Михаил Михеев - Поиск в темноте
— До цирка, — с опозданием ответила я. — Можно я сяду с вашей девочкой?
Я открыла заднюю дверку и устроилась рядом с девочкой.
Завьялов тронул машину.
Я пока не знала, что мне говорить и как мне держаться, ожидая, когда сам хозяин или дочь как-то прояснят ситуацию.
— Познакомься, Сенька, с тетей Женей, — сказал Завьялов, не поворачиваясь. Мы приближались к перекрестку, а там зажегся желтый.
— А почему я ее раньше не видела? — спросила девочка.
— Вот теперь увидела.
Девочка повернулась ко мне, и мне стало чуть не по себе от ее доверчивого любопытного взгляда.
— Меня зовут Ксения, — сказала она. — Это папка меня Сенькой зовет. Но вы тоже можете меня так называть.
— Я буду звать тебя Сеней.
— А папа — Борис Аркадьевич, да вы, наверное, и сами знаете.
Да, я знала, как зовут Завьялова, но он этого, думаю, не знал, а я не могла лгать, глядя в ясные детские глаза, и только молча кивнула в ответ.
— Он вас уже катал на машине?
— Еще нет.
— А почему? Он всех наших знакомых катает, и тетю Тому, и тетю Лару, и дядю Вадю…
— Сенька, — перебил ее Завьялов, — не приставай к тете Жене с вопросами, — поворачивая направо, он быстро глянул на меня с чуть заметной улыбкой. — Озадачил вас, вижу, Евгения Сергеевна?
— Признаюсь.
— Видел вас у Ларисы на дне рождения. Через дверь. Заходить мне некогда было — Сенька в машине ждала. Лариса и объяснила: кто вы и как к ней попали.
— Ясно, — сказала я.
Завьялов притормозил, пропуская замешкавшегося на дороге старичка с авоськой, из которой торчали горлышки пустых молочных бутылок.
Завьялов видел мое лицо в зеркале заднего обзора, а я быстро взглянула на его профиль — как утверждал Грин: профиль более точно передает содержание человека, нежели его фас… Впалые щеки, четко выраженные скулы, жесткие губы, грубоватый короткий нос… моя хваленая интуиция молчала. Вот разве только улыбался он как-то принужденно, как будто совсем этого не хотел, глаза не улыбались — одни губы.
— Евгения Сергеевна, — сказал он, — уж коли случай вас ко мне в машину посадил, просьба у меня к вам… Вы очень торопитесь домой?
— Домой? Нет, не тороплюсь. Вы хотите нас с Сеней покатать?
— Если бы! Тут дело чуть серьезнее, только не обижайтесь на просьбу.
— Пожалуйста.
— Сегодня в ЦУМ детские шубки привезли. Хочу купить Сеньке новую. День рождения у нее скоро. Да и выросла она из своей старой дубленочки.
— Вот! — показала Ксения. — Руки из рукавов вылазют.
— Вылезают, — поправил Завьялов.
— Вылезают. И дырки…
— Хочу вас попросить шубку нам выбрать. Матери у нас нет. А я покупатель плохой. Неудачливый. Не умею покупать.
— Не умеет! — подтвердила Ксения. — Сапожки купил, а они сразу порвались.
— Да, — отозвался Завьялов со своей слабой улыбкой. — У сапожек через неделю застежка отскочила. Так и тут, боюсь, куплю что-нибудь не то. А вы специалист…
— Ну, какой я по шубам специалист!
— Все же лучший, нежели я.
Завьялов знал, не только где я живу, но и кем работаю. И хотя это ему могла рассказать все та же Лариса, у меня мелькнула мысль, что он, кажется, знает про меня больше того, что она могла ему рассказать. Вот тут я вспомнила полковника: «один шанс на миллион…»
— Поедемте, тетя Женя! — и Ксения просительно положила свою ручку на мою. — А то папка шубу купит, а у нее все пуговки сразу пообрываются.
— Поедем, Сеня, — сказала я. — Купим, если есть хорошие шубки. А пуговицы нужно сразу еще раз пришить, плохо это делают в мастерской.
Машину Завьялов оставил на платной стоянке возле ЦУМа. В магазин мы прибыли вовремя, только прошли в отдел детской одежды, как дежурная повесила на входе символическую ленточку.
— Последние десять штук остались, — объяснила она покупателям.
Хотя и из последних, но шубка нам попалась хорошая, из мягкого пушистого меха, почти не отличимого от настоящего. Мне, собственно говоря, негде было и проявить свои способности, я только последила, чтобы шубка не оказалась короткой или тесной, или перекошенной при пошиве.
Ксения, что ни говори — будущая женщина! — кокетливо вертелась перед зеркалом, голубые глазки ее счастливо поблескивали, я так и оставила ее в новой шубке, а старую попросили завернуть, что продавщица и сделала. Мы возвращались к машине, и Ксения шла, держа меня за руку, и довольная поглядывала то на меня, то на отца, на меня даже чаще, и все расспрашивала, сколько белочек пришлось застрелить, чтобы сшить такую хорошую шубку. Я сказала, что она может быть спокойна, так как на ее шубку белочек не пошло ни одной. Я говорила с ней весело и непринужденно, отчаянно стараясь, чтобы мое лицо выражало именно то, что она хотела бы видеть.
Завьялов шел рядом, молчаливый и суровый, и я могла объяснить это тем, что на моем месте так же могла бы идти его жена, может быть, он до сего времени помнил о ней, и все это окончательно не укладывалось в схему моего поиска.
Он открыл дверку кабины, забросил на заднее сиденье сверток со старой шубкой, наклонился, чтобы открыть дверные фиксаторы, и, когда выпрямился, задел головой за верхний край дверки. Воротник куртки отогнулся, а я стояла за его спиной и увидела, как на изнанке воротника сверкнули как бы две заклепки.
Но это были не заклепки.
6
Медленно поднималась по ступенькам лестницы на свой четвертый этаж.
Как бы несла на плечах тяжеленный рюкзак, возвращаясь из утомительного туристского похода, когда устаешь так, что только о том и думаешь, как бы наконец добраться до дома, сбросить со спины свинцовую тяжесть и сказать облегченно: «Ну, все!»
Я открыла дверь, сняла пальто, но не смогла освободиться от тяжести рюкзака, так и прошла с ним в комнату и присела на кровать.
Услышала, как на кухне завизжала кофемолка, как забрякали чашки. Я знала, что Петр Иванович уже сидит за столом и ждет, как я войду, скажу «добрый вечер!» и мы будем пить кофе, вернее, кофе буду пить одна я, а Петр Иванович — сердце! — нальет себе из чайника жиденького чайку.
Вешалка на болтиках…
Все, что я увидела за сегодняшний день, весь облик Бориса Завьялова, его отношение к дочери — все это рождало у меня стойкое ощущение протеста против того жестокого предположения, которое мы сделали, услышав от гардеробщика про эту полоску кожи, прикрепленную двумя болтиками к воротнику.
У нас не было ни одного явного, точно уличающего факта, мы хватались за каждую случайную деталь. Были подозрения, я цепляла их одно за другое, пока на конце цепочки не оказалась судьба голубоглазой девочки, которая на многие годы — если не навсегда! — может потерять отца.
Мне не хотелось быть колесом, которое раздавит ее жизнь, но и свернуть в сторону я уже не могла.
«Тетя Женя, вы придете к нам в гости?»
Нет, милая девочка, в гости к твоему отцу если и придут люди, то незнакомые, чужие люди, но только не я!…
Петр Иванович, удивленный моей необычной задержкой, осторожно постучал в дверь, я сказала: «Да, да!» — он заглянул, встретил мой взгляд и погасил улыбку.
— Я там ваших беляшей принес, — сказал он. — По дороге случайно купил.
Мне уже было известно, как «случайно» попадались ему по дороге мои любимые мясные беляши, — конечно, ходил сам за ними к ЦУМу, где на площадке перед магазином торговали всяческими пирогами из термосов шустрые толстощекие буфетчицы, в белых халатах, натянутых поверх болгарских дубленок.
Я сбросила свою слишком теплую водолазку и надоедливые, назойливые джинсы. Натянула домашний халатик и уютные замшевые тапочки. В ванной комнате вгляделась в зеркало, попробовала проиграть на лице одно из выражений «все хорошо, все хорошо!», но ничего не получилось.
Петру Ивановичу разглядеть мое настроение не составило труда.
Я молча запивала горячим кофе свежие беляши, а Петр Иванович прихлебывал из чашечки свой жиденький чаек и тоже помалкивал. Он догадывался, что у меня что-то не так. И хотя лично знал полковника Приходько и не один год, однако точно понимал, что такое служебная дисциплина, и никогда не любопытствовал по поводу моей «нетовароведческой» работы. Так и сейчас, помочь мне чем-либо, каким-то советом он, понятно, не мог, а ободряющие похлопывания по плечу сам не терпел.
Он вышел на мое настроение с другого боку.
— Я был постарше вас, когда стал милицейским очеркистом, — начал он задумчиво, как бы сам с собой, но вслух, — и вскоре убедился, насколько мы, да и не только мы, а все так называемое культурное население планеты, беспомощны в лечении своих общественных недугов. Человек — существо мыслящее и эмоциональное, прогнозирование его поступков и проступков — задача, не имеющая однозначного решения. Появившиеся криминология и криминалистика были и остаются весьма приблизительными науками. Единственную заслугу, скажем, нашей советской криминалистики я вижу в том, что она внесла какой-то порядок в определение проступка, в его оценку. Криминалисты подсчитали — и, на мой взгляд, довольно точно — число всяческих наказуемых проступков, насчитали их двести шестьдесят девять и составили Уголовный кодекс РСФСР. Получился каталог проступков, если хотите — ценник, по которому и определяется плата за каждое то или иное нарушение установленного порядка, или иначе — Закона. Виновника наказываем либо материально, либо лишением свободы. Мы ставим себе в заслугу, что отказались от наказаний плетьми или розгами, так сказать, благородно не оскорбляем человека действием, однако зло по-прежнему пытаемся лечить злом, зная, что это плохой метод лечения, особенно для запущенных нарушителей. Для оправдания часто вспоминаем Маркса и Ленина, однако ничего своего так и не придумали.
