Николай Оганесов - Непохожий двойник
Он с облегчением заметил, как перекрыли газ, и лишь после этого спрятал лицо в ладони. Провал! Полный провал! Волонтир мстил ему, выполняя давнюю свою угрозу расквитаться за предательство. И словно в подтверждение этой дикой мысли он вновь «увидел» сидящего почти рядом приятеля...
– Деньги я дам, парень. – Жора хлопнул заранее извлеченным из шифоньера бумажником. – Я всегда держу наличными. Сколько, ты сказал, надо? Четыреста?
Он послюнявил пальцы и отсчитал четыре сотенных.
– На, держи. И вот тебе еще двести на путевку.
Игорь потянулся за деньгами, но Жора отвел руку.
– Погоди. Даю с условием, что отправишь эту каргу в санаторий не позже января, лады?
Разговор происходил в последних числах ноября, спустя месяц после того, как Игорь был посвящен в тайну. Три года выжидал Волонтер: то боялся милиции, то сомневался; на четвертый начал строить планы, изобретал способы проникновения в чужую квартиру, но лучшее, что смог придумать, – обменяться с Щетинниковой. Обмен квартирами не состоялся, Нина Ивановна уперлась, и Волонтир растерялся. Прикидывал и так и этак, в конце концов сообразил: одному не справиться. Стал думать, кого взять в напарники, остановил выбор на Игоре. Тот устраивал по всем статьям: в семье неблагополучен, не прочь выпить, собирается развестись с женой и уехать из города, а главное – единственный сосед Нины Ивановны, без него никак не обойтись. Делиться, конечно, не хотелось, но другого выхода не было, и он не торопясь стал готовить компаньона: осторожно прощупал, рассказал о Дмитрии, о его службе в зондеркоманде, потом о спекуляциях брата с имуществом, описал золото, драгоценные камни... Как и ожидал, Игорь загорелся:
– Вот это размах, я понимаю!
– Ты, парень, не представляешь того размаха. Он, Дмитрий-то, в немцев не шибко верил, потому и рассчитывал только на себя. Представь – сотни обручальных колец, перстни, монеты царской чеканки, часы с браслетами, – возьмешь такой, рука отвиснет.
– А ты не преувеличиваешь? – засомневался Игорь.
– Ну, а если нет? – спросил Волонтер, невольно понизив голос, так как впервые открыто произносил то, что не давало ему покоя все эти годы. – Если и вправду отвиснет рука, что скажешь?
И подробно, пугаясь и одновременно удивляясь своей откровенности, рассказал, как часто после войны вспоминал вещички, попадавшие в их дом от немецких офицеров, как думал, что брат увез все с собой при отступлении в железном несгораемом ящике-сейфе, которым особенно дорожил, как удивился, узнав через много лет, что Дмитрий жив и привлечен к уголовной ответственности. На допросах он не стал скрывать темные делишки брата в оккупации, но при рассмотрении дела в трибунале изменил показания в его пользу. Произошло это по следующей причине: в один из первых дней судебного заседания его разыскал среди свидетелей словоохотливый адвокат, защищавший брата, и, отозвав в сторонку, передал привет от Дмитрия и его слова: «Если все обойдется благополучно, он сможет забрать себе все».
Волонтер сразу же понял, что имел в виду старший брат, понял так ясно, что, разволновавшись, вышел на улицу, чтобы никто не видел его дрожащих рук. Догадаться было и в самом деле несложно, так как ни на что другое, кроме ценностей из железного ящика, старший брат намекать не мог. Говоря «сможет забрать все», он подразумевал только это. Если бы в течение нескольких недель на допросах у следователя не приходилось снова и снова возвращаться к событиям тех лет, может, и не поверил бы в существование клада, но воображение, подогретое воспоминаниями о войне, сработало легко и четко. «Значит, не увез, спрятал», – ликовал Волонтер, прикуривая от вздрагивающей в пальцах спички. Стал перебирать в памяти полузабытые узелки с перстнями, монетами, массивными часами из тусклого желтого металла и только полчаса спустя, немного успокоившись, подумал: надо еще знать, где спрятано. Дмитрий дал ему понять, что скажет, если все будет благополучно, значит, из кожи вон надо заслужить, сделать что-то для него! Но что? Над трибуналом не властен, свидетелей не подкупишь, остается изменить собственные показания. Скорее всего на это он и намекал, желая смягчить свою вину. Видно, здорово насолил ему младший брат, рассказав о связях с немецкими офицерами...
– Ну и ну, – удивился Игорь, слушавший внимательно, заинтересованно. – Много же ты выжал из одной фразы.
– На то и голова к плечам привешена, а не тыква, парень, – ухмыльнулся польщенный Волонтер.
– И что, сказал он тебе, где ящик?
– Прежде с меня семь потов сошло, хотели даже к суду привлечь за ложные показания, но обошлось, сослался на память. Зато после приговора Дмитрий передал, что, мол, в печке кафель сменить надо, там, значит, спрятана коробка.
– И известно, где печка-то?
– Ты, парень, не глупи: не было бы известно, не затевал бы я разговора. Не юли, говори прямо, согласен или нет?
– Ну, согласен.
– Без «ну». В случае чего с того света достану, так и знай. Со мной не шути – обожжешься!
Игорь без труда догадался: ценности спрятаны в квартире Щетинниковой, недаром Жора так «болел» обменом, печка находится в комнате Нины Ивановны, вернее, не печь, а выложенная кафелем стенка, когда-то протапливавшаяся из другой квартиры.
В тот вечер они расстались поздно. Сошлись на такой идее, ее подсказал Игорь: в связи с тем, что старуха лишь изредка и ненадолго выходит из дома, достать ей путевку, уговорить ехать отдыхать и после отъезда воспользоваться отсутствием хозяйки.
Харагезов обещал достать путевку, и, если бы не смерть Щетинниковой, возможно, все повернулось бы по-другому...
Около восьми вечера семнадцатого января у Нины Ивановны случился сильнейший приступ. Она попыталась встать с кровати, кликнула ослабевшим голосом соседей, но тромб, подобравшийся к сердечному клапану, в секунду оборвал ее жизнь.
К девяти, слегка поссорившись с Таней, домой вернулся Игорь и по установившейся за последнее время привычке постучал к Щетинниковой. Не дождавшись ответа, толкнул дверь, вошел и обнаружил труп соседки. Позвал Тамару, а сам выскочил к Волонтиру. Того дома не было – ушел на суточное дежурство. Игорь вернулся, отослал плачущую жену звонить в «Скорую помощь», хотел, пока никого нет, простучать стенку, но помешала дочь. Дальнейшее он помнил смутно: приехали врачи, сидели, писали что-то. Игорь сказал, что он берет хлопоты с похоронами на себя. «Скорая» уехала. Приходили соседи, соседки, причитали вполголоса, плакали. Ушли. В одиннадцать, улегшись в постель рядом с Тамарой, он стал обдумывать создавшееся положение. Жена долго ворчала, мешала сосредоточиться, а когда заснула, он понял, что идти среди ночи в комнату, где лежит покойница, не сможет, не хватит смелости. С тем и заснул.
Наутро проснулся с готовым планом. Съездил на работу предупредить начальство, оттуда в похоронное бюро, на кладбище, снова в бюро, и к часу дня все было в ажуре: соседки уложили покойницу, гроб снесли в машину, отвезли на кладбище. Около трех он уже был дома.
– Приходили из управления и опечатали квартиру, – огорошила новостью Тамара и спросила: – Ты не забыл, сегодня восемнадцатое.
– Ну и что?
– Годовщина нашей свадьбы.
Он чертыхнулся, удивляясь ее простодушию, но слова жены натолкнули на спасительную мысль.
– Ты вот что: собирай Наташку и езжай к отцу. – Знал, что дорога туда и обратно с транспортом, разговорами о житье-бытье у тетки займет как минимум три часа. – Оставишь Наташку и возвращайся с Федором Константиновичем. Отпразднуем. А я отдохну, устал что-то.
Обрадованная Тамара наскоро покормила только что вернувшуюся из школы Наташку и собралась ехать.
– Я запрусь изнутри! – крикнул вдогонку Игорь и, едва дождавшись, когда они выйдут из подъезда, подошел к двери в комнату Щетинниковой.
Поперек створок была приклеена четвертинка листа с чьей-то подписью и круглой домоуправленческой печатью. Сбегал к себе за бритвенным лезвием, попробовал поддеть – бумага надорвалась. Снова попробовал – опять надрыв. Кое-как справился, сунул в замочную скважину ключ, висевший у входа на гвозде, повернул. Дверь отворилась.
Внутрь из-за закрытой ставнями оконной ниши падали полоски света. Пустая кровать, наспех застеленная шелковым покрывалом, стояла справа, слева – торшер. Игорь действовал так уверенно, словно давно отрепетировал каждое движение: зажег свет, осмотрелся, присел на низкую скамеечку у кафельной стены и легонько стукнул молотком по плите. Звук получился слишком звонким, непонятным. Тогда принес из дома стамеску и тыльной стороной ручки снова стукнул. Глухо. Ударил рядом. Глухо. Еще – то же самое.
Передвигая следом за собой скамеечку, добрался до середины, и вдруг звук изменился. Под кафелем, несомненно, была пустота. Под соседней плиткой тоже. И еще под четырьмя. Там, в стене, было полое пространство, а наружу выходил четырехугольник – два ряда по три плитки в каждом. Игорь вытер капли пота, выступившие на лбу, стал на колени, приложил стамеску острым срезом к щели и ударил по ручке...
