Николай Леонов - Бриллиантовая пуля
– А вы? – удивился Орлов. – Разве вы с нами не поедите? А то неудобно как-то получается!
– А мне, Петр Николаевич, кусок в горло не лезет! – Хозяин дома отошел к окну и, приоткрыв его, закурил, выпуская дым на улицу. – Так что ешьте и не обращайте на меня внимания, а если какие вопросы появятся, то спрашивайте.
Орлов с Гуровым присели к столу, на котором никаких разносолов не наблюдалось, а были обыкновенные оладушки, а в отдельных вазочках лежали мед и сметана.
– Вы мед берите, он дикий, сибирский. Говорят, самый полезный, – предложил им Рыбовод.
– Когда пристав говорит – садись, как-то неудобно стоять, – процитировал шепотом Гуров, и они с Орловым начали есть оладушки с медом, причем и то, и другое оказалось необыкновенно вкусным.
– Короче, ты, Гуров, все равно на месте все узнаешь, так уж лучше я сам тебе скажу, – приступил к разговору Андрей Сергеевич. – Косолапов – мой зять, муж моей родной старшей сестры Татьяны.
– Простите, что перебиваю, Андрей Сергеевич, но это он вам звонил по поводу Савельева? – спросил Гуров.
– Он, – кивнул тот. – У него в области их отделение есть. А теперь, когда с Мишкой такое случилось, мне уже Татьяна позвонила и попросила направить туда именно тебя, потому что ты лучший из лучших. – Гуров мгновенно вскинулся и хотел было сказать, что он не слесарь, чтобы по вызову являться, но Андрей Сергеевич не дал ему и рта открыть: – Ты мне свой характер не показывай! Я его и так хорошо знаю! И то, что ты меня не любишь, тоже. Так что считай, что я тебя просто прошу помочь как человек, чей родственник попал в беду. Очень прошу! И довериться в этой ситуации я могу только тебе, причем из-за твоего же характера, потому что ты никаких авторитетов не признаешь и до сути докопаешься, несмотря ни на что. Такой расклад тебя устраивает?
Лев Иванович, соглашаясь, кивнул. Он увидел, что замминистра, который, едва затушив одну сигарету, тут же закурил другую, изо всех сил старается держать себя в руках, а на самом деле здорово нервничает. И было это не только из-за того, что случилось с его зятем, но и потому, что просить подчиненных о чем-то он явно не привык – раньше-то только приказывал.
– Может, тебе это и не пригодится, но ты просто должен знать, с какими людьми придется дело иметь и чего от них ждать, потому что сибиряки – народ особый, – продолжил Андрей Сергеевич.
Рассказанная Рыбоводом история была сугубо домашней, не для посторонних ушей, но она прояснила ситуацию, заодно в корне изменив отношение Орлова и Гурова к этому человеку, которого они, мягко говоря, недолюбливали.
Итак, родители Андрея и Татьяны были врачами, в черт знает каком поколении, и работали в Кремлевке, хоть и на рядовых должностях, но ведь в Кремлевке же! Совершенно естественно, что Татьяна пошла по их стопам и училась в Первом «меде», планируя стать, как отец, хирургом. И вот после пятого курса она поехала врачом со стройотрядом и познакомилась со служившим в стройбате недалеко от их общежития восемнадцатилетним парнем-сибиряком, это и был Косолапов, а образование у него тогда было всего восемь классов. Что она в нем нашла, неизвестно, но влюбилась насмерть, а он в нее – еще сильнее, несмотря на то что она была старше его, красавицей отнюдь не являлась и к тому же имела баскетбольный рост – 185 сантиметров, так что ее с детства дразнили «дылдой».
Понимая, что родители ни в коем случае не одобрят ее выбор, Татьяна изо всех сил скрывала и свои чувства, и свою с ним переписку. А поскольку Андрей был в то время по уши влюблен в девочку из параллельного класса, то понимал ее, как никто, и хранил письма Михаила в своем столе среди старых учебников. Он вообще очень любил свою сестру, которая, будучи на десять лет старше, его и вырастила, потому что мать, поступив в заочную аспирантуру, решила писать диссертацию, и тут выяснилось, что она беременна. Отец и Татьяна уговорили ее оставить ребенка, который в тот момент был ей совсем не ко времени, и она сдалась, но поставила условие, что они будут ей всячески помогать. Отец, конечно, обещал, но в результате все заботы о малыше легли на плечи Татьяны. Диссертацию, кстати, мать так и не написала.
Окончив интернатуру, Татьяна стала полноправным хирургом. Родители никак не могли понять, почему она изо всех сил отбивалась и отбилась от ординатуры, а объяснение было простое – в ординатуре учатся два года, а в интернатуре – один год, вот она и подгадала так, чтобы к моменту, как Михаил демобилизуется, уже высшее образование получить. Наступил час Х – Михаил пришел к родителям Татьяны знакомиться.
– Впечатление было незабываемым, – вспоминал Андрей Сергеевич. – Ростом под два метра, белобрысый, голубоглазый, а главное, абсолютно невозмутимый и уверенный в себе на двести процентов. Как там у О’Генри? «Свеж, как молодой редис, и незатейлив, как грабли». Родители были в шоке! А когда они узнали, что у него даже полного среднего образования нет, да он еще родом из глухого таежного поселка, мама забыла о том, что она интеллигентная женщина, и скандалила, как базарная баба. Самыми приличными выражениями были: «лапоть деревенский» и «валенок сибирский», а уж о том, что он не по себе дерево рубит и все остальное в этом духе, я вообще молчу. А Мишка был непробиваемо спокоен и только повторял: «Мамаша! Не волнуйтесь вы так! Я вашу дочку люблю и всю жизнь любить буду! Я ее никогда ничем не обижу! Я в жизни всего достигну, чтобы она мной гордиться могла!» Мама на это огрызнулась, что медведица из леса ему мамаша, а не она. Надо заметить, что отец себя посдержаннее вел, но тоже за словом в карман не лез. А потом мама поставила вопрос ребром: Татьяна, если окончательно с ума сошла, может уезжать с этим мужланом, но тогда пусть забудет о том, что у нее есть родители, а уж порог их дома она никогда в жизни больше не переступит. Михаил совершенно спокойно повернулся к сестре и спросил: «Что скажешь, Танюша?» А она в ответ улыбнулась ему: «Куда муж, туда и жена». Потом повернулась к родителям и сообщила: «Вообще-то мы уже зарегистрировались». Ну, это они еще как-то пережили, потому что разводы законом не запрещены, но папа предупредил, что Миша пропишется в их квартире только через их, родительские, трупы, не раньше! А мама добавила, что только сибирской родни в тулупах и валенках с мешками и баулами им в доме и не хватало. Татьяна же неожиданно заявила, что это она из квартиры уже выписалась, потому что отказалась от распределения в Москву и отправляется по направлению в распоряжение Новоленского облздравотдела. Как в этот момент родителей удар не хватил, до сих пор не пойму – они ведь столько сил приложили, чтобы организовать ей целевое распределение к ним в Кремлевку, кланялись, унижались, чтобы персональный запрос на нее организовать. И вдруг все это прахом пошло! Причем из-за какого-то деревенского увальня из глухого сибирского медвежьего угла! Этого мама выдержать уже не смогла! Белая стала как мел, а потом металлическим голосом произнесла: «Делай что хочешь, но запомни, что дочери у нас больше нет!», ушла в спальню и дверью хлопнула, а отец – за ней. А Мишка на это сказал: «Танюша! Я тебе своей жизнью клянусь, что ты никогда об этом не пожалеешь!» В общем, собрала сестра свои вещи, что потеплее, шепнула мне, что будет писать на Главпочтамт, до востребования, а родителям ничего говорить не надо, если сами не спросят, и ушли они. Наверное, родители все-таки надеялись, что этого не случится, потому что, когда я за Татьяной и Михаилом дверь захлопнул, оба из спальни выскочили и, увидев, что ни дочери, ни нежеланного зятя в квартире нет, так на диван и рухнули. «Чтобы я больше имени Татьяны в этом доме не слышала!» – только и прошептала мама.
– И долго продолжалось это молчание? – спросил Орлов.
– Семь лет. Но, как потом оказалось, имя Татьяны не произносилось только при мне, а вот между собой родители о ней частенько говорили. А тогда я через день на Главпочтамт бегал – все письма ждал. Первое не скоро пришло, я уже волноваться начал. Сестра писала, что побывали они в Мишкиной деревне и тут же в Новоленск уехали. Мишка на завод пошел и в вечерний техникум поступил, который, между прочим, за два года окончил, Таня по специальности работала, а жили они в общежитии. Это уже потом мы узнали, что не больно-то ласково ее Мишкина родня приняла, а в Танькиных письмах все было просто чудо как хорошо. Я их в том же тайнике держал, где раньше Мишкины письма хранил – она их с собой забрала. Потом у них Мишутка родился – точная копия отца, и она с ним дома сидела, денег, естественно, меньше стало. Она мне об этом не писала, но я ведь и сам все понимал, поэтому стал им деньги посылать. Мне родители на буфет школьный давали, а я из дома бутерброд захвачу и сыт. На кино и все такое деньги возьму, а сам никуда не хожу. А как поднакоплю немного, так сразу Тане отправляю. Ругалась она, конечно, но, видно, нелишними они у них были, потому что обратно ни разу не отослала. Фотографии частенько вместе с письмом присылала, и их с Мишкой, и детей – они у них подряд идут: Степан, Емельян и наконец Наташка, на этом решили остановиться. Мишка – и как он умудрялся? – еще и учиться успевал, потому что после техникума на заочный в институт поступил. Я к тому времени уже на юридическом учился и теперь отправлял им свою стипендию.
