Донна Леон - Счет по-венециански
Брунетти удивило, что Паола привела такой пример: за годы их совместной жизни она редко упоминала о богатстве своих родителей, разве что в пылу политических споров ссылалась на их благополучие как на вопиющий пример социальной несправедливости.
Они переглянулись, но Брунетти так и не успел ничего сказать, поскольку Паола продолжила:
— Не знаю, покажется ли тебе этот пример более масштабным, но если бы я имела привычку говорить о тебе гадости, эта привычка тоже была бы злом.
— Так ты же только этим и занимаешься, — проговорил Брунетти, заставляя себя улыбнуться.
— Нет, Гвидо! Я могу говорить гадости тебе. Это совсем другое дело. А о тебе я никогда не позволю себе сказать ничего дурного.
— Потому что это бесчестно?
— Вот именно, — сказала она, улыбаясь.
— А говорить гадости мне в лицо, стало быть, не бесчестно?
— Конечно нет. Особенно если это чистая правда. Потому что это ведь остается между нами, Гвидо, и ни один посторонний ничего об этом не узнает.
Он протянул руку и взял бутылку с граппой.
— Знаешь, а мне все трудней проводить эту грань.
— Между чем и чем?
— Между преступлением и злом.
— А почему так происходит, как ты думаешь?
— Точно не знаю. Может, потому, что, как ты сказала, мы уже перестали верить в старые ценности, а новых пока не нашли.
Она кивнула, обдумывая его слова.
— Все старые правила больше не действуют, — продолжал он. — Все пятьдесят лет, с тех пор, как кончилась война, мы не слышали ничего, кроме лжи. Врали все: правительство, Церковь, политические партии, промышленники, бизнесмены, военные.
— А полиция?
— И полиция тоже лгала, — ответил он, ни на секунду не задумываясь.
— И несмотря на это, ты хочешь в ней служить?
Он пожал плечами и плеснул себе граппы. Она ждала ответа.
— Кто-то же должен попытаться, — выговорил он наконец.
Паола подалась вперед, приложила ладонь к щеке мужа и слегка развернула к себе его лицо.
— Гвидо, если я когда-нибудь снова затею лекцию на тему чести, стукни меня бутылкой, договорились?
Он повернул голову и чмокнул ее в ладонь.
— Только если разрешишь покупать пластиковые.
Часа через два, когда Брунетти сидел, зевая над «Тайной историей» Прокопия[19], раздался телефонный звонок.
— Брунетти слушает, — сказал он и взглянул на часы.
— Комиссар, это дежурный Алвизе. Он сказал, надо вам позвонить.
— Кто «он», Алвизе? — спросил Брунетти, выуживая из кармана старый билет на катер, чтобы использовать его в качестве закладки. Разговоры с Алвизе, как правило, оказывались либо долгими, либо страшно путаными. Либо и то и другое.
— Сержант, господин комиссар.
— Какой сержант, Алвизе? — Брунетти захлопнул книжку и отложил ее в сторону.
— Сержант Мышка.
Брунетти насторожился:
— А почему он попросил вас мне позвонить?
— Потому что он хочет с вами поговорить.
— Почему же в таком случае он не позвонил мне сам? Мое имя есть в любом телефонном справочнике.
— Потому что не мог, господин комиссар.
— А почему не мог?
— Потому что это против правил.
— Каких еще правил? — спросил Брунетти с уже нескрываемым раздражением.
— Да наших.
— Наших — это чьих?
— Ну как, наших, в квестуре. Я тут на ночном дежурстве.
— И что же там делает сержант Мышка?
— Он под арестом. Ребята из Местре его задержали, а потом выяснили, кто он такой, ну в смысле, кем служит. То есть служил. Что сержантом, в общем. И они тогда его сюда отправили, только сказали, чтобы он сам шел. Сюда позвонили, сказали, что отправили его к нам и что разрешили самому идти, без охраны.
— Выходит, сержант Мышка сам себя арестовал?
— Ну, как бы да. Я вот не знаю теперь, как оформлять-то его, чего писать в графу «фамилия офицера, осуществившего задержание».
На мгновение Брунетти отвел трубку от уха.
— За что его арестовали? — спросил он чуть погодя.
— За драку, комиссар.
— Где это произошло? — Ответ на этот вопрос был ему заранее известен.
— В Местре.
— С кем он подрался?
— С каким-то иностранцем.
— И где же сейчас этот иностранец?
— Скрылся. Они подрались, а потом иностранец убежал.
— Откуда вам известно, что это был иностранец?
— Мне сержант Мышка сказал. У него, говорит, акцент был.
— Если иностранец скрылся, кто же тогда подал жалобу на Мышку?
— Я так решил, что ребята из Местре потому его к нам и отправили. Думали, мы лучше знаем, что со всем этим делать.
— Это полицейские из Местре сказали вам, что нужно оформить бумаги об аресте?
— Да нет, господин комиссар, — выдавил из себя Алвизе после долгого молчания. — Они велели сержанту Мышке приехать сюда и написать отчет о случившемся. А у меня на столе только бланки для отчета о задержании, вот я и решил ими воспользоваться.
— Скажите, Алвизе, а почему вы не разрешили Мышке мне позвонить?
— Так он уже жене позвонил. Я-то знаю, по правилам задержанным всего один звонок разрешается.
— Это только в телешоу бывает, офицер, в американских. — Брунетти сдерживался из последних сил. — Где сейчас сержант Мышка?
— Он вышел. Сказал, что купит себе кофе.
— Пока вы будете отчет об аресте писать, да?
— Да, господин комиссар. Неудобно как-то было при нем это делать.
— Когда он вернется? Ведь он должен вернуться?
— Ну конечно, господин комиссар. Я ему так и велел. Ну, то есть я его попросил вернуться, и он мне обещал.
— Когда вернется, попросите, чтобы подождал. Я выезжаю. — С этими словами Брунетти просто повесил трубку, не дожидаясь ответной реплики, поскольку знал, что продолжения разговора просто не выдержит.
Брунетти предупредил Паолу, что ему надо сходить в квестуру кое-что уладить, и через двадцать минут уже поднимался в комнату для младшего офицерского состава. Алвизе сидел за столом, а напротив расположился сержант Мышка, выглядевший точно так же, как год тому назад, когда ушел из полиции.
Отставной сержант был невысок, но чрезвычайно широк в плечах, свет от лампы над его головой отражался от его почти совсем лысой макушки. Он сидел, скрестив руки на груди и откинувшись, так что стул стоял на одних задних ножках. Когда Брунетти вошел, он поднял голову, пару мгновений его темные глаза изучающе глядели на комиссара из-под густых белых бровей; наконец он подался вперед, и стул с глухим стуком приземлился на передние ножки. Он встал и протянул Брунетти руку, — не будучи больше сержантом, он мог теперь держаться с комиссаром на равных, — и в этот самый момент Брунетти вновь почувствовал прилив неприязни, которую всегда испытывал к этому человеку: сержанта, казалось, переполняла жестокость, готовая выплеснуться наружу в любой момент, подобно поленте[20], обжигающей рот торопливому едоку.
— Добрый вечер, сержант, — сказал Брунетти, пожимая ему руку.
— Комиссар, — отозвался тот, но больше не произнес ни звука.
Алвизе замер, переводя взгляд с сержанта на комиссара и обратно и ничего не говоря.
— Может, поднимемся ко мне в кабинет, поговорим? — предложил Брунетти.
— Давайте, — согласился Мышка.
В кабинете Брунетти включил свет и сразу прошел к столу. Снимать плащ он не стал, давая понять, что не собирается тратить на всю эту историю слишком много времени.
— Ну, рассказывайте.
— Мне позвонил Вьянелло и попросил наведаться в этот бар «У Пинетты» — посмотреть, что там и как. Я о нем раньше слышал, но сам не бывал. И то, что я слышал, мне не больно-то нравилось.
— Что именно вы слышали?
— Что там много черных околачивается. И славян. Эти даже хуже, славяне, я имею в виду.
Брунетти, хоть и готов был согласиться с последним утверждением, предпочел промолчать.
Видя, что комиссар не собирается его подгонять, Мышка решил прервать свои рассуждения на расово-этническую тему и перешел к делу.
— Я пришел, выпил стакан вина. За одним из столов ребята играли в карты. Я подошел и стал следить за игрой. Никто вроде не возражал. Я взял еще вина и разговорился с мужиком, что стоял рядом со мной у стойки. Тут один из игроков ушел, я сел на его место и сыграл пару партий. Проиграл тысяч десять лир. Потом вернулся игрок, который уходил, так что я уступил ему место, опять сел к стойке и еще немного выпил.
Брунетти подумал, что Мышка мог гораздо веселее провести этот вечер дома перед телевизором.
— А драка-то из-за чего произошла, сержант?
— Я как раз подхожу к этому моменту. Прошло еще четверть часа или около того. Пара ребят за тем столом свернулись и ушли; те, кто остался, предложили мне снова сыграть; я отказался. А тот, с кем я трепался у стойки, подсел к ним и стал играть. Тут вернулся один из прежних игроков, подошел к бару и заказал себе выпить. Мы разговорились, он спросил, не хочу ли я женщину. Я ответил, что не вижу необходимости их покупать, когда вокруг и так этого добра полно, причем задаром. Тогда он сказал, что таких, каких он может подогнать, мне ни за что не достать.
