Юрий Козлов - Кайнокъ
— Не знаю, — помялся Корней Павлович. — Не могу в себя прийти.
— А ты приходи. Скоренько. И — пореже о своих переживаниях. Иначе сгоришь. В нашем деле все больно. За каждого не напереживаешься.
— Так-то оно так, — машинально согласился Пирогов. — Только… Только, если лошадь на скаку не взяла… Значит, он гнал… Торопил ее и сам торопился… А куда? Зачем такая спешка?
Кречетов насупился.
— Эти вопросы вправе задать вам я, — сказал суховато. — Вы — заместитель и должны бы знать, куда он спешил.
Корней Павлович не стал спорить. Что из того, что заместитель? Без году неделя — заместитель. Раньше не встречались близко. А Ударцев, не о покойнике будет сказано, и верно кремень был. Не горячий. Скорее молчаливый и скрытный. Не спешил он приближать Пирогова к себе. Даже откровенно держал на расстоянии… Может, приглядывался, изучал — со стороны-то видней. Или другое что-то носил на уме… Спроси теперь…
Глава вторая
В райцентр они возвратились в сумерках. Бобков с понятыми и взволнованные девушки-милиционеры пошли в отдел. Заканчивать бумажные формальности. Пирогов и Кречетов — прямиком в домик, где находился кабинет Михаила Ударцева и непосредственно подчиненных ему: оперуполномоченного, инспектора Госпожнадзора и секретаря-машинистки. До февраля 1941 года уполномоченный НКВД и отдел милиции делили один дом на выезде из села. Но потом наркомат внутренних дел размежевался на НКВД и НКГБ. Работавший в районе Ударцев убедил соворганы, что разделение штатное предусматривает изоляцию двух самостоятельных теперь ведомств, и скоро «съехал» в новое помещение на задах райисполкома, в маленький домик с опрятными надворными постройками. В июле 1941 года НКВД и НКГБ были объединены вновь в народный комиссариат внутренних дел, что прямо объяснялось необходимостью централизовать руководство по борьбе с внешними и внутренними врагами в условиях тяжелейшей войны. Отдел милиции снова подчинился Ударцеву, а начальник милиции, оставаясь на своем месте, механически сделался его первым заместителем. Михаил сунулся было в исполком, но к тому времени в районе уже разместились военные заказы, производство требовало просторных площадей, и разговор не получился…
В кабинете Ударцева пахло тем нежилым помещением, которое вызывает тоску и ожидание личных неприятностей. Пирогов щелкнул выключателем. Лампочка зажелтела вполнакала. Районный дизельный электродвижок обслуживал административный центр до двенадцати ночи, но с расширением ряда производств энергии стало не хватать.
Освоившись со слабым светом, Кречетов и Пирогов неторопливо оглядели кабинет. Все в нем было опрятно, хотя, пожалуй, слишком казенно: стол, ряд стульев вдоль стены, железный ящик-сейф. На широком столе лежала одна-разъединственная папка. Кречетов нетерпеливо заглянул в нее. Она была пуста. Пирогов перекинул несколько листков настольного календаря, удивился, зачем Ударцев держал перед собой старый — за сорок первый год — календарь, но разглядел карандашные цифры под печатными, понял, что нового Михаил не достал, его просто не было, и он подправил старый. Делал он это ежемесячно, потому что исправлен был текущий июль, а август остался нетронутым.
Записей в календаре оказалось немного. Но определить, когда они сделаны, нынче или год назад, без подготовки и анализа было сложно. К тому же Ударцев писал очень неразборчиво, сокращал слова беспощадно, до одного-двух знаков, пренебрегал точками и запятыми. Впрочем, тут же подумал Пирогов, едва ли строгий, осторожный Ударцев доверил бы календарю что-нибудь серьезное.
— Тот случай, когда порядок против нас, — сказал Кречетов, перебирая связку своих ключей, примеряя их к столу.
— Надо бы пригласить секретаршу, — сказал Пирогов. — Может, она вспомнит какие-то распоряжения.
Он слабо верил в это, ибо хватился Ударцева на второй день, говорил с секретаршей и убедился, что она не знала ничего…
Но сейчас ему было неловко от того, что они будто самоуправничают в чужом кабинете.
Кречетов спрятал ключи в карман. По телефону Пирогов вызвал дежурную райотдела милиции, попросил немедленно разыскать секретаршу Ударцева.
Ирина Петровна Долгова, неприступного, неулыбчивого вида женщина лет тридцати пяти, неприветливо выслушала Кре-четова, ответила отрицательно на все вопросы: нет, не говорил, не докладывал и так далее. Однако у нее оказались ключи от железного ящика-сейфа, от стола. Протягивая их Пирогову, она тревожно посмотрела ему в глаза, спросила чуть слышно:
— Что-то случилось, да?
Спросила одними губами. Корней Павлович ответил и того тише. Но она поняла. Что-то надломилось в ней, и она опустилась на крайний к двери стул.
— Я могу остаться? — спросила незнакомым голосом.
— Даже необходимо, чтоб вы остались.
Кречетов выдвинул ящик стола, не прикасаясь ни к чему, осмотрел содержимое: стопку чистой бумаги, стопку конвертов, металлический никелированный пенал без крышки с карандашами, двумя тонкими ученическими ручками. Одной рабочей с тупоносым пером «рондо», почерк у Ударцева имел наклон влево, вертикальные палочки букв были «жирными», а связующие — тонкими, волосяными. Вторая ручка заканчивалась пером «уточка», толстым, безнажимным. Ею обычно пользовались посетители или приглашенные, если такая нужда возникала.
Бумаги не содержали никаких записей, намекающих, куда бы мог торопиться Ударцев. В папке, найденной в верхнем правом ящике, лежала стопка писем. Кречетов бегло осмотрел каждое, отложил в сторону. Большая часть писем была без подписи, а судя по энергичным завиткам в нижней половине «з», «у», была написана одним человеком.
В среднем ящике хранилась папка с газетными вырезками Указов Президиума, Постановлений СНК и ЦК ВКП(б), несколько сообщений Совинформбюро, три статьи Эренбурга о войне, гитлеровцах и неизбежном их крахе.
В этой информации тоже не было искомого. Пролистав ее бегло, Кречетов передал папку Пирогову, неловко изогнувшись, наклонился, сбоку заглянул в глубь ящика, извлек вторую, старую, с наклейкой поверх прежней надписи на лицевой стороне. В ней, как и в предыдущей, лежали газетные вырезки, но в отличие от первых, они были короче по своему размеру, судя по крупному округлому шрифту, набирались и печатались в местных типографиях. Это были заметки с мест: о трудовой сталинской вахте, хлебном фонде Красной Армии, о сельских рационализаторах, о детских яслях в селе, о привлечении к уголовной ответственности нерасторопных руководителей колхозов, предприятий.
Кречетов безнадежно откинулся на спинку стула, точно впервые заметил секретаря.
— Почту регистрируете вы?
Ирина Петровна утвердительно кивнула.
— А такие… Без регистрации бывают?
— Н-нет… Михаил Степанович велел все письма распечатывать и… как положено…
— А дома он получал письма?
Она не ответила, опустила глаза. Корней Павлович укоризненно глянул на Кречетова: не обязана секретарша знать это, не дело намекать на деревенские слухи… Капитан выждал некоторое время, настаивать на ответе не стал.
— Тогда припомните: в день отъезда Ударцеву кто-нибудь звонил? По телефону звонил?
— Ему часто звонят. — Она говорила в настоящем времени.
— В тот… Тот день.
— Были… Местные разговоры… С соворганами… А чтоб из района, не помню.
— Я справлялся, — быстро пояснил Пирогов. — Каких-то поручений от соворганов Ударцев не получал. Его отъезд был неожиданным. Не чаяли его и в Покровке видеть, куда он направлялся.
Кречетов терпеливо выслушал. При этом лицо его оставалось бесстрастным. Казалось, он загодя знал ответы слово в слово и теперь выслушивал их, чтоб убедиться в правильности, точности своего ясновидения.
— У него раньше бывали внезапные отлучки?
— Если ненадолго. Когда он уезжал на день-два, он предупреждал.
— В какую сторону отлучался он раньше чаще всего?
Ирина Петровна прищурилась. B темных, почти черных зрачках вспыхнул сердитый огонек.
— Не знаю.
— Как часто?
— Я не считала. — В голосе ее послышались враждебные нотки, недоверие. Она была слишком предана Ударцеву, чтоб спокойно глядеть, как малознакомый, бесцеремонный капитан по-хозяйски роется в ящиках чужого стола и задаст вопросы, за которыми она угадывала скрытый дурной смысл.
— И последнее, — продолжал Кречетов, не обращая внимания на неприязнь к себе. — Вы здесь родились, живете… На вашей памяти были случаи, когда седок… по неопытности, по недосмотру — назовите как удобно это вам — падал с конем под кручу?
Она провела ладонью под носом, показалось, при этом отрицательно качнула головой. Ответила неторопливо и тихо:
— Что ж тут мудреного… Это вам любой скажет.
— А вы лично? Вы помните кого-нибудь?
