Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю
Жить на улице Панье считалось позором. Еще в прошлом веке. Это был квартал матросов, шлюх. Язва города. Большой публичный дом. А для нацистов, мечтавших его снести, — «очаг вырождения западного мира». Его отца и его мать подвергли здесь унижению. Посреди ночи пришел приказ о высылке. Это было 23 января 1943 года. Высылали двадцать тысяч человек. Надо было быстро раздобыть какую-нибудь тележку, чтобы навалить на нее кое-что из вещей. Французские жандармы были грубы, а немецкие солдаты зубоскалили. Толкать тележку на рассвете по Канбьер под взглядами тех, кто шел на работу. В лицее на них показывали пальцем. Даже сыновья рабочих из ля Бель-де-Мэ. Но показывали недолго. Этим они ломали пальцы! Они с Маню понимали, что от их тел, от их шмоток пахнет плесенью. Это был запах квартала. Такой запах шел из глубины горла у первой девушки, которую он поцеловал. Но им это было нипочем. Они любили жизнь. И умели драться.
Он пошел по улице дю Рефюж, чтобы снова спуститься вниз. Чуть ниже о чем-то спорили шесть арабов лет четырнадцатисемнадцати. Рядом стоял мопед. Сверкающий. Новенький. Они смотрели, как он приближается к ним. Держались настороже. Новое лицо в квартале - это опасность. Легавый. Осведомитель. Или новый владелец отремонтированного дома, который пойдет жаловаться в мэрию на то, что в квартале небезопасно. Понабегут легавые. Начнутся проверки, приводы в полицейский участок. Может быть, стрельба. Разные неприятности. Поравнявшись с ними, он бросил взгляд на того, кто казался ему вожаком. Прямой, откровенный взгляд. Короткий. Потом он пошел дальше. Никто не шелохнулся. Они друг друга поняли.
Он пересек пустынную площадь Ланш, затем спустился в порт. Остановился у первой телефонной будки. Трубку взял Батисти.
- Я друг Маню.
- Привет, дорогой! Зайди завтра в «Пеано» пропустить стаканчик. В час. Мне будет приятно тебя повидать. Чао, сынок.
Он повесил трубку. Батисти не болтлив. Не дал ему времени сказать, что он предпочел бы любое другое место. Но не там, не в «Пеано». Баре художников. Амброджани вывешивал в нем свои первые полотна. Вслед за ним и другие, что были под его влиянием. И его жалкие подражатели. В баре собирались журналисты всех направлений, без разбора. Из «Провансаль», «Марсейез», АФП, «Либерасьон». Анисовый ликер перебрасывал мостики между людьми. Вечерами они дожидались последних выпусков газет, прежде чем перейти в задний зал слушать джаз. Сюда заходили отец и сын Петруччани с Альдо Романо. И таких ночей у него было немало. Он пытался понять, чем же была его жизнь. В ту ночь за пианино был Гарри.
- Мы понимаем лишь то, что хотим понять, - говорила Лола.
- Ну да. А мне срочно нужно глаза промыть.
Маню вернулся с «...надцатой» порцией выпивки. После полуночи мы их уже не считали. Три двойных скотча. Он сел и поднял свой стакан, усмехаясь в усики.
- Ваше здоровье, влюбленные.
- Да заткнись ты, - сказала Лола.
Маню в упор рассматривал вас как странных зверей, потом забывал о вас ради музыки. Лола смотрела на тебя. Ты выпил до дна свой стакан. Медленно, старательно. Твое решение было принято. Ты собирался уйти. Ты встал и, пошатываясь, вышел. Ты уходил. Ты ушел. Не сказав ни слова Маню, единственному другу, который у тебя оставался. Не сказав ни слова Лоле, которой исполнилось двадцать. Которую ты любил. Которую вы любили. Каир, Джибути, Аден, Харар. Маршрут отсталого от века подростка. К тому же потеря невинности. От Аргентины до Мексики. Наконец Азия, чтобы покончить с иллюзиями. И на заднице ордер на арест, выданный Интерполом за нелегальную торговлю произведениями искусства.
Ты вернулся в Марсель из-за Маню. Чтобы рассчитаться с сукиным сыном, который его убил. Он выходил из бистро на улице Кэсри «У Феликса», где он завтракал в полдень. Лола ждала его в Мадриде у своей матери. Он собирался добыть кучу денег. В итоге безопасной кражи со взломом в квартире крупного марсельского адвоката Эрика Брюнеля с бульвара Лоншан. Маню с Лолой решили уехать в Севилью. И забыть о Марселе, о трудной, опасной жизни.
Ты не держал зла на того, кто сделал эту подлость. Наверняка, это был наемный убийца. Безымянный. Расчетливый. Приехавший из Лиона или из Милана. И которого ты не отыщешь. Ты имеешь зуб на ту сволочь, которая оплатила это. Убийство Маню. Ты не хотел знать почему. Ты не нуждался в доказательствах. Даже в одном-единственном. Маню ведь был словно ты сам.
Его разбудило солнце. Девять часов. Он остался лежать на спине и выкурил свою первую сигарету. Так глубоко он не спал уже много месяцев. Ему по-прежнему мерещилось, что он спал где-то в другом месте, а не там, где находился. В борделе Харара. В тюрьме в Тихуане. В экспрессе Рим-Париж. Везде. Но всегда в другом месте. Этой ночью ему снилось, что он спал у Лолы. Но он и был у нее. Как у себя дома. Он улыбнулся. Едва расслышав, как она вернулась, закрыла дверь в свою комнату. Она спала на голубых простынях, пытаясь воссоздать свою разбитую мечту. В ней неизменно недоставало одной части. Маню. Если только этой частью не был он сам. Но уже давно он отбросил от себя эту мысль. Потому что это означало, будто бы полностью владеешь ситуацией. Двадцать лет - это больше, чем траур.
Он встал, сварил кофе и пошел под душ. Под горячую воду. Он почувствовал себя намного лучше. Стоя, закрыв глаза, под струями воды, он вообразил, что к нему пришла Лола. Как раньше. Она прижималась к его телу. Низом живота она упиралась в его член. Ее руки проскальзывали к нему за спину, обхватывали его ягодицы. У него встал член. С громким криком он отпустил холодную воду.
Лола поставила одну из первых пластинок Азукиты «Рига salsa»{«Свежий соус» (итал.).}. Ее вкусы не изменились. Он сделал несколько па танца, что вызвало у нее улыбку. Она подошла ближе, чтобы его обнять. Благодаря этому движению, он заметил ее груди. Похожие на груши, ждущие, чтобы их сорвали. Он не успел достаточно быстро отвести в сторону свой взгляд. Их глаза встретились. Она остановилась, туже подтянула пояс купального халата и ушла на кухню. Он почувствовал себя ничтожеством. Прошла целая вечность. Она вернулась с двумя чашками кофе.
- Вчера вечером один тип спрашивал меня о тебе. Хотел узнать, не бываешь ли ты здесь. Твой приятель. Малаб, Фрэнки Малаб.
Он не знал Малаба. Легавый? Наиболее вероятно - осведомитель. Ему не нравилось, что они крутятся вокруг Лолы. Но в то же время это его успокаивало. Таможенная полиция знала, что он вернулся во Францию, но не знала, где он. Пока. Она пыталась его выследить. А ему нужно было еще совсем немного времени. Может быть, дня два. Все зависело оттого, что ему выдаст Батисти.
- Почему ты приехал сюда?
Он взял куртку. Главное — не отвечать. Не ввязываться в вопросы-ответы. Солгать ей он не сможет. Не будет способа объяснить, почему он собирается это сделать. Не сейчас. Он обязан сделать это. Так же, как некогда он должен был уехать. На ее вопросы он так и не нашел ответы. Оставались только вопросы. Без ответов. Он это понимал, вот и все. Это было не бог весть что, но надежнее, чем верить в Бога.
- Забудь вопрос.
У него за спиной она открыла дверь и крикнула:
- То, что я не задавала этих вопросов, и привело меня в никуда.
Трехэтажную автостоянку на бульваре Этьенн-д'-Орв наконец-то снесли. Старый галерный канал стал красивой площадью. Дома отреставрировали, фасады покрасили заново, пустырь замостили. Типичная итальянская площадь. У каждого бара и каждого ресторана была своя терраса. С белыми столиками и зонтиками от солнца. Как в Италии, здесь любят покрасоваться. Минус изящество. «Пеано» тоже имел собственную террасу, почти заполненную народом. В большинстве молодыми людьми. Чистенькими из себя. Внутри все было переделано. Модный декор. Бездушный. Картины сменились репродукциями. Полное дерьмо. Но так даже и лучше. Он мог не подпускать к себе близко свои воспоминания.
Он устроился у стойки. Заказал анисовый ликер. В зале всего одна пара. Проститутка и ее «кот». Но может, он и ошибался. Они тихо что-то обсуждали. Разговор их был скорее спором. Он облокотился на новехонькую стойку и наблюдал за входом.
Проходили минуты. Никто не входил. Он заказал еще ликер. «Сучий потрох», - послышалось вдруг. Легкий стук. Взгляды обернулись к паре. Тишина. Женщина выбежала из кафе. Мужчина встал, оставил на столе банкноту в пятьдесят франков и вышел вслед за ней.
На террасе мужчина сложил газету, которую читал. Ему под шестьдесят. На голове морская фуражка. Голубые полотняные брюки, белая, с короткими рукавами рубашка навыпуск. Синие матерчатые туфли. Он встал и направился к нему. Это был Батисти.
Время после полудня он провел, обследуя указанные места. Господин Шарль, как его называли в преступном мире, жил в одной из богатых вилл, что находились над Корниш. Странные виллы, с пирамидками или колоннами, с садами, в которых росли пальмы, олеандры и фиговые деревья. Сойдя с Рука-Блан — улицы, вьющейся по этому невысокому холму, оказываешься в переплетении дорог, кое-где едва заасфальтированных. На 55-м автобусе он доехал до площади Пилот, расположенной на верху последнего подъема. Дальше он пошел пешком.
