— Мало знал. Не имею права делать выводы и давать характеристики. Встречался раз пять на выставках, трижды был приглашен в гости. Вот и все знакомство. Приятный был мужик во всех отношениях. Все «экспозиции» своего музея показал, даже «запасники».
— Марки приобрести он предложил?
— Нет, что вы! Я как увидел эту серию... Я же ее лет восемь разыскивал. Спрятал поглубже хитрость и эдак невинно спрашиваю: «А у вас, дорогой Николай Федорович, случайно в дублях этой серии не имеется?» А он мне: «Случайно имеется. И даже в трех экземплярах...»
Агаев разгорячился свежим и таким замечательным воспоминанием и стал похож на одного из охотников на знаменитой картине художника Перова. Разве что не стал показывать размер серии, да и как можно показать размер такой ничтожно маленькой, занимающей всего одну «строчку» на странице альбома.
— А знаете, мне пришла в голову одна крамольная мысль: пожалуй, был покойный человеком весьма честолюбивым. Понимаю, о мертвых — только хорошо, но вас же дифирамбы не интересуют. Сказал он мне насчет трех экземпляров и даже в голосе у него звучало фанфарами из «Аиды» превосходство надо мной, простым смертным...
— Так уж и простым смертным!
— А вы знакомы с собачниками? Нет? То-то! Так вот, у них, я наблюдал, процветает полнейший демократизм. Какой-нибудь академик, чуть не обнявшись с грузчиком, на чем свет стоит честит несправедливое судейство. Его псу, видите ли, полагалась большая золотая медаль, а ее дали какому-то задрипанному терьеру. У филателистов нечто похожее наблюдается. Разве что в меньшей степени, что ни говори, марки — это не живое существо. Все мы живем одними страстями, и в этом мы все рядовые. Я, к примеру, лет двадцать дружу с Николаем Егоровичем Полуектовым, продавцом в магазине наглядных учебных пособий. Скромный статус, но какая душа! Ему восьмой десяток, а начнет о новой марочке говорить — лет на тридцать моложе. И какая память! Его в наших кругах «филателистической энциклопедией» зовут. По-моему, ему всю жизнь лишь одно мешало — собственная скромность. Слишком хорошо он думал обо всех, кто его окружал, и слишком самоуничижительно — о себе самом. Поэтому выше продавца не пошел. Побольше бы нам таких людей!
Николай Егорович Полуектов и впрямь поражал феноменальной памятью, не задумываясь, называл каталожные номера редких серий, рассказывал о разновидностях, и все это так, будто испытывая неудобство передо мной: мол, вам, конечно, все это и без меня известно, но куда денешься — старческая болтливость. И потом, так приятно говорить с интересующимся человеком. Цифры, имена, годы, названия каталогов лились из него нескончаемым ручейком. Даже сухая строчка ценника звучала в его исполнении сладким мадригалом: вот ведь как получается — не ценили марочку, а прошло время, и бывшие красавицы, лелеемые недалекими аристократами, остались далеко внизу. Настоящей воды бриллиант от искусственной подделки истинный ценитель всегда отличит...
