Алексей Макеев - Матерый мент
Вчерашний визитер казался поумнее, от разговора с ним удалось отбиться, отвертеться, так, несколько дежурных вопросов. Зато с Мариам этот вчерашний чуть не два часа трепался. Опять же о чем? У этих баб язык, как помело, общеизвестно. И печально. Она еще вчера говорила, что мужик этот не столько спрашивал, сколько ее слушал. То-то небось довольна была, сучка. Выходило, по ее словам, что-то вроде лекции блаженной памяти общества "Знание". Так то по ее словам, а на деле? И почему он это свое дилетантское любопытство на Мариам обратил, а не на него? Оно и хвала небу, конечно, но после Деда за главного – он, а обратились к Кайгуловой. Странно… А глаза у вчерашнего нехорошие, опасные. Снайперские глаза… Сегодняшний тип вроде попроще выглядел, хотя… кто их знает. С каких бы, кстати, резонов один милиционер другого сменил? Сплошные вопросы, и чувство, будто по минному полю прогуливаешься.
Алаторцев достал кювету с образцом из отсека, секунду подумав, извлек и контрольную кювету. Досадливым жестом выплеснул содержимое в раковину, затем тщательно отмыл два хрупких кварцевых параллелепипеда, сполоснул бидистиллятом. Обращаться с кюветами следовало предельно бережно, не дай бог, разобьешь или поцарапаешь рабочие грани. Новые достать сложно, даже за хорошую наличку. А у него заметно подрагивают руки. Проклятая жизнь. Проклятые нервы. Проклятый Дед со своими проклятыми замшелыми принципами.
Он подсушил чистые кюветы смесью Никифорова, залил в контрольную три кубика профильтрованной питательной среды. Теперь образец. Алаторцев аккуратно, стараясь не взболтать, отобрал автодозатором из прозрачного слоя жидкости в центрифужной пробирке еще три миллилитра и перенес их во вторую кювету. Руки дрожали уже слабее, со стороны незаметно. Да и кто смотреть будет, свои дела у всех. Не расплескать бы, заново кюветы мыть придется… Так. Кюветы на месте, программа на спектр пропускания из памяти вызвана. Андрей захлопнул крышку кюветного отсека и запустил программу на исполнение.
Мысли крутились далеко от работы и какие-то рваные, это у него, тонкого и уверенного аналитика. Симптомчики, однако: самое надежное оружие подводит. Испугался он, что ли? Не-ет, это фигушки вам всем. Пугаться раньше надо было, а сейчас эта роскошь недопустима. Растерялся, разболтался, распустился. Не сметь. Взять себя в руки. С кем еще говорил сегодня милиционер, кроме своих, в лаборатории? С Володиным. Ну, это на здоровье. Второго такого дурака, как наш шибко ученый секретарь, по всему отделению не сыскать, его головушкой танковую башню заклинивать. Да-а, вот сдуру и наболтает, чего в его дурацкую башку стукнет… Тем более с его-то нежным к лаборатории и к нему, Алаторцеву, отношением. Чушь, не это главное, собака лает – ветер носит. Не это главное, не это! При чем здесь список непонятный, откуда вообще интерес к этой теме? У кого прояснить, а? У Мариамки? Придется, но ведь догадлива, зараза. Интуиция опять же их бабская, хваленая, мать бы ее с перехлестом через семь гробов! С Марьяшей сейчас, как с бомбой невзорвавшейся, надо, и по шерстке, только по шерстке. Завтра похороны, на поминках тоже появиться придется, не фиг от коллектива, горем убитого, отрываться. С поминок – сюда? Суббота, в институте пусто, да хоть бы и все директорские стукачи хором распелись – горе у нас, отвяньте, имеем право. Венок и пожрать здесь для своих Вацлав организовал. По две сотни, деньги символические. Пусть официальщина – ладно, не отвертеться, а тут – на фиг, на фиг. Может же у человека голова разболеться. От переживаний горестных. Пусть Кайгулова за двоих отдувается, ей лишний раз сопли пораспустить и ранимость натуры показать в крутой кайф. А Вацлав меня не любит, завидует, шляхтич недобитый. Знал бы, дурак, чему! Марьяшку в воскресенье затащить к себе, оставить на ночь и оттрахать до зубовного скрежета, это ей на время мозги затуманит. Средство проверенное. Но до чего неохота, бож-же ты мой! Не до траха сейчас, ох не до траха…
Он резко, злобно встряхнул головой, отметая крутящийся в ней сумбур. Оторвал кусок миллиметровки с записью спектра, промерил ширину пиков, их высоту и вчерне обсчитал площадь. Можно было подождать распечатки результатов, на то и программа, но не хватало терпения. Жила еще в Алаторцеве надежда на чудо.
Чуда не произошло. Концентрация продукта в пробе была низкой. Недопустимо низкой. Псу под хвост шла полугодовая работа, ни один сорт мака не дал устойчиво повторяющихся результатов. Он зримо представил себе ошибочку, мелкую неточность, которая сидела, паскуда, где-то в его рассуждениях и мерзко скалилась на него. Внешне ошибочка напоминала жирную облезлую крысу с отвратительным голым хвостом. Из его детства прибежала, не иначе. Ему было лет шесть, не больше, когда на даче, поздно вечером, он увидел на пороге своей мансардочки такую крысу. Испугался до одури, мать потом чуть не час успокоить не могла. Надо же, когда вспомнилось…
Андрей чувствовал чугунную, удушающую злобу, особенно тяжелую и едкую от того, что показывать ее, сорвать на первом подвернувшемся под руку человеке было нельзя. Он вытер вспотевший лоб, глубоко вздохнул и кривовато улыбнулся.
"А ведь влетел ты, Алаторцев, – подумал Андрей. – Чем отчитываться перед Феоктистовым, тем более сейчас, после моей "просьбы", – непонятно. Какие и за кого только отчеты не писал, но вот бандиту отчитываться не приходилось. Опыта у меня нет соответствующего, а пока его приобретешь – на кусочки порежут. Мелкие. И писанина Феоктистову без надобности, материал подавай, результат, которого нету и будет ли – бог весть. А реверс не пройдет, нет у меня обратной дороги. Даже если деньги ему вернуть. Где их взять, кстати? Он волчара тот еще, второй раз я ему глазки хищные не запудрю. И большой вопрос, удалось ли тогда запудрить. Молчит, сволочь, ни да, ни нет. Знает, что я на крючке, и уверен, что не сорвусь. Этой братии человека убить – что высморкаться, и хорошо еще, если просто убить. Рвать когти прямо сейчас? Не могу. Не хочу. Ни денег, ни проработки – куда, материалы все сырые, да и обидно. Ведь вот же, рядом все, какого ж долбаного рожна не хватает? Только зачем, Андрей Андреевич, с собой в прятки играть, несолидно как-то. Страусиная политика никого до добра не доводила. Искры божьей мне не хватает, интуиции Марьяшкиной. С каллусом она меня вытащила. Ненадолго, не до конца, но – вытащила! Что, если и с суспензией вытащит, а? – Мысль эта давно крутилась у Алаторцева под носом, завлекательно поглядывала в глаза и виляла хвостиком, что твоя приблудная дворняга. Но додумывать ее до конца Андрей не хотел, загонял в подсознание. И вот пришла-таки пора… Только ведь придется ей все говорить, карты на стол. Если я что и утаю, то с ее знаниями сама додумается, странно, как до сих пор меня в оборот не взяла, дите наивное. Как она среагирует, если рискнуть и выложить ей все, прямым текстом? Как ее психологически подавить, переиграть, наконец? Кнут и пряник… Кнутом я ее не сломаю, а пряничком, а? Ведь как втюрилась тогда до умопомрачения, баба, она и есть баба при всех талантах, так и до сих пор смотрит, как юродивый на чудотворную икону, аж противно. Жениться на ней, что ли, для пользы дела? А там видно будет. Дескать, осознал и понял силу моей к тебе, Марьяша, любви! Счастье – это когда тебя понимают, – ее любимая цитата из какой-то сопливой мелодрамы, – и прочие трали-вали из среднепозднего Окуджавы… Никто меня в мире не понимает, ты одна! Отсюда, с железной логикой, "и сча-а-а-стлив буду лишь с тобо-о-ю, трам-пам-пам!". Гм! А несчастье – это когда тебя раскусили. Моя любимая цитата. Из Андрея Андреевича Алаторцева. Так вот, надо, чтобы не раскусила. Но есть у меня на Марьяшу козырь неубиенный, есть. Сколько раз заводила разговор, что ребенка от меня хочет. Господи, вот больше не от кого! Холера с ней, пообещаю ребенка. И не только пообещаю, но и заделаю. Это ее по рукам и ногам свяжет, не рыпнется. Вполне нормальная сделка: ты мне – доработку по суспензии плюс молчание в теплую тряпочку, а я тебе – так и быть, долгожданного киндера со своей фамилией и отчеством, все по закону. И наслаждайся, милая, киндеровыми засраными пеленками и сопливым носом. Почему они все такие сучки и самки? Одно хреново – так вот откровенно ей условия не выложишь, придется разводить турусы на колесах с привлечением шедевров мировой лирики. Противно донельзя, но придется, провались оно все пропадом…"
Алаторцев присел за стол и механически, продолжая думать о своем, стал заносить в личный рабочий журнал результаты последней серии. Кайгулова подошла к нему сзади, тронула за плечо:
– Андрей, что с тобой? У тебя лицо перевернутое совсем! Ты из-за Деда так? – Мариам тяжело вздохнула.
Андрей резко обернулся.
– А, это ты… Да все вместе навалилось: Дед, этот дурак из органов все утро работать не давал, серия идет сикось-накось, голова второй день тяжелая, как с похмелюги. Давление, наверное, – он помолчал и продолжил нарочито небрежным тоном, снова отвернувшись и глядя невидящими глазами в журнал: – А что это ты за список какой-то непонятный упоминала утром? Наркотики тут при чем? Эти друзья из ментуры интересовались?
