Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
— Все свои последующие действия вы будете согласовывать только со мной!
При последних словах он смотрел на вахмистра в упор.
Это прозвучало как перед строем на плацу, когда майор отдает приказ: «Батальон!.. Слушай мою команду!»
КОРОТКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ В ТРЕХ ЧАСТЯХ
1
— Безо всякого поднимайтесь ко мне в квартиру и ждите меня там. Звонить не обязательно, — сказал доктор Ладунер.
И вот Штудер стоит в прохладном коридоре. Кто–то наигрывает на рояле простенькую мелодию. Штудер тихонько подошел поближе. Звуки доносились из–за двери, расположенной напротив столовой. Штудер прислушался. Бренчание было невыразительным, как пение дроздов в апрельское утро. Рояль умолк, потом мальчишеский голос сказал:
— Хватит, мамочка, теперь спой!
— Но, Хашперли, я же не умею петь…
— Ну что ты, мамочка! Знаешь, вот ту французскую песенку…
Задвигался стул. Несколько вступительных аккордов.
Plaisir d'amour ne dure qu'un moment
Chagrin d'amour dure toute la vie…
[Наслажденья любви длятся лишь миг один,
Страданья любви — всю долгую жизнь… (франц.)]
Низкий голос, меццо–сопрано… Штудер вдруг как отключился, голова его прислонилась к дверному косяку… Пропала куда–то психиатрическая больница в Рандлингене и старый человек, проломивший себе череп, пропал Пьер Питерлен, чьи особые приметы надо было объявить по стране, провалился куда–то доктор Ладунер со своей наклеенной улыбкой, над разгадкой которой Штудер сломал себе голову…
…И перед мысленным взором Штудера раскинулся внизу хаос из башенок и крыш, откуда исходило глухое гудение, прерываемое иногда короткими пронзительными звуками. Колыхались космы тумана, петляла между крышами домов, играя бликами, река. Он стоял на Монмартре и смотрел на Париж. Рядом с ним была женщина, она пела под гитару:
J'ai tout quitté pour ma charmante Sylvie…
[Я бросил все ради Сильвии прелестной… (франц.)]
Ее низкий, полный тоски голос был далек от совершенства… Раздался резкий скрип, и Штудер обрел ощущение реальности — он стоит в коридоре квартиры Ладунера. Дверь вдруг подалась.
Шаги были совсем рядом, дверь распахнулась.
У госпожи Ладунер на носу сидело пенсне. Она заморгала, напрягаясь, вглядываясь в темноту, ее глаза вплотную приблизились к лицу Штудера, она засмеялась.
— Господин Штудер! Проходите в гостиную, зачем же стоять здесь за дверью, в коридоре, когда можно войти и посидеть с нами. Выпить чаю… Может, добавить немножко вишневого ликера? Да?.. Хашперли, поздоровайся с дядей! Это господин Штудер, он живет в гостевой комнате.
Вот он и стал опять господином Штудером. И можно было забыть, что он вахмистр уголовной полиции и отмечен печатью проклятия искать преступников и раскрывать преступления. Он опустился в зеленое кресло с подлокотниками, к нему подкатили чайный столик, налили ему темно–вишневого чая с ликером, он взял теплый ломтик поджаренного хрустящего хлеба, масло так и таяло на нем… Вроде гренок называется…
Не будет ли госпожа доктор так любезна и не споет ли она что–нибудь, попросил Штудер. Обои в комнате были золотистого цвета, и над черным роялем на стене играло солнечное пятно.
Госпожа Ладунер сказала, она вовсе не умеет петь, и произнесла это без всякого жеманства и ложного кокетства, так же как ответила сегодня утром на вопрос, как он ей нравится: да ничего… Что Штудеру отрадно было слышать.
Хашперли нетерпеливо сказал:
— Вот! Видишь, мама!
И госпожа Ладунер села к роялю. У нее были короткие, с подушечками на кончиках, толстые пальцы. Она спела одну песню, потом другую. Штудер пил чай.
Женщина встала. Ну хватит, сказала она, что новенького?
Он нашел директора…
— Мертвым?
Штудер молча кивнул, и госпожа Ладунер тут же выслала сына из комнаты.
— Так–так, — сказала она. — Собственно, так оно и должно было быть…
И Штудер согласился: да, так оно и должно было быть.
Она не знает, сказала госпожа Ладунер, может ли Штудер понять, что это означает для ее мужа. Сложилось ли у него уже представление об Эрнсте? О его характере? Манере поведения?.. Он очень страдал оттого, что ему приходилось брать на себя все дела. Боже, на что была похожа больница, когда он приехал в Рандлинген…
— Больные забились по отделениям… В «Н» они целыми днями резались в ясс, «П» выглядело как музей готических фигур ужасов… Всюду стояли больные с вывернутыми конечностями, один из них сидел неподвижно, как филин, целыми днями на батарее в коридоре. А вонь какая была!.. Все ванны постоянно заняты. В них сидели возбудившиеся больные. Боксовое отделение переполнено… По ночам кричали, я даже пугалась, такие громкие крики раздавались во дворе. Вы что–нибудь знаете о трудотерапии?
Штудер невольно улыбнулся, вспомнив «экспресс», встретившийся ему сегодня утром.
— Чему вы улыбаетесь? — спросила госпожа Ладунер, и Штудер рассказал ей.
— Это только часть общей программы, но я понимаю, что вам смешно. Надо искать пути, как привлечь больных к труду… У моего мужа огромный талант практика, он буквально «изобрел» многие формы труда. Он организовал для санитаров — их называли раньше больничными служителями — курсы, за день он пробегал по отделениям по пять, по шесть, по десять раз, он, который обычно, чуть что, бранится, если где не ладится, был безгранично терпелив… А директор каждый вечер уходил в трактир пить свою тройную порцию вина, женился потом на своей кухарке, крестил в шестьдесят лет сына… А когда все уже было налажено, когда больница действительно была приведена в порядок, когда стали приезжать люди, посмотреть, что да как, когда пациенты стали спать спокойно по ночам, а отделения, похожие раньше на сумасшедший дом, превратились в мастерские, где клеят бумажные мешки и плетут маты, и больных, считавшихся раньше неизлечимыми, стали отпускать домой, кто присвоил себе всю славу? Я как–то случайно прочитала однажды в директорском кабинете одно письмо… Какой–то немец, профессор, писал директору: он поражен, насколько современно поставлено дело в больнице, и он поздравляет директора, что тот внедрил в своем лечебном заведении новейшие достижения психотерапии…
Госпожа Ладунер разошлась и разгорячилась. Наконец она умолкла. Руки ее опустились, юбка поползла вверх, оголив икры. Даже ноги у госпожи Ладунер, подумал Штудер, выглядят очень по–домашнему. По–домашнему уютно и надежно.
Он вспомнил: «Батальон!.. Слушай мою команду!» — и тут же спрятал в усах свою улыбку.
— И вот теперь директор умер! — сказала госпожа Ладунер. Она сделала глубокий вдох, и блузка натянулась у нее на груди. Точно такой же вдох сделал доктор Ладунер, там, в аллее под яблоневыми деревьями, на ветках которых висели крошечные ядовито–зеленые плоды, кислые и вяжущие, вызывающие оскомину во рту, как удары колокола на больничной башенке.
Послышался звук поворачиваемой дверной ручки, дверь рванули.
— Госпожа доктор, мне кажется, пришел господин доктор, — сказал Штудер и поднялся.
Одна из дверей в квартире с треском захлопнулась. Она должна пойти посмотреть, сказала госпожа Ладунер. И, извинившись перед вахмистром, покинула его.
2
На двери квартиры на втором этаже была прикреплена жестяная табличка с выбитыми на ней автоматом, что стояли раньше на любом вокзале, буквами.
«Профессор медицины Ульрих Борстли» — можно было прочитать на табличке.
Штудер осторожно попробовал открыть дверь, она не была заперта; он очутился в коридоре, очень похожем на тот, что был в квартире доктора Ладунера. На душе у него было прескверно. Но потом он подумал, что в конце концов ему поручили установить «коннексию» (как выражался доктор Ладунер) между исчезновением пациента Питерлена и смертью старого директора.
— Эй! — громко крикнул он. — Есть тут кто?
Тишина. Стоял застарелый запах сигарного дыма. Штудер вошел в первую комнату.
Рояль, пюпитр для нот, курительный столик, на нем переполненная пепельница, кресло с подлокотниками, камин без решетки, перед ним обшарпанное кожаное кресло. Над роялем висела увеличенная женская фотография. Штудер подошел поближе. Заостренное лицо, большие глаза, на затылке искусно уложены тяжелые косы… Старая фотография… Первая жена?
Рояль был заперт, весь покрылся пылью. По обеим сторонам окна висели красные плюшевые портьеры, за окном белел ствол березы. На ее тонких ветвях дрожали сморщенные листочки… В соседней комнате письменный стол, на нем бутылка коньяку и рядом рюмка, из которой пили. Штудер вспомнил, что директор давал заключения по случаям хронического алкоголизма, и посмеялся про себя. Рядом с бутылкой лежала раскрытая книга. Штудер посмотрел на обложку.
«Мемуары Казановы».
Несколько странное чтение! Ну что ж… Но надо бы проверить ящики письменного стола.
Тоже не заперты. Денег нет. Тысячи двухсот франков, полученных вчера директором от больничной кассы, как не было. Выходит, он носил их с собой? Но карманы–то были пусты… А мешок с песком?..
