Виктория Платова - Змеи и лестницы
– Записка все еще у вас?
– Да. Я потому и вспомнил, что на нее наткнулся. Голова была совсем другим забита, вот и не передал вовремя.
– Давайте ее сюда.
Сложенный вчетверо листок бумаги перекочевал в руки Вересня, а запах ванили стал таким острым, что разом вытеснил все другие запахи.
№ 17 — было написано в верхнем правом углу.
– Что это?
– Номер, в который я должен был отнести записку. Что же еще?
– А почему она сама не сделала этого?
– Может, не хотела видеться с человеком из семнадцатого номера. Или, наоборот, хотела, а того не оказалось на месте. Может, именно его она и ждала.
– Вернер Лоденбах. Человека из семнадцатого номера звали Вернер Лоденбах. Именно о нем я и спрашивал с самого начала.
– Можно еще раз взглянуть на фото?
На этот раз бармен изучал снимок намного дольше.
– Вспомните, не с ним ли была ваша подруга накануне? Это важно.
– Накануне бар был забит под завязку. У меня минуты свободной не было, где уж тут посетителей изучать. Но вроде похож.
– Вроде или похож?
– Да здесь сам черт не разберет, на этой фотографии! – в сердцах бросил бармен.
– А видеокамеры у вас установлены?
– В баре?
– Да.
– Стояли одно время, но это не нравилось клиентам. Сами понимаете уровень. – Драконы взметнулись куда-то ввысь, к перистому облаку, на котором проходило совместное заседание мирового правительства и мировой же закулисы, слегка разбавленное девочками по вызову. – Вот камеры и демонтировали. Но они есть внизу, в холле.
– Понятно. А со своей подругой вы больше не виделись?
– Нет, – Батов шмыгнул носом и попытался изобразить страдание на лице, но вышло не очень убедительно. – Те полста граммов водки были последними.
– Ясно. Ну, что ж, спасибо за помощь, Олег.
– Выходит, я помог?
Получив утвердительный ответ, бармен оживился:
– Ну, так как насчет моей ласточки? Может, и вправду посодействуете? Ты – мне, я – тебе, как говорится… О! Давайте-ка я вам фирменный коктейль забацаю! За счет заведения.
– Это лишнее.
Если бы не бьющая в нос ваниль, Вересень оставил бы просьбу развеселого парня в шляпе без всякого внимания. Но тот передал ему записку, адресованную Лоденбаху, а мог бы и не делать этого. Осталось только прочесть ее и – продвинуться в зияющей тоннельной темноте хотя бы на шаг. Полшага тоже будет достаточно.
– Сделаем так. Напишите мне имена и телефоны людей, которые занимаются вашим делом. А я, со своей стороны, попробую узнать его перспективы.
…Покинув бар и оказавшись в одиночестве, Вересень развернул записку мертвой девушки, адресованную мертвому парню. Он перечитывал ее снова и снова, но никак не мог понять, что она означает.
ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ТИМБУКТУ. НЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО НА ЗЕМЛЕ. А ВЕДЬ Я ПОЧТИ ПОВЕРИЛА В НЕГО. ЖАЛЬ.
Что это еще за Тимбукту? Какое-то географическое название, место на земле. Жизнь в нем не сахар, если верить записке. Любой из дней, как бы он не начинался, заканчивается там паршиво. Разбитым сердцем, разбитыми мечтами.
Бедное дитя.
Вересень вдруг снова подумал о Кате Азимовой. Собственно, мысли о Кате не покидали его все последние два года. Отделившись от остальных мыслей, они заняли в голове Вересня особое место. Потайное – за занавеской, которую никто не отдернет без надобности. Но стоит только подуть даже легкому ветерку, как ткань взметнется парусом, воспарит, и – пожалуйста! – вот она, Катя. Никуда не делась, хотя миллион раз намеревалась уйти. Покинуть Вересня навсегда.
В разное время ветер носил самые разные имена, некоторые из них, несомненно, удивили бы саму Катю.
Сейчас ветер, отдаленно напоминающий африканский самум, назывался Кристина.
У роковой красавицы Азимовой общего с Крис было еще меньше, чем с мальчиками, которых крадут цыгане, – так хотелось думать Вересню. Девушка по вызову, циничная охотница за деньгами и, – если повезет, – за состояниями. Небрезглива ровно настолько, чтобы лечь в постель с кем угодно. Но при этом не лишена романтизма и сентиментальности – об этом свидетельствует текст записки. Составленной весьма недурно, если учесть обстоятельства при которых она писалась. О чем может говорить письмо?
Об обманутых ожиданиях.
Принц оказался банальным проходимцем, но это вызвало в Крис не ярость – сожаление. Ярость сжигает за собой все мосты, вернуться к исходной точке невозможно. Сожаление на такой поступок не способно, не готово; оно оставляет шанс проходимцу снова стать принцем. Оно готово поверить, что все происшедшее – случайность. Что это – не конец отношений.
Не тех отношений, в которые Крис вступала почти ежедневно и которые (как предполагал Вересень) довольно щедро оплачивались, – совсем других. Эти отношения ищет любой человек, иногда – всю жизнь, имя им – любовь и привязанность.
Он снова подменяет понятия, вот черт.
Наделяет гостиничную шлюху душой, полной всепрощения и сострадания. Всему виной записка – изящная и так много говорящая посвященному. Легко представить, что ее писала Катя Азимова, которая носила в сумочке не самые простые книги. А шлюхи vulgaris романтических записок не пишут. Они не моют окон в самом начале августа, – или, на худой конец, нанимают для этого специально обученного человека.
Что произошло между Крис и Вернером Лоденбахом вечером девятнадцатого июля? Известно что. Неизвестно лишь когда и почему всплыл этот хренов Тимбукту. Символом чего он был? Этого Вересень не узнает никогда. А вот разузнать подробности жизни Крис ему вполне по силам: для этого необходимо связаться с Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, ворон ворону глаз не выклюет.
…Прежде чем покинуть отель, Вересень ненадолго задержался на ресэпшене.
– Вы не сказали, что к вам в отель приходил следователь, – мягко попенял он Кириллу. – По поводу одной девушки, которая… иногда посещала бар.
– Разве вы интересовались девушкой?
– Нет.
– Вот видите. А я привык отвечать лишь на поставленные и четко сформулированные вопросы.
– Хорошо. Что вы знаете о той девушке, Кристине?
– Ничего. Здесь бывает много девушек, всех не упомнишь.
– Она была знакома с Вернером Лоденбахом.
– Ну и что? Девушки здесь для того, чтобы знакомиться с клиентами. Это их работа. Моя работа – служба приема и размещения. Никаких точек соприкосновения между мной и этими девушками я не вижу. А вы?
Такого на арапа не возьмешь, – грустно подумал Вересень. Только факты могут припереть его к стене. И ощущение опасности, которое дает информация, узнанная случайно. Очевидно, подобной информацией портье и впрямь не располагает, оттого и ведет себя так вызывающе.
– Хорошо. У вас в холле стоит видеокамера…
– Две видеокамеры, – уточнил Кирилл.
– Я бы хотел ознакомиться с пленками за девятнадцатое и двадцатое числа прошлого месяца.
– Это невозможно.
– Почему? Правила отеля?
– Это невозможно физически. Записи стираются каждые три недели. Так что самое раннее, что отель может предоставить – последний день июля.
Как Вересень мог забыть об этом? Стирать записи с пленок видеонаблюдения – обычная и повсеместная практика. Не только отельная. Уж не этим ли объясняется то, что Вернер Лоденбах всплыл в отчетах всех заинтересованных ведомств лишь спустя месяц после своей гибели?..
* * *– …Мемориальная доска? – шумно удивился Литовченко. – Уже повесили? Оперативно. Что ж ты молчал? Это дело обмыть надо!
– Доска не моя.
Вересень поморщился: плоская шутка про доску на фронтоне дома преследовала его последние полтора десятка лет. Шутили все – коллеги по работе, немногочисленные приятели по институту и просто знакомые. Это была чисто мужская реакция – женщины до такой глупости не опускались.
Вересень проживал в самом начале улицы Мира, в доме номер шесть, на последнем же – шестом этаже. Ничего примечательного в этом – порядком обветшавшем – строении стиля «модерн» не было. Кроме вышеупомянутой доски, которая гласила:
В этом доме жили
с 1935 по 1941 г.
выдающиеся кинематографисты,
педагоги, народные артисты СССР
СЕРГЕЙ АПОЛЛИНАРЬЕВИЧ
Г Е Р А С И М О В
ТАМАРА ФЕДОРОВНА
М А К А Р О В А
Вересень старался лишний раз на доску не смотреть, чтобы не портить карму себе, а заодно и Сергею Аполлинарьевичу и Тамаре Федоровне – людям, безусловно талантливым, хотя и творившим не в самые лучшие времена. Они уж точно не заслуживали тех неандертальских барельефов, что были привинчены к доске. При этом С.А. был похож на бандюгу, не брезгующего гоп-стопом, а Т.Ф. являла собой классический пример воровки на доверии.
Интересно, как отнесется к сомнительной эстетике доски дурацкий парень?
Вопрос был далеко не праздным, ведь вчера вечером Мандарин переселился к следователю. Этому предшествовали драматические события, которые лишь подтверждали старую, как мир, истину: любовь с первого взгляда существует.
