Патриция Корнуэлл - Вскрытие показало…
Ночная сорочка Лори Петерсен была из бледно-желтого хлопка.
Я отрегулировала микроскоп.
— Не думаю, что волокна остались от хлопчатобумажной ткани. Лори обычно использовала нож для вскрытия конвертов.
— А вот и нет. Кей, я уже сличила образцы волокон с ее ночной сорочки с волокнами, обнаруженными на ноже. Они абсолютно идентичны.
Деловой разговор у нас получался. Идентичны-неидентичны… Сорочка Лори Петерсен распорота ножом ее мужа. То-то обрадуется Марино, чтоб ему провалиться.
Бетти продолжала:
— Могу также сообщить, что волокна, которые ты сейчас рассматриваешь, не идентичны волокнам, найденным на теле Лори Петерсен и на раме окна ванной. Те волокна черные, темно-синие или красные, и они из смеси полиэстера и хлопка.
В ту ночь на Мэтте Петерсене была белая рубашка — вряд ли в ее составе имеются черные, красные или темно-синие волокна, к тому же она наверняка из чистого хлопка. Еще на Петерсене были джинсы, а джинсовая ткань, как известно, не содержит полиэстера.
Вряд ли волокна, о которых сейчас говорила Бетти, могли принадлежать одежде Мэтта — если только он не переоделся перед приездом полиции.
«По-вашему, Петерсен — идиот? — Я прямо-таки слышала голос Марино. — Со времен Уэйна Уильямса[12] каждый младенец знает, что с помощью волокон с одежды кого хочешь можно за жабры взять».
Я вышла от Бетти и, дойдя до конца коридора, оказалась в лаборатории, где производили экспертизу огнестрельных ранений и следов от острых предметов. На столах рядами лежали, в ожидании суда, снабженные ярлыками пистолеты, ружья, мачете и дробовики. Не говоря уж об огромном количестве патронов. В углу стоял наполненный водой резервуар из гальванизированной стали, его использовали для проверки оружия. На поверхности воды покачивалась резиновая утка.
Над микроскопом сгорбился Фрэнк, офицер в отставке, седой и удивительно жилистый. При моем появлении он лишь раскурил свою трубку — Фрэнк не мог сообщить мне то, что я хотела услышать.
Исследование москитной сетки, снятой с окна в доме Лори Петерсен, ничего не дало — так как сетка была синтетическая, невозможно было определить, разрезали ее изнутри или снаружи. Пластик, в отличие от металла, под ножом не гнется.
А ведь это могло бы существенно прояснить ситуацию. Если сетку разрезали изнутри, значит, никто не влезал в дом Лори Петерсен через окно, то есть подозрения Марино относительно Петерсена более чем обоснованны.
— Единственное, что я могу вам сказать, — произнес Фрэнк, выпуская в потолок колечко ароматного дыма, — сетку разрезали очень хорошо заточенным предметом — например бритвой или кинжалом.
— Возможно, тем же, чем преступник распорол ночную сорочку жертвы?
Фрэнк рассеянно снял очки и начал тщательно протирать их носовым платком.
— Да, ее сорочку тоже разрезали чем-то очень острым, но я не ручаюсь, что мы имеем дело с одним и тем же предметом. Я даже не могу определенно сказать, что это такое — стилет, сабля или ножницы.
Провода от телефона и настольных ламп и походный нож наводили совсем на другие мысли.
На основании исследования срезов на проводах Фрэнк предположил, что последние были сделаны походным ножом Петерсена. Следы на лезвии оказались полностью идентичны срезам. Я опять подумала о Марино. Косвенные улики не имели бы решающего значения, если бы походный нож лежал на виду, а не был спрятан в комоде, под одеждой Петерсена.
Я снова начала прокручивать в уме сцену убийства (естественно, не с Петерсеном в главной роли). Вот маньяк заметил на столе нож и решил им воспользоваться. Но зачем он его спрятал? Если преступник именно этим ножом распорол сорочку Лори Петерсен и отрезал провода, значит, последовательность событий была не такой, как я первоначально себе представляла.
Прежде я думала, что у убийцы, когда он проник в спальню Лори, уже был в руках нож — ведь разрезал же он чем-то москитную сетку. А вот отчего ему вдруг вздумалось поменять ножи? Мог ли он в тот момент, когда вошел в спальню, случайно бросить взгляд на стол и увидеть там походный нож?
Исключено. Стол стоял довольно далеко от кровати, да в и спальне было темно. Преступник не мог заметить нож Петерсена.
Преступник не заметил бы нож, пока не включил свет, а к тому моменту он уже успел запугать Лори, приставив ей к горлу собственное оружие. Зачем в таком случае ему понадобился нож Петерсена? Чепуха какая-то.
А вдруг его что-то отвлекло?
Вдруг случилось нечто неожиданное, заставившее маньяка изменить сценарий убийства?
Мы с Фрэнком переглянулись.
— Тогда выходит, что убийца — не Петерсен, — заключил Фрэнк.
— Да. Получается, что маньяк не был знаком с Лори. У него был собственный сценарий убийства, свой модус операнди,[13] но в последнем случае его что-то отвлекло.
— Лори что-то такое сделала…
— Или сказала. Она могла сказать нечто такое, от чего маньяк просто опешил, — предположила я.
— Может, и так, — с сомнением в голосе произнес Фрэнк. — Она, конечно, могла ошеломить преступника какой-то фразой, и он, переваривая сказанное, мог заметить нож и придумать, как его использовать. По-моему, убийца нашел нож раньше, потому что проник в дом еще до того, как туда приехала Лори.
— Не думаю.
— Почему? Это вполне вероятно.
— Нет, потому что Лори убили не сразу после того, как она переступила порог.
Я эту версию уже отрабатывала.
Лори вернулась с дежурства, открыла дверь своим ключом, вошла в дом и заперлась изнутри. Потом прошла в кухню и бросила рюкзак на стол. Потом поужинала — содержимое ее желудка свидетельствовало о том, что она съела несколько сырных крекеров незадолго до того, как была убита. Еда еще только начала усваиваться. Потрясение, которое Лори испытала, полностью прервало процесс переваривания пищи. Сработал один из защитных механизмов. Пищеварение затормаживается, чтобы кровь приливала к конечностям, а не к желудку и таким образом помогала живому существу защищаться или спасаться бегством.
Вот только Лори не могла бороться с насильником. И бежать ей было некуда.
Перекусив, Лори пошла в спальню. Полиция выяснила, что она принимала контрацептивы перед сном. Таблетка, которую следовало принять в пятницу, в коробочке отсутствовала. Лори умылась и почистила зубы, надела ночную сорочку и аккуратно повесила одежду на стул. Когда маньяк напал на нее, она уже лежала в постели. Он, возможно, следил за домом из-за кустов, ждал, пока погаснет свет. Убийца полез в окно не сразу, он выдержал определенное время, которое счел достаточным для того, чтобы жертва уснула. Не исключено, что он давно выслеживал Лори и знал, в какое время она возвращается с работы и ложится спать.
Одеяло было сбито — совершенно ясно, что Лори лежала в постели, когда на нее напали. В других комнатах, и даже в самой спальне следов борьбы не наблюдалось — в беспорядке была только кровать.
Тут я вспомнила еще кое о чем.
А именно о запахе, который Мэтт Петерсен охарактеризовал как сладкий и тошнотворный.
Если у маньяка какой-то особенный запах пота, значит, этот запах должен был тянуться за ним, как шлейф, по всем комнатам, в которые он заходил. Значит, если бы маньяк прятался в спальне, поджидая ее, Лори почуяла бы его сразу, едва переступив порог.
Она ведь была врачом.
Запах часто является признаком болезни. Многие яды имеют специфический запах. Студентов медицинских факультетов обучают различать запахи, можно сказать, натаскивают, как ищеек. Я, например, оказавшись на месте преступления, сразу определяю, пил или не пил убитый незадолго до смерти. Если кровь либо содержимое желудка пахнет миндальным печеньем или самим миндалем, наверняка налицо отравление цианидами. Если дыхание пациента отдает влажными листьями, значит, у него туберкулез.
Лори была врачом, как и я.
Если бы она почувствовала странный запах, едва переступив порог спальни, она бы не успокоилась, пока не нашла его источник.
У Кэгни, уж конечно, никогда не возникало ни подобных проколов, ни волнений по их поводу. Порой мне казалось, что дух предшественника, которого я даже никогда не видела, витает надо мной как символ силы и неуязвимости — именно этих качеств мне всегда недоставало. В нашем мире все давно забыли, что такое рыцарство, а доктор Кэгни просто гордился своим цинизмом — щеголял им, как пышным плюмажем на шлеме, и я в глубине души завидовала его хладнокровию.
Он умер внезапно. Буквально упал как подкошенный на пути к телевизору — показывали Кубок кубков, и доктор Кэгни намеревался его посмотреть. Тело обнаружили рано утром в понедельник — и отправили на вскрытие. Про доктора Кэгни нельзя было сказать, что он сапожник без сапог. Однако доступ в его лабораторию всегда был открыт только патологоанатому. И три месяца никто не заходил в его кабинет — разве что Роза вытряхнула пепельницу.
