Александр Кулешов - Рейс продолжается
Так уж извини меня, читатель, если я не буду здесь описывать эти средства. Не сомневаюсь, ты поймешь меня и поддержишь.
Скажу лишь одно — полиции всего мира разрабатывают различные новинки для борьбы с «воздушными пиратами». Ну хоть те же «шоковые гранаты».
Думаю, что средства, которыми располагает наша милиция, наиболее эффективны. Я даже позволю себе утверждать большее — они неотразимы.
Уж поверьте мне на слово.
Поэтому я пропущу рассказ о тех немногих секундах, которые нам потребовались, чтобы проникнуть в самолет, и скажу только, что мы оказались внутри.
Глава IX. НЕ ЛЮДИ, А ЧЕРТИ!
Я, Джон Леруа, бывший агент отдела по борьбе с воздушными террористами, ныне сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиками, красавец, атлет, любимец женщин, я многое повидал в жизни.
Я бывал в разных интересных странах и городах. А какие у меня были романы!
И какая есть квартирка, и какой должен быть загородный домик, и какие машины!
И все это я бы отдал, согласился превратиться в того дряхлого америкашку с бельмом, сухой рукой и хромого, что сидит в последнем ряду, лишь бы не пережить того, что я пережил в эту ночь.
Не понимаю, как меня не хватил удар, инсульт, инфаркт, паралич, что там еще бывает… Я даже не представлял, что один человек может испытать столько страха, отчаяния, волнений и остаться в живых. Надо сходить в медицинский институт и продать им мое сердце после смерти. Пусть заспиртуют и выставят в каком-нибудь музее — самое крепкое сердце за всю историю человечества!
Вы знаете, у нас в отделе работал один парень. Он был шизофреником. Не удивляйтесь — у нас в полиции много шизофреников. Они потому туда и идут. Или такими становятся. Ну, какой нормальный человек пойдет работать в полицию, если приходится переживать то, что я пережил в эту ночь?
Я, конечно, тоже рано или поздно стану психопатом.
Есть такая научная теория, что все преступники — люди психически не совсем полноценные, во всяком случае с отклонениями от нормы. Не знаю — те, кого я встречал, очень даже нормальные и прекрасно знают, чего хотят. А вот полицейских у нас с приветом — встречал очень часто.
К чему это я? Ах да, тот парень из нашего отдела. Сначала никто ничего не замечал. А потом он стал очень мрачным, молчаливым, словно застывшим. Как-то, когда мы шли по улице, показал мне на высоченный дом и совершенно спокойно заметил: «Вон с той крыши я брошусь». Другой раз приоткрыл чемоданчик, который нес в руке (а там ничего нет, кроме веревки) и шепчет: «Это я чтобы повеситься, все время не выберу».
В конце концов он-таки застрелился.
Но что я хочу сказать. Однажды я спросил у него:
— Ну, что ты такой мрачный, все о самоубийстве говоришь? Зачем тебе самоубийством кончать, что ты, плохо живешь?
— Очень плохо, ты не понимаешь, — говорит.
— Ну, чем плохо, — допытываюсь, — что ты чувствуешь?
— Представь, — отвечает, — что ты стоишь на высоченной скале над пропастью. И кто-то неожиданно толкает тебя в спину, и ты начинаешь, именно начинаешь падать в эту пропасть. Понимаешь, что не за что удержаться, всякая надежда потеряна, внизу тебя ждет ужасная смерть. Потом, когда человек летит вниз, он, наверное, уже теряет ощущение реальности, а, может, и рассудок. Но вот этот первый момент — самый ужасный, невыносимый. Он длится секунду, может, две. Так вот у меня это ощущение — двадцать четыре часа в сутки. Понял? Ем, работаю, хожу, лежу ночью без сна — и все время это кошмарное чувство. Можно так жить, скажи? Нет, лучше самому в эту пропасть прыгнуть…
Вот тогда-то он и показал мне крышу высокого дома.
Я его уговаривал, советовал. Ничего не помогло, пустил себе пулю в лоб.
А, наверное, мог что-нибудь сделать. Я помню с другим нашим полицейским агентом был случай. Он тоже свихнулся — ему казалось, что все кругом убийцы и все норовят его подстрелить. И чтоб спастись, остается одно — всех их перестрелять, всех убийц. А так как убийцами он считал всех, то, значит, следовало убить поголовно все человечество. Начал он с того, что забрался на крышу двенадцатиэтажного дома и оттуда из винтовки с оптическим прицелом (он был снайпером) стал методично убивать прохожих. Всех подряд. Пока его обнаружили и добрались до него, он успел убить двенадцать человек, в том числе двух школьниц и одного священника.
Его, разумеется, обследовали, а потом поместили в психиатрическую больницу. Он и сейчас там. (Не ручаюсь, что когда-нибудь его оттуда выпустят.) Но ведь жив остался, не умер, не покончил с собой. Выдержал, молодчага!
К чему это я? Ах, да. Так вот, теперь я понимаю, что чувствовал тот парень, которому казалось, что он летит в пропасть. Тогда я его не понимал. Теперь понимаю. Понимаю, что значит умирать целую ночь подряд. Все время испытываешь невыразимый ужас, чудовищный ужас падения в бездну, неотвратимой гибели.
Но расскажу все по порядку.
Значит, летим. Летим и беседуем с моим соседом — парикмахером. Он восторженно повествует мне о прическах — оказывается, это целое искусство, особенно дамские. Их миллион сортов. И, например, сделать прическу «Улитка в скорлупе» блондинке — это то же, что мужчине ходить в юбке (если он не шотландец). Это скандал, это вопиющая безграмотность! Не меньше, чем сделать прическу «Пизанская башня» брюнетке или «Ниагарский водопад» — рыжеволосой.
Это он внешне кажется сухим, волевым, энергичным. А в действительности — какой-то восторженный идиот, который, кроме причесок, ни о чем говорить не может, а о них говорит так, словно описывает любимую женщину.
Я слушаю вполуха, а сам посматриваю за моей четверкой. Мне все больше и больше не нравится их поведение. Чего это они ходят-бродят по самолету, присматриваются к пассажирам, особенно к детям, высматривают, примериваются.
Словно хотят выпрыгнуть на ходу.
Уж не намерены ли они, как только мы приземлимся, открыть аварийные трапы и, выбросив желоба, съехать по ним и скрыться в суматохе аэродрома? Надо надеяться, что наши коллеги предусмотрели такую возможность и соответствующим образом расставили своих людей.
Но все же я прикидываю, как буду действовать в этом случае. Это, смотря, кто первым будет спускаться. Если женщины, то обоих мужчин я пристрелю. Вступать с ними в рукопашную — дураков нет. Они слишком опасны. Если, наоборот, они выскочат первыми, то уж девчонку-то я задержу. А, может, только все испорчу этим, раскроюсь? Может, надо им бежать, японцы тоже мешать не будут, а незаметно проследят за ними. Ведь конечная цель операции — выявить их связи с местными токийскими поставщиками наркотиков, а если я начну в них стрелять или хватать их, то какая уж тут слежка. С другой стороны — не задержу, могут смотаться.
Вот положение! Неизвестно, как поступить.
Ладно, думаю, подождем, что будет дальше, до Токио еще далеко, может, прояснится ситуация.
— …а уже эти локоны вы накладываете сверху, и тогда получается, словно крупная чешуя — только не спутайте с «Буксиром в порту», при «Буксире в порту» локоны выворачиваются… — бубнит мой сосед.
Но мне не до него. Смотрю, моя подопечная, та что постарше — Белинда, поднимается и не спеша идет в хвостовой туалет. Неужели опять колоться? Она же недавно это делала — я сразу понял, глаз на эти дела у меня, слава богу, наметанный. Тем временем девчонка тоже уходит в носовой туалет. Рокко за ней. Странно, он же знает, что туалет занят. Стоит, ждет…
Ох, как все это мне не нравится. Не знаю уж, какой я полицейский, плохой или хороший, но нюх у меня — будь здоров, не проходит все же время даром… Ну, вот всем сердцем, нет не умом, всем нутром чувствую, что сейчас что-то произойдет! И ничего не могу сделать. Как тот парень, что падал в пропасть — не за что зацепиться, не на чем удержаться. Сию минуту начнется падение…
Может, другой на моем месте, не колеблясь, прострелил бы этому Рокко и его сообщнику башку, может, скомандовал: «Руки вверх!» или быстро приблизился к ним и, незаметно угрожая пистолетом, разоружил… Не знаю, что сделал бы другой на моем месте. Я не делаю ничего. Я сижу на своем месте и потею от страха. Словно сквозь вату доносится до меня занудный голос:
— …но челки на выпуклом лбу, это вам не челки на прямом. Тут нужна двойная обтекаемость, иначе вам не только «Шапки Мономаха» не сделать, а и «Дуба с желудями», что сегодня особенно модно…
Вот тогда все и происходит.
Происходит молниеносно.
Рокко выхватывает пистолет и громко кричит:
— Похищение! Всем руки на затылок!
Девчонка вырывает у какой-то японки маленького ребятенка с такой быстротой, с какой карманники сумочку у зазевавшейся прохожей. Унося ребенка, она вместе с Рокко исчезает в направлении кабины пилотов. А на их месте у первого ряда возникает «боксер» с расплющенным носом.
В руках у него пистолет, а в глазах я читаю сожаление, что никто не встал, не приподнялся, чтобы можно было всадить ему пулю в лоб.
