Андрей Константинов - Внедрение
– Рахимов, – спокойно вычислил Виталий Петрович, слушая, как матерится его водитель.
Юртаев взмолился:
– Ну, взъебите вы этого урода, товарищ полковник, чурку эту нерусскую, ну надо же как-то унять! А то сейчас – колют, завтра – жечь начнут!
Ильюхин покачал головой:
– Не начнут. Скоро им самим надоест. А нам нельзя уставать от склок. Нам сейчас, Паша, не до этого.
И, выдав вот такое «пацифистское» напутствие, полковник убыл домой общественном транспорте.
Виталий Петрович контролировал каждый шажок своих сотрудников по изучению личностей, установленных с помощью математика. Контролировал и торопил. На телефон в той съемной хате была поставлена «техника». Чуть позже, когда установили «мобильники» жильцов, их тоже стали слушать. Неделю по квартирантам работала «наружка», которая поведала, как хлопцы живут. Многое изучалось и сопоставлялось, и кое-что нарисовалось еще до окончательного анализа. А когда «убойщики» подвели итоги всех мероприятий и математических выкладок, то просто ахнули. Оказалось, что тот, кому киллеры отзванивались непосредственно после расстрела – некто Алексей Федоров, был вовсе не Федоровым, а Юрием Михелем, находящимся в розыске с 1991 года. Когда подняли все, что имелось в закромах на этого Михеля, то выяснились еще более интригующие подробности. Этот достойный член общества неоднократно мелькал рядом с Гамерником. Да-да, с тем самым Гамерником, о котором вспомнил Обнорский, перебирая в уме возможных смертных врагов Юнгерова. Ильюхин подивился про себя интуиции журналиста, но… Прошлое есть прошлое – мало ли кто с кем когда-то был знаком? С тех пор прошло много лет, и, более того, у Михеля истек даже срок давности по статье, по которой он был в розыске. Из всего блудня на нем только и осталось, что подделка документов, по которым он жил последние два года.
– Вот дурилка! – весело комментировал Виталий Петрович этот казус. – Может же сам прийти и сказать: «Привет, я – Михель, не ищете ли вы меня?» – и все, вопрос закрывается, розыск убирается. Так нет же, все скрываемся по инерции… А может, он не знает про срок давности? Может, ему просто в голову не пришло с юристом проконсультироваться?
Когда оперативники по косточкам разобрали все междугородние звонки Федорова-Михеля, то установили, что он периодически связывался с парой офисов в Москве. Из Москвы было трудно получить ответы на запросы, но в конце концов сдюжили и с этим. И выяснилось, что в офисах этих находятся фирмы, принадлежащие Гамернику.
Таким образом, была установлена простая цепочка: убийцы после расстрела отзванивались Михелю, который находился на постоянной связи с московскими фирмами Гамерника. Все было ясно, но легче от этого не стало. То, что убийцы – именно убийцы, не подтвердилось ничем, кроме оперативной логики, основанной на профессиональном опыте. Тем не менее Ильюхин похвалил своих сотрудников:
– Ну, что же… Оперативным путем убийство раскрыто. Жаль только, что дальше – жопа, и притом – полная. Ни одного доказательства…
Тут в голове полковника шевельнулась странная мысль: «А что, если взять и опосредованно слить все это Крылову? В тот же вечер атакует… А потом, может быть, кто-то из киллеров не выдержит "шутейного" разговора и…» Впрочем, от этой мысли Ильюхин, конечно же, сразу отказался. И вовсе не из-за пальмы первенства. И не из-за пробитых колес его «Волги». Просто полковник решил, что в такой ситуации с Крыловым можно было бы говорить только в открытую. А разговор в открытую с передачей информации о киллерах фактически означал признание: да, мол, есть случаи, когда с подозреваемым надо говорить жестко. Вот так сказать и отвернуться с извинениями за прошлые ошибки. Отвернуться – это чтобы не смотреть, как от Михеля и его подручных полетят ошметки кровавые. Отвернуться, чтобы заткнуться на всю жизнь… А опосредованно передавать Крылову – это ложь, которая рано или поздно всплывет, и тогда будет еще противнее…
У Ильюхина был опыт медленных разработок. Виталий Петрович очень не любил, когда все шло очень долго. Как любой нормальный сыскарь, полковник обожал нестись по еще горячим следам… А в этой истории Ильюхин понимал, что ранее, чем через полгода, он «горизонта» не увидит. А горизонт – это дело такое – очень на мираж смахивает. Подразнит и исчезнет, потом снова нарисуется. Так, например, полковник шестой уже год знал, кто именно расстреливал крупного федерального чиновника, кто организовывал и кто заказал. С этими знаниями Виталий Петрович и сидел тихо под вой журналистов, сопровождающий каждую годовщину этого убоя.
Вот так. Поэтому, когда полковник, выполняя взятые на себя ранее обязательства, позвонил Обнорскому и предложил встретиться, настроение у него было… философским.
За традиционным кофе Ильюхин отметил в короткой преамбуле тактичность журналиста, ни разу не побеспокоившего его за время, прошедшее с предыдущей встречи, и схематично обрисовал картину по расстрелу в лифте, пояснив, откуда ветер дует.
– О, как! – сказал Обнорский, почесав нос, когда Виталий Петрович закончил свой «доклад». – А какой же у этого Гамерника мотив-то все-таки? Я хоть и сам же тебе его назвал и хоть считаю мразью, но до конца не «догоняю». Это же он Юнгерова сливал, а не наоборот. Скорее, тут у Сашки мотив должен быть… Или Гамерник устал жить в ожидании мести с его стороны?
Ильюхин неопределенно пожал плечами:
– Ну, во-первых, ты прав: он Юнкерса боится… В этом я, еще когда Александр Сергеевич сидеть-с изволили, убедиться однажды смог… А во-вторых… Пересечений по бизнесу у них особых нет. Значит – прошлое. Если учесть объем дел и забот у Гамерника, то, что он эту кашу заварил, может означать лишь одно: ненависть. Которая, как и старая любовь, не ржавеет. Ненависть, замешанная на амбициях и комплексах, в которых никто детально разобраться не сможет. Да и не надо в них разбираться по большому счету.
– Как все просто, – вздохнул Обнорский. – Даже неинтересно.
Полковник улыбнулся:
– В кино в конце всех бы арестовали, а главный герой сначала захотел бы застрелить негодяя, но потом одумался бы и отдал его в руки Закона. Так?
– В голливудских фильмах так.
– А у тебя в книгах?
Обнорский понял, что Ильюхин его подкалывает, и улыбнулся в ответ:
– У меня в книгах по-другому. Ты почитай.
Виталий Петрович даже руками замахал:
– Андрей, ты не обижайся, но у меня правило – не читать хорошие детективы. Плохие я по понятным причинам в руки не беру, а хорошие… Я целыми днями такое говно читаю в своих бумагах, что люблю засыпать под фильмы типа «Чужие». Главное, что в них нет нашего мира. Там Чужие – метров по шесть в ширину – и они съедают весь звездный десант! Чтоб я так жил!
Журналист засмеялся, а полковник начал его всерьез убеждать:
– Нет, я серьезно! Эти шестиметровые гады (некоторые еще и с ядовитой слюной, между прочим!) мне намного милее ублюдка из соседнего двора, который за тот же видик свою соседку двадцать раз по голове утюгом бьет. Вот этим Чужим таких вот «своих» показать – они из своей Галактики вонючей носа бы сюда не показывали!
Они похохотали еще по поводу фильмов и сериалов «про мафии», поржали, а потом Обнорский сказал уже серьезно и почти без вопросительной интонации:
– Если я спрошу – можно ли рассказать об услышанном Сашке, то ты скажешь, что он всех перебьет.
Прежде чем ответить, Ильюхин закурил и несколько раз подряд затянулся:
– Нет, я так не скажу. Юнгеров вышел уже из этого возраста, чтобы по-бандитски всех перебить. Поэтому перебьет всех Крылов под видом государственной справедливости. Но стрелки, даже если и расскажут, что и почем, то все это будет юридически несостоятельно, так как мясо в изоляторе не примут. А Гамерника метелить в кабинете на Литейном – это не потянет даже Крылов при всей его лихости… Поэтому давай уж так, как мы с тобой пораньше договорились: операцию буду делать я и так, как меня учили. Поверь, мне все равно, кто больной. Работать я буду на совесть. А ты будешь «подносить патроны» так, как я тебе скажу. Идет?
– По рукам, – согласился Обнорский.
Они обменялись крепкими рукопожатиями и расстались. Виталий Петрович и не подозревал, что встретится с журналистом снова уже на следующий же день. Дело в том, что в этот день пятьдесят лет назад родился один из депутатов питерского Законодательного собрания. И поскольку депутаты – люди общественные, то их дни рождения превращаются в приемы. А на любой прием народ собирается, как правило, разномастный. В таких местах часто можно услышать: «О! Привет… А ты как здесь?»
Обнорский и Ильюхин именно на таком приеме именно такими вот стандартными возгласами друг друга и поприветствовали. Потом они одновременно разулыбались, а затем Обнорский чуть наклонился к уху полковника и шепнул:
