Александра Маринина - Тот, кто знает
Алла Григорьевна помолчала немного и поднялась:
– Мне пора. Спасибо, что привезли меня сюда. Я немножко отошла, теперь можно возвращаться домой.
– Вас отвезти? – спросил Руслан.
– Не нужно, я возьму такси. Останьтесь с Ирой, она здесь совсем одна, а у меня все-таки дочь дома. И еще, Руслан… Вряд ли вам нужны мои советы, но я все равно скажу. Вам не нужно заниматься журналистикой. Бог дал вам великий дар быть убедительным. Вы пишете так, что заставляете людей безоглядно верить в то, во что вы верите сами. Но вы, Руслан, не господь, вы человек и, как любой человек, часто ошибаетесь. А как журналист, имеющий работодателя, вы порой обязаны писать даже то, во что вы не верите. Ваш талант оборачивается злом, вольно или невольно вы заставляете людей верить в ложь. Если вы честный человек, вы должны уйти из этой профессии.
Она достала из сумки расческу, провела несколько раз по подсохшим крашенным в цвет красного дерева волосам. Положила руку на плечо Ирины:
– Рада была с тобой познакомиться. Ты славный человек. Спасибо, что примчалась на помощь. Жаль, что опоздала. Жаль, что Боря не узнал. Он бы гордился тобой еще больше. До свидания. Не провожайте меня.
Ее фразы снова стали короткими, словно рублеными. Усилие, с которым Алла Григорьевна произносила слова, было таким явным, что Ире показалось: женщина сейчас упадет в обморок. Но она повернулась и быстрым шагом вышла из бара. Ира смотрела ей вслед и по подрагивающим плечам Аллы Григорьевны поняла, что она плачет.
– Ну а ты что сидишь? – враждебно спросила она, обращаясь к Руслану. – Меня охранять не нужно, я не ребенок.
– Дождусь посадки на твой рейс, – хмуро ответил он.
– Так это еще пять часов ждать, и то если его опять не отложат. Собираешься всю ночь тут торчать?
– Слушай, не надо, а? – Нильский поднял на нее полные тоски глаза. – Мне и без того тошно.
– Ладно, – смягчилась Ира, – принеси еще кофе. И бутылку воды без газа.
– Выпьешь что-нибудь?
– Ты за рулем, тебе больше нельзя, одной рюмки хватит.
– Но тебе-то можно.
– Не надо. Я потерплю. Хотя больно… Господи, – простонала Ира, на мгновение теряя контроль над собой, – как же мне больно!
Руслан молча погладил ее по руке и отошел к барной стойке. Когда он поставил перед ней полуторалитровую пластиковую бутылку «Святого источника», Ира быстро открутила крышку и прямо из горлышка сделала несколько судорожных глотков. Спазм прошел, стало легче дышать.
– Знаешь, – задумчиво сказал Руслан, отпивая кофе, – я вообще-то не сторонник искать виноватых, но тебе следует знать одну вещь.
– Какую? – равнодушно спросила Ира.
– На этих выборах у Бахтина был конкурент, которого поддерживают из Москвы. Поддерживают те, на кого работает твой свекор. Они были заинтересованы в том, чтобы любыми путями скомпрометировать Бахтина. И информацию о нем я получил от Виктора Федоровича. А он, я так полагаю, от своего сына, то есть твоего мужа.
– Ты хочешь сказать, что Виктор Федорович через тебя «слил» компру на Бахтина? – Ира поставила чашку и внимательно посмотрела на журналиста. – Ты хочешь сказать, что тебя использовали втемную?
– Как ни противно это признавать, но, по всей видимости, именно так. И боюсь, что это было не в первый раз. Мащенко не рискнул бы делать на меня ставку, если бы ему не сказали, что со мной это пройдет. Кто-то ему сказал, что через Нильского можно «сливать» информацию. Значит, это уже делали и раньше. Только я, как полный кретин, этого не замечал.
– И что ты собираешься теперь делать?
– Я? Не знаю. Ничего. Алла Григорьевна права, я не должен работать в журналистике. Не знаю, насколько справедливы ее слова насчет дара и таланта, которые у меня есть, но после того, что сегодня произошло, я должен уйти.
– Куда?
– Не знаю. Какая разница? Дворником, плотником, шофером, фотографом. Или охранником, например, в салон мод, где работает Янка, моя жена.
– Да какой из тебя охранник? – усмехнулась Ирина. – Тебя соплей перешибить можно.
– Тоже верно. В журналисты я не гожусь, в охранники тоже не гожусь. Выходит, я совершенно никчемная личность.
В его голосе неожиданно зазвучала такая горечь, что Ире стало жалко Руслана.
– Ну что ты говоришь, почему ты никчемный? Ты талантливый, ты умный, – принялась она уговаривать Нильского, словно он был обиженным ребенком, которому соседский мальчишка не дал прокатиться на велосипеде. – И ты запросто найдешь занятие, которое будет тебе по душе. Ты же можешь стать писателем. А что? – оживилась она. – Классная идея, на сто пудов. Все признают, что у тебя замечательное перо и что ты невероятно убедителен и заставляешь безоглядно верить себе. Для журналиста это опасно, нагонит туфты, а все за чистую монету примут. А с писателя какой спрос? Все же понимают, что он из головы выдумывает.
Они сидели в круглосуточно работающем баре аэропорта и тихонько разговаривали. И пощечина, которую Ира подарила Руслану вместо приветствия, и тяжелый разговор на скамейке возле здания редакции, и выступление на телевидении, и смерть Бахтина – все это, казалось, было несколько веков назад. Не сегодня и даже не вчера. Это было так давно… А сейчас за столиком сидели двое глубоко несчастных тридцатилетних людей, и каждый из них переживал собственную ошибку и собственную вину.
Рейс больше не откладывали, и в половине третьего ночи Руслан проводил Ирину к стойке регистрации.
– Знаешь, у меня близнецы родились, – неожиданно сказал он на прощание. – Две девчонки. Такие трогательные, прямо до слез.
– Поздравляю, – тепло улыбнулась Ира. – Две девчонки – это замечательно.
– А ты? У тебя есть дети?
– Не сподобилась.
– Фигуру бережешь?
– Да нет, за грехи молодости расплачиваюсь. Ранние аборты, знаешь ли, до добра не доводят. Ладно, не будем о грустном. Мой домашний телефон ты знаешь, если что – звони.
– И ты звони, – Руслан печально помахал ей рукой. – Не пропадай. Без твоих появлений жизнь становится пресной. Это в порядке шутки.
– Если ты не уйдешь из журналистики, я снова приеду, и тогда уж тебе точно пресно не будет, – пообещала Ира. – Это серьезно.
Уходя, он несколько раз оборачивался и взмахивал рукой. Лицо его было грустным и каким-то отрешенным. С каждым шагом, который отдалял от нее Руслана, Ира чувствовала, как все тело наливается чугунной усталостью. Она почти совсем не спала предыдущей ночью в Москве, потом перелет, волнения, объяснения, выступление в прямом эфире, смерть Бориса Ивановича и еще одна бессонная ночь.
В самолете она откинула спинку сиденья и попыталась подремать, но ничего не вышло. Сидящий рядом толстый дядька, по-видимому коротавший долгие часы ожидания отложенного рейса в обнимку с бутылкой, заснул мгновенно и храпел прямо Ире в ухо.
Через несколько часов она вернется домой и… Что дальше? Они уже знают или еще нет? Наверняка к вечеру узнают. Как отреагируют? Укажут на дверь, мол, не оправдала доверия, скрывала темное прошлое? Или кинутся жалеть и сочувствовать? Да нет, это уж вряд ли. Скорее всего ее ждет холодное отчуждение. Конечно, сегодня она уже совсем не та, что была в юности, прошло много лет, но… Но ведь скрывала, более того, лгала, рассказывая о школьных годах, дескать, училась, может, и не очень хорошо, но старалась как могла, много читала, боролась с тяжелыми семейными обстоятельствами. А на самом деле какие уж тут старания, если ее даже в комсомол в свое время не приняли, потому что школу прогуливала и в поддатом состоянии учителям на глаза попадалась. Спасибо Наташке, хоть не исключили, дали аттестат получить, в котором, кроме троек, ничего не было. Черт его знает, как Мащенко себя поведут. Лизавета, поборница чистоты нравов, конечно, отвернется от нее. Игорю, пожалуй, будет все равно, его только одно интересует: чтобы его никто не трогал, чтобы не мешали ему жить, как ему нравится, а поскольку Ира ему не мешает, то он скорее всего будет корчить из себя благородного, оскорбленного обманщицей-женой, но великодушно простившего ее. Такое положение ему даже на руку, жена с комплексом вины для Игоря идеальный вариант, тогда она уж точно не станет ни по какому поводу на мозги капать и возникать. С виду он будет носить образ благородного мужа, а на самом деле будет жить как захочет, меняя баб раз в три-четыре месяца.
Виктор Федорович… Вот в ком самая главная проблема. Ежедневно видеть его, жить с ним бок и бок и знать, что ничего никогда не будет. Разговаривать с ним о повседневных пустяках и при этом знать, что он хотел устранить Бахтина, что он велел Игорю раздобыть сведения шестнадцатилетней давности, подтасовал их и преподнес на блюдечке Руслану Нильскому, дабы тот сварил из них омерзительное пойло. Виктор Федорович знал, что делает, ему большого труда не составило сопоставить имя, отчество и фамилию потерпевшего по тому делу с именем журналиста. Ну что ж, Виктор Федорович не зря получает зарплату в своем фонде с красивым названием. Это его работа, и он сделал ее хорошо. Он не виноват, что так вышло, он ведь не хотел смерти Бориса Ивановича, он стремился всего лишь устроить скандал, который лишит Бахтина изрядной доли избирателей. А в «сухом остатке» получается, что человек, которого она, Ирина, любит, оказался причастен к смерти человека, которому она обязана тем, что сегодня жива. И что ей со всем этим делать? Терпеть холодное презрение Лизаветы? Терпеть открытое хамство мужа? Мириться с невозможностью быть рядом с любимым человеком и одновременно все время помнить о его участии, пусть косвенном, в смерти Бахтина? Сколько же нужно иметь душевных сил, чтобы все это вытерпеть и со всем смириться! Хватит ли у нее этих сил?
