Маури Сариола - Сусикоски и Дом трех женщин
Добротная, распиленная вручную доска…
Такой была ограда. А бревна, из которых собрали дом и пристройки, выглядели такими мощными, что казалось, один человек не в состоянии обхватить их руками. Только доставка их на место потребовала, видимо, огромных усилий.
Но если дерево сотню лет назад было дешевым, то не менее дешевой была и рабочая сила. Рассказывают, что в прежние времена в поместье работало около дюжины батраков. Столько же и батрачек. В конюшне стояло два десятка лошадей, а в хлеву более сотни коров.
Тойвиайнен глубоко вздохнул. Всякое говорят. Да и память, похоже, кое-что приукрашивала и преувеличивала. Во всяком случае, все эти суды-пересуды о доме раздуты до невероятных размеров. И все же нельзя сегодня не признать, что предки нынешних владельцев создали нечто такое, перед чем следовало снять шляпу, особенно принимая во внимание, что в их времена основными орудиями труда были топор и пила. Подчиняясь велению этого чувства, Тойвиайнен приподнял козырек своей фуражки.
Да, простору этого двора можно только удивляться. Огромная береза росла прямо посреди него. И колодезный журавль поднимался почти на такую же высоту…
Но что придавало дому эту мрачность? Возможно, то, что по периметру внешней стороны ограды была в свое время правильными рядами высажена сосна. Теперь, когда деревья выросли и им в их тесных рядах недоставало места под солнцем, этот сосновый частокол превратился в странную лесную чащобу. Часть деревьев погибла, и они стояли теперь, озадачивая прохожих своими худосочными ветвями, напоминавшими скелет.
Лаутапоррас[1].
Так назывался этот дом.
Тойвиайнен вспомнил, что, еще будучи ребенком, он удивлялся, откуда могло взяться такое название. Поблизости должна была бы находиться какая-нибудь речушка, с мостками, переброшенными через нее. Тогда происхождение названия было бы понятным. Однако поблизости никакой речки не было. Следовательно, не было и мостков, которые дали бы название поместью. Поэтому объяснение следовало искать в чем-то другом. Возможно, от тесовых ворот оно произошло…
Однако размышления на эту тему надоели Тойвиайнену, и он стал оглядываться вокруг в поисках подходящего камня, на который можно было бы присесть. При этом он по-прежнему внимательно следил за тем, чтобы его наблюдательный пункт оставался незаметным.
Пока он разглядывал окрестности сквозь склонившиеся до земли еловые ветви, ему пришла в голову новая мысль.
Лаутапоррас.
Хм.
Таковым было официальное название этого поместья, наверняка так оно и значилось во всех документах, в том числе и в поземельном реестре. Однако сейчас никто не употреблял этого официального названия.
Дом трех женщин.
Под этим именем была известна всей округе располагавшаяся на дне котлообразной ложбины бревенчатая крепость. Тойвиайнен усмехнулся про себя, вспомнив, что несколько дней тому назад он сам воспользовался именно этим названием. Какой-то человек, с виду господин, проезжая на шикарном автомобиле по шоссе, притормозил и спросил у него:
— Не подскажете ли, где здесь находится Лаутапоррас?
Тойвиайнен немедленно ответил:
— А… Дом трех женщин?
— Нет, Лаутапоррас.
— По-здешнему это одно и то же. Слушайте, я объясню.
Будто на отзвук его мыслей, дверь жилого дома отворилась, и во двор вышла старшая из трех женщин. Ее звали Хелина. Хелину нетрудно было признать даже издалека по крупной фигуре и стремительной, почти мужской походке. На голове у нее был клетчатый платок, а одежда напоминала что-то вроде комбинезона ярко-желтого цвета.
Видимо, она собиралась на полевые работы. В этом доме именно Хелина занималась подобными делами.
Следовательно, хозяином дома была она. Хелине уже перевалило за пятьдесят. Если говорить о ее внешности, то какой-нибудь доброжелательный сторонний наблюдатель употребил бы, возможно, следующее выражение: не весьма привлекательная дама. По мнению же Тойвиайнена, Хелина была если не откровенной дурнушкой, то, во всяком случае, дьявольски мужеподобной. Крупная, угловатая, с глуховатым голосом.
Обитатели этого дома мало общались с внешним миром. Пожалуй, они даже избегали посторонних. Однако при всем при том им приходилось бывать в магазине, на мельнице, где-то еще по другим делам.
Иногда их видели в лесу.
Но встречи с ними на этих землях сегодня Тойвиайнен меньше всего желал. Поэтому он с удовольствием отметил, как Хелина вывела трактор во двор и отправилась прямо в противоположную от него сторону к месту расположения их основных земельных наделов, которых оставалось еще довольно много, хотя в сравнении с прошлым богатством они представляли жалкие остатки. Просторы полей кончались там, где возвышался косогор.
Дальше шли лесные массивы, принадлежавшие Дому трех женщин.
Их было немало. Они простирались до самой небесной синевы, начинавшейся от вершины холмистой гряды. С остальных трех сторон Дом трех женщин также окружали непролазные густые леса, надежно ограждавшие их от внимания соседей.
Все это гарантировало покой.
Внимательный глаз Тойвиайнена обнаружил вскоре и вторую обитательницу дома. Теперь на крыльцо вышла Селма. Если Хелину, занимавшуюся сельскохозяйственными работами в усадьбе, можно было назвать хозяином дома, то Селма, безусловно, была хозяйкой.
Она вела домашние дела.
По сравнению со своей старшей сестрой Селма гораздо больше походила на женщину. Она была значительно моложе сестры, ей было около сорока. Характером — более непосредственна и открыта.
Однако все это имело место лишь в сравнении с костлявой и молчаливой старшей сестрой. По общепринятым же человеческим нормам, Селма была также довольно отрешенным от мира сего, замкнутым существом.
Возможно, это происходило оттого, что Селма постоянно пребывала в тени своей старшей, мужеподобной и деловитой, сестрицы? Возможно, что по этой же причине Селма не вышла замуж. Ибо наверняка многие могли бы соблазниться ею. Даже теперь!
И не только потому, что за ней был большой дом. Или, вернее, треть его. Селма сама по себе была достаточно привлекательной женщиной, с гибкой и стройной фигурой, хорошей осанкой.
Обнаружив направление своих мыслей, Тойвиайнен шумно вздохнул — все одно, какое кому дело до того, что думает он, костлявый старик. Жизнь уже прошла мимо. Были в свое время и женщины, а в молодости — даже в изобилии. Теперь же ему остается лишь скитаться и любоваться вот этой природой.
Ну разве что еще несколько невинных, маленьких проказ…
Однако о них разговор впереди. А сейчас только утро. Да и разведку на местности следует произвести до конца. Добра не жди, если дело подготовлено плохо…
Но вернемся к Селме.
Если Хелина со своими черными волосами, худым лицом и злыми глазами напоминала ведьму, то Селма выглядела совершенно иначе. Красивый овал лица обрамляли светлые волосы, а взгляд темно-синих глаз был всегда доброжелательным. Когда же ей случалось улыбнуться, то внешность ее еще больше выигрывала. Мягкие очертания рта, красивые белые зубы.
У Тойвиайнена запершило в горле, однако ему удалось обойтись приглушенным покашливанием. Едва ли отсюда даже громкий возглас достиг бы усадьбы, но уж лучше поостеречься.
Сидящий на камне под елью пожилой человек переключил теперь свое внимание на третью женщину дома.
Тень пробежала при этом по покрытому морщинами лицу.
Тяжелая доля!
Третьей женщиной в этом доме была не сестра Хелины и Селмы, а их племянница, дочь их сестры, которой была уготована трагическая судьба.
Имя девушки — Элиза.
Этакая длинноногая необъезженная кобылка, молодая привлекательная особа, едва достигшая двадцати лет.
Прошло уже изрядно времени с тех пор, как ее мать оставила сей бренный мир, чему сопутствовали тяжкие обстоятельства.
Эллен была третьей сестрой. Средней. Она родила внебрачного ребенка — ту самую Элизу. И вскоре после этого повесилась в лесу.
Воспоминание об этом событии до сих пор омрачало память Тимо Тойвиайнена.
Он входил в группу поиска и был в числе тех, кто первым подошел к роковой сосне. В те времена еще жил и здравствовал старый хозяин усадьбы. Крепкий, могучий старик. Настоящий патриарх и тиран. Даже имя у него было по-королевски впечатляющее — Густав Адольф. Какой горечью и осуждением был переполнен этот человек! Какая суровость была написана на его лице, какое отчуждение слышалось в голосе, когда он произнес возле тела своей дочери:
— Этим все и кончается… когда непутево живешь!
Тойвиайнен сменил положение. Он ощутил, как по его спине прошел холодок. Ни единой слезы в уголках глаз Густава Адольфа. Этакий кряжистый, насквозь просмоленный кондовый пень, читающий проповедь.
А впрочем, кто его знает, какие чувства и мысли бурлили за этой внешне спокойной маской.
